Кампус примостился на склоне холма с видом на Итаку, городок с населением двадцать девять тысяч человек, зажатый в ущелье между двумя скалами. Университет в 1865 году основал миллионер-филантроп Эзра Корнелл, создатель системы денежных переводов «Вестерн Юнион», вольнодумец, считавший, что прикладные науки должны преподаваться так же ревностно, как и классические. Корнелл заработал большие деньги на телеграфе — технологии связи, перевернувшей мир, как спустя полтора века это сделал Интернет. Отец-основатель вложил целое состояние в университет нового типа, совершенно непохожий на обремененные религией и ветхозаветными порядками учебные заведения его эпохи. Эзра Корнелл называл свое детище «учреждением, в котором любой человек сможет обучиться любому делу». Этот афоризм стал девизом Корнелльского университета. С первого дня его существования студентов не разделяли по религии и полу. Первая женщина выпустилась в 1873 году, первый афроамериканец — двадцатью четырьмя годами позже. Лиам гордился университетским наследием, ценил и уважал выходцев из низов. И был уверен в том, что ценность личности определяется отнюдь не чьим-то мнением, а исключительно достижениями этой самой личности. Англичане, например, на протяжении восьми веков считали ирландцев скотами. Лиам об этом никогда не забывал.

Лабораторный комплекс профессора Коннора занимал скромное место в подвале корпуса естественных наук — новенького здания из стекла, стали и камня в самом центре кампуса, в тесном промежутке между залами Рокфеллера и Бейкера. В этот вечер ученый стоял посреди лаборатории, держа в руках серебряный заостренный пинцет пятого размера. Ирландцу шел восемьдесят седьмой год, он был одет в коричневые рабочие брюки, серый свитер и поношенные белые кеды. За шестьдесят лет работы в Корнелле Лиам собрал одну из самых необычных и разнообразных коллекций живых грибов. Он называл ее «ветхий сад». Коллекция состояла из десяти тысяч ячеек размером с почтовую марку, в каждой — определенный вид грибной флоры. Ячейки размещались по принципу квадратной сетки, клетки которой создавали пестрый калейдоскоп желтых, зеленых и серых оттенков, так похожие на ухоженные сельские поля, если смотреть на них с высоты птичьего полета. «Ветхий сад» занимал три массивных, сделанных на заказ стола с крышками из гранита, каждый почти девять футов в поперечнике и полтонны весом. На подсчет всех видов грибов ушло бы несколько часов — чем не свидетельство мощи и разнообразия эволюции.

Каждая крохотная ячейка была помечена буквами и трехзначным номером. В ячейке № HV-324 произрастал Hemilea vastatrix, ржавчинный гриб, поразивший в 1875 году британские кофейные плантации на Цейлоне. За несколько лет он опустошил поля и превратил англичан в нацию любителей чая. Несколькими рядами дальше находился Asppergillus niger, из которого на подъеме опиумной торговли делали курительный опий чанду.

Рядом — Entomophthora muscae, «мушиная погибель», которую очень сложно культивировать. Грибок сначала проникает в нервную систему домашней мухи. Каким-то неизвестным образом он подает мухе команду забраться на самую высокую точку, какую она сможет обнаружить, и отдать там концы, задрав брюшко кверху. Muscae выедает внутренности мухи, потом, используя полую хитиновую оболочку в качестве пускового ствола, выстреливает в воздух миллиарды спор на пагубу другим мухам.

Лиам порылся пинцетом в одной из ячеек, обнажив покрытую серой порослью пластмассовую крышку от бутылки. Он поднес ее слегка дрожащей рукой к свету. Как почти все другие образцы в «саду» Лиама, это был сапробионт, гриб, питающийся мертвечиной. Такие грибы поедали трупы растений и людей. Профессор пытался расширить их рацион. Методом проб и ошибок, применяя генную инженерию, он учил грибы поглощать отбросы современного общества, расщеплять что угодно, от пластмассовых кредитных карточек до кукурузной шелухи.

— Дед, а дед? — позвал Дилан.

Лиам взглянул на рыжего девятилетнего правнука.

— Да?

— Какая разница между слонами и ягодами черники?

— Понятия не имею.

