Горелов распахнул дверь и увидел всех космонавтов, за исключением Светловой и Бережковой. Ножиков сидел на койке в трусах и белой безрукавке. На его ногах виднелись шрамы, оставшиеся после автомобильной катастрофы. Андрей Субботин, оседлав стул посреди комнаты, рассматривал какие-то плотные листки с машинописным текстом. На новеньком зеленом диване удобно поместились Костров, Дремов и Локтев. А Виталий Карпов прислонился к подоконнику, словно раздумывая, садиться или нет.

— Де-ела, — произнес он неопределенно, пощипывая холеные усики.

— Что такое? — остановился в недоумении Горелов и сразу привлек к себе внимание.

— Откуда ты, прелестное дитя?! — вскричал Субботин. — То ты с какими-то свертками мчишься, когда твои соратники изнывают под палящим солнцем на стадионе, то загадочно исчезаешь, когда они в очередной раз покоряют бурные воды Иртыша. К твоему поведению надо присмотреться.

Горелов смутился:

— Ладно, Андрей, не бузи. Лучше объясни, в чем дело?

— Садись рядом, — пригласил Горелова Ножиков и подвинулся. — Мы сегодня получили переводную техническую информацию. На Западе готовятся запустить вокруг Луны корабль с двумя манекенами.

— Ну и пусть себе запускают, — пожал плечами Алексей, — первый советский спутник Луны был запущен еще в 1966 году.

— Смотри ты, какая осведомленность, — хихикнул Субботин.

— Нет, Алеша, я с тобой не согласен, — спокойно возразил Ножиков, — это у американцев очень серьезный эксперимент, и нам надо его как следует изучить. У них весьма оригинальные расчеты.

— Однако методы коррекции и вывода на селеноцентрическую орбиту те же.

— Те же, да не совсем, — заметил Костров, — я уже с карандашиком и логарифмической линейкой прикидывал. Все вы помните, что при выходе на окололунную орбиту финальная скорость нашего первого лунника была один и две с чем-то десятых километра в секунду. Так, кажется?

— Один километр и двадцать пять сотых, — уточнил Субботин.

— Совершенно верно, Андрюша, — согласился Костров. — На тебя иной раз, оказывается, находит просветление.

— Помилуй бог! Зачем же так неуважительно о товарище? — шутливо возмутился Субботин. — Да я же — ходячая энциклопедия небесной механики.

— Может быть, ты и вес первого лунника так же точно назовешь?

— Вместе со всеми бортовыми системами, источниками питания и так далее? — прищурился Субботин.

— Вот именно.

Андрей, не колеблясь, назвал цифру. Костров одобрительно закивал:

— Выдающийся ребенок. Действительно, тебя послушаешь — и ни в какие источники заглядывать не надо.

— Так я же говорил, — заулыбался Андрей.

Костров задумался, и его лоб пересекли глубокие морщинки.

— Простая как будто бы вещь, ребята. Вот уже несколько лет готовимся мы к «лунному варианту». Если говорить о теоретической части этого плана, то очень многое каждому знакомо до мельчайших деталей. А вот если об исполнении плана говорить, о реальном полете, то…

— Что «то»? — с некоторым удивлением прервал его Дремов.

— Совсем другое дело, ребята, — вздохнул Костров и задумчиво посмотрел в окно. — Шутка ли, если подумать, — четыреста тысяч километров! Даже представить страшно такое расстояние. Холодная, далекая Луна. Сколько о ней песен и пословиц сложено! Про капризного ребенка говорят: «Ему хоть Луну с неба подавай», неуча останавливают: «Ты что, с Луны свалился!». В песне лирической поется: «Плыла Луна любви помощница…» А для нас это цель!

— К которой мы обязательно придем! — горячо подхватил Игорь Дремов. — Ведь это даже не фантазия, ребята, а завтрашний день. И даже не завтрашний, если на то пошло. Володя! Костров! Ты же очень хорошо об этом знаешь. Расскажи. Оставь в покое расчеты американских «Лунников». Ты лучше о наших. А?

— Нет, — поморщился Костров и поправил упавшую на лоб челку. — Вопрос задан не по адресу.

Горелов смог бы ответить гораздо точнее. Он уже видел макет лунного корабля. Главный конструктор назвал его «Зарей».

— Неплохо звучит, — не меняя позы, заметил Субботин. — «Заря» летит на Селену.

— Почему на Селену? — недоумевая, уставился на него Локтев.

