Черной формы, кажется, нет, вспомнил генерал. Или, точнее, теперь нет, потому что раньше ее носили фашисты.

В центре парка, возле круглой танцплощадки, были свалены в груду мокрые стулья, и опустевшая площадка казалась большой и печальной. Вокруг того места, где располагался оркестр, лежали листья, и дворник метлой сметал их в кучу.

— Что со мной? — повторял про себя генерал, спускаясь к завтраку.

— Вы неважно выглядите, — сказал ему священник, когда они сели за стол. — Вам надо отдохнуть.

— Мне действительно нехорошо, — сказал генерал. — По-моему, вчера вечером я вас нечаянно обидел. Приношу вам свои извинения, я был пьян.

— Ерунда, — добродушно сказал священник.

— Мерзкая погода, а?

— Может, мне лучше отправиться завтра одному? Думаю, на побережье поиски будут намного легче, чем в горных районах, — сказал священник.

— Я тоже так думаю.

— А вы немного отдохните. Хорошо бы вам вечером сходить в театр или в оперу.

— Я плохо сплю, — сказал генерал. — Мне нужно пить люминал.

Они вышли на бульвар и стали прогуливаться по широкому тротуару, под высокими елями. Мимо них стайками проносились юноши и девушки, похоже, студенты университета, спешившие на занятия.

— Что же это за чертова работа нам досталась? — сказал генерал, словно продолжая прерванный на полуслове разговор. — Мне было бы легче разбирать египетские пирамиды в поисках еще не найденных фараонов, чем извлекать из этой земли останки наших солдат.

— Вы об этом слишком много думаете, — сказал священник. — Может, потому и чувствуете себя неважно.

— Война здесь была непохожа на обычные войны, — сказал генерал, — потому что она шла здесь не на фронтах. Она проникала в каждую клеточку этой страны и поэтому была совершенно особой.

— Албанцы словно созданы для войны, — сказал священник. — Война, подобно алкоголю, отравила их кровь, и поэтому она здесь была действительно ужасной. И вот еще в чем дело. Войны между разными народами всегда были и будут. Но есть народы, которые по некоторым причинам, и здесь главную роль, без сомнения, играют особенности их психики, формировавшейся в течение многих веков, воюют с чрезмерным усердием. Эти-то народы самые опасные.

— Вы уже как-то развивали эту мысль, — сказал генерал.

— Да, я помню.

— Опять вы оседлали своего конька. Вы случайно не увлеклись, как я, научными исследованиями?

— Нет, — сказал священник, — но это интересный аргумент в споре, может, я наскучил вам, повторяясь?

— Ничуть, — сказал генерал. — Я слушаю вас с удовольствием, ваши рассуждения о психике албанцев, об их воинственности мне интересны.

— Это в самом деле интересно, — сказал священник. — История албанцев была историей непрерывных войн. Патриархальные горцы, буквально до вчерашнего дня жившие в каменном веке, всегда воевали самым современным оружием. Представляете, какой контраст?! Я уже говорил вам, что без войн и без оружия этот народ выродился бы, у него постепенно отмерли бы его корни и в итоге он исчез бы с лица земли.

— А благодаря оружию и войнам он расцветет?

— Они так думают, но на самом деле из-за оружия они вымрут еще быстрее.

— Вы считаете, что война для них — своего рода утренняя гимнастика, чтобы улучшить кровообращение и прочистить легкие?

— В какой-то степени да.

— Значит, с оружием или без этот народ обречен на вымирание?

— Похоже на то, — сказал священник. — Исконную привычку албанцев к войне их сегодняшнее правительство возвело в принцип своей политики, их соседям необыкновенно повезло, что албанцев всего два миллиона.

Генерал закурил.

— Вы помните песни, которые пели рабочие, когда мы ночевали в палатке, в горах? Сколько в них печали и тоски!

— Помню, — сказал генерал, — такое трудно забыть.

— Они поют в основном о разрушении и смерти, — продолжал священник. — Даже их национальный флаг символизирует кровь и траур.

— Вы так увлеченно рассказываете! — воскликнул генерал.

— Я давно интересуюсь этим, — ответил священник. — Оскар Уайльд писал, что представители низших классов испытывают потребность совершать преступления, потому что преступления доставляют им сильные ощущения, которые нам, остальным, доставляет искусство. Это высказывание вполне можно отнести к албанцам, только слово «преступление» нужно заменить на слово «война» или «кровная месть». Но будем объективны, албанцы как таковые не преступники. Да, они совершают убийства, но совершают их в соответствии со своими древними обычаями. Кровная месть у них — это как театральная пьеса, написанная по всем канонам трагедии, с прологом, нарастающим драматизмом и эпилогом, в котором смерть обязательна. Их кровная месть, словно бык, сорвавшийся с привязи, который крушит все на своем пути. А они еще вешают этому быку на шею множество побрякушек и украшений, чтобы получать от смерти также эстетическое наслаждение.

Генерал внимательно слушал.

— Жизнь албанца напоминает спектакль, — продолжал священник. — Албанец живет и умирает как на сцене, а декорациями служат равнина или горы. Жизнь его обнажена перед всеми. Часто он умирает только потому, что этого требует обычай, а не из-за каких-то объективных причин. Жизнь среди этих скал, которую не смогли победить холод, голод, лишения, снежные обвалы в горах, — эта жизнь неожиданно обрывается из-за неосторожно сказанного слова, из-за неудачной шутки, из-за пылкого взгляда, брошенного на женщину. Кровная месть часто свершается бесстрастно, просто потому, что этого требует обычай. Когда кровник убивает свою жертву, он всего лишь следует определенному обычаю. Эти древние обычаи опутывают их сетями, и албанцы в них погибнут.

Они услышали за спиной чьи-то шаги и обернулись. Это был эксперт.

— Я искал вас, — сказал он.

— Что-нибудь случилось?

— Завтра нужно будет просмотреть несколько протоколов с представителями министерства. Они ждут нас в десять часов.

— Хорошо, — сказал генерал.

Священник внимательно смотрел на эксперта. Он пытался понять, слышал ли тот его последние слова.

— Мы разговаривали о ваших обычаях, — спокойно проговорил он. — Интересные обычаи.

Эксперт улыбнулся.

— Он мне рассказывал о кровной мести, — сказал генерал. — Очень интересно с точки зрения психологии.

— Ничего интересного с точки зрения психологии тут нет, — прервал его эксперт. — Иностранцам иногда кажется, что кровная месть и прочие безобразные обычаи могут объяснить психологию албанца, но это чепуха. Такие обычаи насаждались у нас угнетателями и религией.

— Вот как? — удивился священник.

— Кое-кто усердно раздувает проблему кровной мести, преследуя определенные цели.

— Эта проблема представляет интерес для науки, — сказал священник.

— Я так не считаю. Истинная их цель — внушить общественному мнению, что албанский народ будет уничтожен.

— О, я в это не верю, — сказал священник, холодно улыбнувшись.

Эксперт прошел еще немного вместе с ними, потом распрощался.

— Вы пытаетесь объяснить их обычаи, основываясь только на психологии, но, я думаю, есть и объективные исторические причины, — сказал генерал, когда эксперт уже был достаточно далеко. — Вы знаете, кого мне напоминает этот народ? Он напоминает мне дикого зверя, который, почувствовав опасность, напрягает все свои мускулы и застывает в колоссальном напряжении, готовясь к прыжку, все его чувства обострены до предела. Мне кажется, этот народ слишком часто сталкивался с опасностью и такое состояние тревоги стало одной из основных черт его характера.

— Они называют это бдительностью, — сказал священник.

— По-моему, мы слишком много говорим о них, — сказал генерал. — Какое нам, собственно, дело — перебьют они друг друга днем раньше или днем позже?

Священник развел руками.

— У нас своих проблем хватает, — продолжал генерал, — эта чертова работа вымотала всю душу, а конца ей не видно. В ней есть какая-то роковая обреченность, что-то мрачное.