Литмир - Электронная Библиотека

В этот раз он поцеловал ее.

Дора была миниатюрной женщиной. По сравнению с юношами, которых ему доводилось целовать, ее фигурка и лицо казались детскими.

Она отстранила его. Не сразу, через пару секунд. Но выражение ее лица было слегка удивленным, словно она спрашивала: это еще что?

Анри, машинально обнимая пустоту, подумал, что женщины все-таки ужасные жеманницы.

Они шли по направлению к «Миру Кардена», не касаясь друг друга. Дора не могла понять, что с ней происходит, какой неожиданный оборот приняло развитие событий, которое было для нее желанным и невозможным одновременно; она запрещала себе желать, чтобы не страдать потом, и за эти внутренние колебания сама себе казалась ломакой; она не могла разобраться в себе, лишь знала, что до сих пор все было так хорошо, и вдруг этот поцелуй — зачем? и зачем ее отказ? Я не хочу влюбляться, думала она и понимала, что уже влюбилась. Но это невозможно, тут же возражала себе Дора, я все это выдумала, мне это не нужно, повторяла она вслед за своим психоаналитиком, который ее в этом убеждал, я еще не могу позволить себе снова быть несчастной, совсем недавно выкарабкавшись из несчастья. Да и зачем все это нужно снова? Опять постоянно чувствовать себя задерганной, как раньше на работе, в отношениях с матерью, с любовниками, особенно с Жаном — было бы жестоко обманывать Жана с другим человеком, в которого она влюбилась по-настоящему, даже если она, по сути, и не была любовницей Жана. И теперь Дора думала, невольно запахивая плотнее пальто и ускоряя шаг: а если Жан действительно скоро умрет? но все умирают, и он умрет, если не в этом году, то в следующем, и тогда я останусь одна, и это будет настоящий ужас — остаться одной в этом городе, без Жана, на грани бедности… как тяжело жить в городе, в котором больше нет ни одного утешения, ни одного убежища для вас. В Бейруте, в начале войны, для нее были убежища повсюду. Для девочки, все свое детство проскитавшейся по бомбоубежищам, было так странно оказаться в мирном городе, на улицах, где горят светофоры, где нет ни бомб, ни снайперов, среди людей, уверенных в завтрашнем дне, в будущем; даже у Жана, несмотря на опухоль мозга, была надежда, и она не могла предать эту надежду, сойдясь с человеком, который рассказывал ей байки времен Французской революции…

Анри думал о том, что лучше бы сейчас было уйти, оставить Дору одну, с ее чертовым театром, а самому пойти в кино и вообще забыть эту женщину, и ее передачу, и ее церковь, и ее веселость, за которой явно скрывалось что-то другое…

Они молча шли рядом, минуя часовых у Елисейского дворца.

В фойе театра стояли столики, там можно было выпить и перекусить. И поговорить. Выяснилось, что Дора прибыла в Париж без единого су, в поисках работы на телевидении. Потом познакомилась с Жаном, одним из наиболее влиятельных телевизионных магнатов. Он без всяких проволочек взял ее на работу — потому что счел ее хорошенькой и потому что вот-вот должна была начаться война в Персидском заливе, а среди бездельников в редакции не было ни одного, кто мог бы переводить заявления Саддама Хусейна.

В этом месте своего рассказа Дора не выдержала и тихо расплакалась.

Всего за несколько недель Жан стал для нее… нет, не любовником, потому что считал ее слишком юной, или, точнее, потому что она находила его слишком старым, — но, так или иначе, они стали любящими друзьями и несколько лет работали вместе, часто встречались, обедали, болтали, он массировал ей ступни, в ресторане или у нее дома, сидя рядом с ней на ее двуспальном диване.

— А теперь, — говорила она, продолжая плакать, — у него опухоль мозга, которая растет с каждым днем. У него начинаются проблемы с памятью, он не узнает даже президента — тот часто звонит ему на мобильный, чтобы справиться о здоровье. И я каждый раз говорю ему: «Это президент, Жан. Президент республики».