Субботин махнул рукой:

— А, надоело!.. Луна да Луна. Давайте ее хоть разок Соленой назовем, чтобы поэтическую свежесть, так сказать, ощутить.

Костров нетерпеливым движением отбросил свисающую на лоб прядку волос. Он ее постоянно холил и только делал вид, что она ему мешает. Друзья это знали. Да и, чего греха таить, почти каждый из них старался лелеять какие-нибудь отличающие его от других внешние приметы. Виталий Карпов отрастил усики. Игорь Дремов с шиком носил густую черную шевелюру и подстригал ее только у одного парикмахера, доверявшего ему секрет стрижки. Субботин трогательно ухаживал за своей редкой прической и учился красиво расписываться, тайком мечтая о том времени, когда толпы людей будут обступать его, чтобы получить автограф. Стали замечать, что даже Сергей Ножиков поддался этой «звездной» болезни и начал усиленно ухаживать за дремучими своими бровями. Пожалуй, один Горелов ничем не старался выделиться, впрочем, его, курчавого и курносого, трудно было с кем-либо спутать.

— «Заря», — задумчиво продолжал Костров, — она существует уже реально, но, чтобы лететь к Луне, нужно и о другом побеспокоиться — о жизнеобеспечении космонавта.

— Опять? — подал голос Карпов.

Костров кивнул:

— Совершенно верно. Оно и уход корабля с селеноцентрической орбиты. Короче говоря, снова — расчеты и расчеты. А без этого лететь… бр… Вы только представьте. — У Володи остановились глаза, он сделал неопределенный жест: — У вас произошла разгерметизация отсека где-нибудь над ночной стороной Луны. Не желая погибать, вы садитесь на какое-нибудь Море Спокойствия или в воронку кратера в районе Океана Бурь. Ночь, черные звезды и температура минус сто пятьдесят градусов.

Субботин заерзал на стуле и вслед за Костровым продолжил:

— И вы дрожите, маэстро, в своем скафандрике, как в какой-нибудь нейлоновой рубашечке. Здравствуйте, госпожа Селена! Это я прибыл, ваш покоритель подполковник Костров.

Все грохнули. Но Костров, глазом не моргнув, проговорил:

— Тогда будет не до острот. Остаться один на один с лунным холодом, встретить мрак и жуткую тишину, видеть далекий голубой шарик, имя которому Земля, и знать, что туда уже никогда не возвратишься… Нет, эта перспектива не из заманчивых.

Ножиков пошевелился на койке, и пружины под ним зазвенели.

— Смотри, как ты боишься смерти, а я и не знал.

— Смерти? — резко переспросил Костров и встал с дивана. — Бояться смерти — это совсем не то. Я не боюсь смерти, когда она приходит в активном состоянии: в воздушном бою с противником, в борьбе со стихией или бурей на море, что ли. Это одно. Но очутиться в лунном безмолвии, зная, что никогда оттуда не выберешься…

— Так, а зачем же тебя в сурдокамере тренировали? — язвительно спросил Субботин при всеобщем одобрительном молчании. — Разве не для того, чтобы выяснить, способен ли ты переносить длительное одиночество?

— Длительное одиночество, но не смерть в бесконечном одиночестве, — возразил Костров. — И если говорить откровенно, считаю, что нас посылать на Луну будут лишь с полной страховкой безопасности.

Ножиков усмехнулся и потер переносицу.

— Да. Конечно. Сотни людей работают над тем, чтобы каждый космический полет совершался без риска. Но мы знаем: всякое может случиться. И случалось. Профессия космонавта, — продолжал он строго, — это профессия риска. Космонавт ко всему должен быть готов. В том числе и остаться, как ты говоришь, в лунном холоде.

— Человек совершает в космосе революцию, — тихо заметил Дремов, — а еще ни одна революция не обходилась без потерь.

— Призыв к жертвенности, — передернул плечами Костров и наугад кивнул на Локтева. — Ты вот спроси его: он бы с легким сердцем в полет отправился, если бы знал, что на обратное возвращение пятьдесят процентов гарантии? Или Субботина спроси… Карпова. Или вот его, Горелова, — не оборачиваясь, небрежно указал он на Алексея. Эта небрежность покоробила Горелова. Он всегда душевно относился к Кострову, не однажды от него получал теоретическую помощь и как-то совсем по-детски преклонялся перед его математическими познаниями. Но сейчас он обиженно моргнул глазами и грубовато сказал: