— Ему по душе его новое имя, — подключился к разговору и сам любитель испанского. — Вы только поглядите: Ven aca, Mochito.

Гомер настороженно навострил ушки и резво подбежал к приятелю Джорджа, присевшему на корточки и замершему в ожидании.

— О Гомер! — взмолилась я. — Нужно и честь знать.

— Может, ему чего-то и не хватает, но чести у него с лихвой. — В глазах автора прозвища плясали озорные огоньки. — Ведь он не просто кот, он — El Mocho. А доблесть El Mocho в том, что он никогда не отступит, а с честью и достоинством выйдет сражаться на поле боя.

Я и то не смогла удержаться от смеха.

Гомер стал обживаться у Джорджа с энтузиазмом, который вызывал у меня ревность. Уже через день, как доложил Джордж, котенок носился по дому, не натыкаясь на мебель. Он был без ума от приятелей Джорджа, и все они — в один голос! — признали в нем El Mocho.

До сего дня Гомер привычно проживал в девичьем «цветнике», где никто — как выяснилось только сейчас — и не думал играть с ним в шумные мальчишечьи игры. А вот Джордж со своими приятелями охотно гоняли с Гомером в «пятнашки», что пришлось ему очень даже по душе, а прекратилось только тогда, когда он навострился выпрыгивать то из-под кровати, то из-под стола, чтобы цапнуть кого-нибудь за лодыжку. Зато уж «подбрось меня повыше» не только не прекратилось, но и достигло новых высот: футов шесть (о чем я узнала много позже, поскольку в моем присутствии, памятуя о том, первом случае, никто из приятелей Джорджа таких фокусов себе не позволял). И уж конечно, устраивалась такая забава, как опрокинуть Гомера на спину и повозить по полу, якобы в борцовской схватке, — это выяснилось, когда очередной визит к Джорджу совпал с приходом его приятелей. Заслышав их шаги, Гомер тут же перевернулся на спину и, заранее отмахиваясь лапкой, пригласил: ну-ка, повози меня.

— По ночам он не находит себе места — бродит по дому и мурлычет, — поведал мне Джордж через неделю. — Со мной рядом он спать не хочет, а спит, только если рядом Скарлетт. Мне кажется, он скучает по тебе.

Я почувствовала угрызения совести, к которым, как ни стыдно признать, примешалась и крупица радости: значит, он тоже скучает… По мне!

— А Скарлетт, она-то где спит?

— Где угодно, только не рядом со мной, — горестно признал Джордж. — Единственный человек, которого она когда-либо удостаивала такой чести, — это ты.

— Еще недельку — и я всех заберу, обещаю, — заверила я его.

Но прожить еще неделю у Джорджа моим кошкам было не суждено. На девятый день он позвонил мне с жалобой: «Кто-то “обмочил” мне весь дом».

— Помнится, я предупреждала тебя, и не раз — не позволяй друзьям пить столько пива.

— Гвен, я не шучу.

Я вздохнула.

— Хорошо, прости. Кто и где?

— «На горячем» я пока никого не поймал, но диван, мешок с грязным бельем и моя, совсем новая, кожаная куртка… Это о чем-то говорит? — Он помолчал, раздумывая. — Небось Скарлетт.

— Это не Скарлетт, — отмела я его подозрения. — Это Вашти.

— Что же, она и раньше так делала? — В голосе Джорджа слышалось нескрываемое раздражение. Насколько я поняла, таким образом он интересовался: отчего, предупредив его о тысяче разных мелочей, я даже не заикнулась об этой, прямо скажем, не мелочи.

— Нет, но я уверена, что это она.

— Если раньше такого за ней не водилось, откуда тебе это знать?

— Кому и знать-то, как не маме, — сухо отрезала я.

Я исходила от противного. Я догадывалась, отчего Джордж подумал на Скарлетт — Скарлетт, как я уже упоминала, страдала от навязчивой мнительности, проистекающей от общей скрытности и недружелюбия, по каковой причине и впрямь, казалось бы, была способна обметить весь дом — просто из вредности.