Она говорила, не прекращая плакать, — для этого, отстранение подумал Анри, требуется особое искусство. Он испытывал невольное любопытство, слушая эту историю: опухоль мозга, президент республики… Интересно, не была ли Дора любовницей президента? Тон, которым она произносила его имя, свидетельствовал о том, что она ему симпатизирует. Анри уже хотел прямо спросить ее об этом, но тут объявили о начале спектакля, и они направились в зрительный зал.

Это была пьеса какого-то современного автора, довольно скабрезная, о любви женатых мужчин и замужних женщин, сдобренной многолетними запутанными интригами, в которых Анри так и не смог разобраться, а Дора даже не пыталась. Они были слишком заняты друг другом: обнимались и перешептывались, сидя в середине третьего ряда, и Анри в конце концов решил, что пьеса вовсе не плоха — давно у него не было таких приятных переживаний в театре. Ему хотелось поцеловать Дору в губы, но она все время отклонялась, и ему удавалось лишь коснуться губами ее щеки или шеи.

Потом они поужинали в ресторане, плохо освещенном и очень шумном. Анри произнес целую обличительную речь против диктатуры современной музыки, всепроникающей, назойливой и пошлой. Он желал слышать только настоящую музыку и только в сакральных местах.

Они замолчали, лишь выйдя на улицу.

На площади Колетт не было слышно ни музыки, ни машин. Здание театра «Комеди Франсез» окружал нимб света. Сакральное место, сакральная тишина… Здесь можно было целоваться в свое удовольствие, что они и сделали.

Дора то ли не очень любила, то ли не слишком хорошо освоила поцелуи в губы — так или иначе, вместо того чтобы дышать носом, она задерживала дыхание, словно от страха, и поэтому слишком быстро отстранялась, чтобы сделать новый глоток воздуха.

Все же странно, думал Анри, как женщине могут не нравиться поцелуи в губы? Ведь не война в Ливане тому причиной?..

Он проводил Дору к стоянке такси, распахнул перед ней дверцу машины, потом захлопнул. Затем, в последний раз посмотрев ей вслед, пешком направился к площади Бастилии.

Когда нужно подумать, собраться с мыслями, лучше ходить пешком.

Внезапно он обнаружил, что потерял бумажник. Со всеми документами.

Стало быть, я утратил самоидентификацию, подумал он, улыбаясь. Ладно, самое главное — не слишком беспокоиться. Раз так случилось, значит, это для чего-то нужно. Вместо того чтобы исправлять ситуацию, лучше ею воспользоваться.

Анри не сомневался, что все так или иначе уладится. Рано или поздно они окажутся в одной постели — у нее дома, у него дома, в гостиничном номере. А потом посмотрим, говорил он себе. Сейчас лучше не задавать лишних вопросов.

Однако он продолжал задавать себе вопросы. Всю дорогу. И Дора тоже, сидя в такси, то и дело задавала себе вопросы.

Перед тем как лечь спать, она некоторое время смотрела на свою постель, представляя в ней себя вдвоем с Анри. Хотела ли она этого? Стоило ли этого хотеть? Порядочно ли с ее стороны было этого хотеть?

Но, в конце концов, она тоже предпочла отложить все вопросы на будущее. Подождать продолжения. Но ждать — это и значит задавать вопросы…

~ ~ ~

Мартен уехал сниматься в фильме Спилберга. В течение двух месяцев Анри мог общаться с ним лишь по электронной почте.

«Надеюсь, все у тебя будет хорошо, и твоя американская карьера не ограничится вторыми ролями, — писал он. — Не превращайся в Марселя Далио современного кино, будь добр.

Во всяком случае, твоя великая роль ждет тебя здесь. Этот мерзавец Эбер в самом деле был гений. Не спрашивай меня, как могут совмещаться гений и злодейство. Например, художника Давида, чей талант не подвергается сомнению, никто не упрекает в том, что во времена Террора он был членом Комитета общественного спасения и отправил на гильотину немалое количество своих коллег. Об этом можно было бы сказать, но почему-то никогда не говорится. Зато Эбера либо игнорируют, либо осуждают. Именно поэтому мне он все больше нравится. Это не тот человек, которого легко защитить. Даже Гонкурам это не удалось.

Что касается Марии-Антуанетты, сообщаю: с Натали все уладилось, но окончательное решение по поводу фильма еще не принято. Хотя я надеюсь на благоприятный исход.

17
{"b":"170309","o":1}