— Они все синие, кроме слонов. Что сказал Тарзан, когда увидел тысячу слонов на гребне холма?

— Что?

— Слоны! Что сказала Джейн, когда увидела на гребне холма тысячу слонов?

— Ну-ну, просвети.

— Черника! Она цветов не различала.

Дед с правнуком посмеялись. В развитии Дилана наступила фаза увлечения анекдотами про слонов.

— Дед, а дед, ты ведь почти все на свете знаешь?

Старик повернулся к мальчишке.

— Ну, кое-что знаю.

— Как узнать, когда девочка… ну, это… проявляет интерес?

Профессор приподнял брови.

— Улыбку красавицы трудно понять, женскую тайну не разгадать.

— Да ладно тебе! Давай без рифмы.

Лиам опустил пинцет.

— Хорошо… Как узнать, говоришь? С твоей прабабушкой Эдит — упокой Бог ее душу — все было просто. Она принимала особую стойку — сгибала правую ногу в колене и ставила туфлю на носок, вращая каблучком. На словах она говорила мне, что я ее привлекаю, как тритон пятнистый, но каблучок рассказывал другую историю.

— Ты это все придумал, правда? Рассказываешь мне побасенки.

— За ложь такую пусть меня повесят, но каблучок не врал, как дважды пять есть…

— …десять! — со смехом закончил Дилан.

Лиам просиял, радуясь, что Дилан в хорошем настроении. Когда его мать около года назад едва не погибла в автокатастрофе, парню пришлось трудно, на него пахнуло дыханием смерти в то время, когда мысли должны быть заняты кузнечиками да таблицей умножения. Лиам тревожился, опасаясь уйти из жизни слишком рано, пока мальчик все еще в нем нуждался.

Но похоже, самое трудное осталось позади.

В «ветхом саду» в утрамбованном проходе между рядами грибных ячеек промелькнул ползунчик. Микробот остановился и острыми как бритвы кремниевыми лапками отсек кусочек гриба на пробу. Затем он подбежал к углу стола, где засунул образец в анализатор РНК и экспрессии белка. Кремниево-металлические микроботы, получившие прозвище «ползунчики», работали у Лиама садовниками. Размером меньше десятицентовой монеты, четырнадцать ползунчиков управлялись компьютером под наблюдением видеокамеры под потолком. Дилан очень любил маленьких роботов и каждому присвоил собственное имя.

Профессор взглянул на правнука.

— А девочка кто?

— Да так, есть одна… И каблучком она не крутит.

— Они все разные. Но любая чем-нибудь себя да выдаст. Ты за ней наблюдал — что она делает?

— Глазами — что-то странное, вроде как щурится.

— Гм. Это о чем угодно может говорить. А еще?

— Кулачки сжимает.

— Большие пальцы внутри кулака или снаружи?

— Внутри.

— Ну, парень, тебе крупно повезло!

Дилан расплылся в улыбке.

— Ладно. Почему слоны красят подошвы в желтый цвет? — спросил Лиам.

Дилан задумался.

— Поймал. Не знаю.

— Чтобы можно было спрятаться, лежа вверх ногами, в банке с горчицей.

— Что за глупости!

Лиам пожал плечами.

— Ты когда-нибудь находил слонов в горчице?

— Нет.

— Вот видишь!

Дилан рассмеялся, но вдруг сосредоточился на чем-то в нескольких футах от себя.

— Дед, а дед, с Микки что-то неладное…

В нескольких рядах от них ползунчик Микки замер без движения, застыв на месте, как крохотная статуэтка. Лиам наклонился, подтолкнул его пинцетом, осторожно приподнял пальцами, не забывая, что кремниевые лапки остры, как скальпель. Он опустил микробота на ладонь и еще раз потрогал пинцетом. Никакого эффекта. Перевернув Микки на спину, профессор сразу же понял, в чем дело.

— Видишь эту маленькую черную точку? Управляющая схема сгорела. Джейк говорил, что у них не задалась последняя партия.

— Разве его нельзя починить?

— Не-а.

— Совсем-совсем умер?

— Боюсь, что да.

Дилан сощурился.

— Я ни разу не видел, чтобы ползунчики умирали.

— Микроботы — живучие твари, но они не бессмертны. Никто не бессмертен.