Однако как бы свысока Скарлетт ни взирала на людей, а к своему ящику она относилась с придирчивостью санитарного инспектора. Уровень загрязнения никогда не должен был опускаться ниже приемлемого, допускались к использованию лишь отдельные марки наполнителей для кошачьих туалетов, и, помимо того, в ответственные моменты она неизменно требовала освободить ее личное пространство. Вот почему даже представить себе, чтобы Скарлетт опустилась до такой плебейской манеры, как взять да помочиться в сторонке, не привлекая внимания, как какая-нибудь драная кошка бродячего сословия, было невозможно.

Что до Гомера, то делать что-то назло было и вовсе не в его духе — он и знать не знал, что такое «назло».

Оставалась Вашти, и стоило мне призадуматься, как я не могла не признать справедливость своих подозрений. Когда я подобрала ее, она бедствовала больше остальных. Гомер и Скарлетт, прежде чем попасть ко мне, провели несколько дней в ветеринарной клинике, где перед тем, как отдать их в семью, их лечили, за ними присматривали и их прилично кормили. А вот Вашти подобрала коллега моей мамы (они вместе учительствовали в начальной школе) и заперла кошечку в будке для хранения садовых инструментов, чтобы та не убежала. Мама поспешила позвонить мне: это было первое — и единственное! — что пришло ей в голову.

В обеденный перерыв я примчалась в школу, не преминув по дороге заскочить в зоомагазин за корзиной для перевозки кошек и сухой молочной смесью, которой обычно кормят младенцев, и перевезла Вашти к себе в офис. Впервые увидев ее, я была искренне уверена, что ее розовый носик вовсе не розовый, а черный, так густо он был измазан грязью. В проплешинах виднелась голая кожа, туго обтягивавшая выпирающие кости, а ушки, изъеденные клещами, опухли и кровоточили. Оставшиеся полдня Вашти провела у меня на коленях — я согревала ее и каждые полчаса кормила молочной смесью через пипетку, пока ближе к вечеру у меня не появилась минутка, чтобы свозить ее к ветеринару. Наутро я вновь забрала ее домой.

В отличие от Скарлетт и Гомера, которые попали ко мне через вторые, а то и третьи руки, именно меня Вашти считала своей спасительницей и неизменно смотрела на меня с ничем не замутненным, если так можно выразиться, обожанием. Мне и в голову не приходило, что для нее пребывание в доме у Джорджа — ее, можно сказать, родном доме! — может быть сопряжено с какими-либо неудобствами, поскольку Джордж, как-никак, приходился ей папой так же, как мамой приходилась я. Мы взяли Вашти к себе еще тогда, но после всех моих визитов, когда я уезжала, а ее оставляла у Джорджа, что-то, наверное, щелкнуло у нее в голове, и она решила, что ее попросту вернули обратно.

Мне кажется, так она посылала мне сообщение. А смысл его был таков: без мамы я здесь жить не хочу!

Мои подозрения подтвердились на следующий день, когда Джордж позвонил мне, чтобы сказать, что поймал Вашти с поличным, когда она делала свое «грязное дело» на кухонную плиту. Я поняла это так: не добившись того, чтобы быть услышанной с первого раза (или сколько их там уже было), она пошла на экстренные меры. Я представила себе эту картину и даже восхитилась Вашти: запрыгнуть на кухонную плиту, когда за всю свою жизнь ты не прыгал и в половину такой высоты — это надо суметь!

— Мне очень жаль, — виновато сказал Джордж, — но ты должна ее забрать.

— Я заберу всех — сегодня же вечером, — ответила я.

«Погрузить» котов в корзинки для перевозки обычно бывало непросто, но на этот раз Вашти сама запрыгнула туда с таким проворством, словно забиралась мне на колени. Последним я упрятала внутрь Гомера — он не мог видеть корзинки и поэтому не спрятался сразу, как только я их внесла. Последние минуты перед отъездом он провел все так же, балуясь с приятелями Джорджа, основателями и почетными членами фан-клуба «El Mocho!», которые пришли попрощаться с ним. Каждый из них держал в пальцах по кусочку тунца (Джордж не удержался и уступил Гомеровой слабости), заставляя котенка прыгать и брать лакомство из рук. «Salto, Mochito» (прыгай), — по очереди подбадривали они его, а когда я прятала Гомера в корзинку, едва не всплакнули.

— Забирай всех, оставь нам El Mocho!

— Правда, пускай остается, — предложил Джордж, — и тебе, может, будет легче…