Азбука Морзе, точка и тире, два нужных слова, произнесенных голосом забитой изможденной бабы, – осталось дождаться отморозков Вано.

Она подошла, гражданка Зимородкова Светлана Алексеевна – спортивные штаны и кеды, дутый жилет и свитер с горлом – и двинулась к нему через дорогу с поджатыми губами, серьезная и строгая, будто отличница-зануда перед все решающим экзаменом; колени ноют, да и в животе похолодело.

Рука Нагульнова качнулась, взяла за локоть маленькую, слабую.

– Для конспирации, – ухмыльнувшись, пояснил он.

Она не воспротивилась, будто своей в ней силы больше не было, продела свою руку, зацепилась, и он повел ее через дорогу, через трамвайные пути… как ни крути, а получалось, что оберегая…

Сизо-серый налет дождливо-промозглого дня лежал на всем, дорожное движение происходило в стойкой полумгле, висящая в воздухе морось погано сокращала видимость до соседней скамьи, до ближайшего тополя, до чугунного кружева низкой ограды. Секундная стрелка на белой «Омеге» зашла на пятый круг – коллекторы не шли. Скорее всего, смотрят на них с десяти метров – выжидают. Может, не надо было выставляться самому? Ведь он, Нагульнов, – персонаж засвеченный.

Бригада Вано совсем недавно начала осваивать район, с его ребятами Нагульнов не пересекался, но только мало ли – мало ли шушеры, кочующих обглодков, упырей, которые его способны опознать; подставил бы Игоря и был бы спокоен: его пока что на районе ни одна собака не знает.

– …Отправляла людей в Эмираты, в Египет, а вот сама так толком нигде и не побывала… – ей нужно было говорить, чтоб успокоиться. – Потом появилась возможность заняться новым направлением, кредит, конечно, взяли, и тут накатила налоговая, у каждого можно что-то найти, тем более при желании, не получилось в этот раз договориться, пришлите какие-то новые, перетряхнули все вверх дном, достали левые приходники, ну, в общем, все и закрутилось. – И получалось: жалуется, ищет понимания.

Опять протрусил по дорожке бегун в капюшоне – Самылин, не назначенный Светлане в мужья на час, наматывал круги по скверу, посверкивая белыми кроссовками. Немного вроде развиднелось, сквозь морось, сквозь туман, тухлым желтком стало просвечивать расплывчатое солнце.

– Ну, значит, начали… – заслышав фырканье мотора за спиной, он сжал Светлане напряженное, будто на старте, звонкое предплечье; к ним подползала вдоль ограды забрызганная грязью белая «Газель» с глухой тонировкой стекол, остановилась метрах от них в пяти, мотор не заглушили. А по дорожке сквера – бегуну Самылину навстречу – по направлению к ним шагал носач-спортсмен под центнер чистой мышцы, кавказский «греко-римец» с широкоскулой щетинистой мордой… эх, положить бы прямо тут их всех, но так нельзя – отвертятся, «корова не моя…», в карманах чоповские разрешения на стволы, ломать в отделе их так просто не дадут… Нагульнов встал, рывком подняв Светлану, – изобразить подобострастие, потребность жить, готовность умолять, не мордой, в которой у него не дрогнет ни единый мускул, так пусть хотя бы этой псевдорабской поспешностью… – Молчи, все вопросы ко мне.

Греко-римец ускорился… все ясно, сейчас его будут крутить, Железяку, здесь разговора, стопудняк, не будет… и налетел, налившись угрожающей силой.

– Ты, что ли, подъехал решать? – зверски вгляделся – проломить, вогнать по шляпку; в глазах затлелась на мгновение тень подозрения, сомнения, но погасла.

– Да-да, я вас хотел бы попросить… дать время… – заныл Нагульнов от души фальшиво.

– Глохни, баран. – Носач уже вгляделся в пустоту поверх плеча Нагульнова, мотнул башкой, командуя, и дверь отъехала, влепившись до упора, двое метнулись со всех ног к ним со спины… для них ты лишь туша, мешок… уперли в поясницу ствол, загнули, повели, не стоит их разочаровывать… по плану… но только вот – Светлана уйкнула, мяукнула, крик вмиг пресекся. Нагульнов вывернул лицо – ее загнули тоже, повели, поволокли, елозила ногами по дорожке, упираясь… и вмазали острым тяжелым в затылок, мгновенной белой вспышкой качнуло, вниз потащило, лбом к земле… заволокли, втянули, мешок на голову, картофельный, и мордой в пол… ломая, завернули руки, заковали, набились тесно и сорвались с места, взревев движком, зверски стирая завизжавшую резину. Впихнули обоих – пугать женским криком – мол, трахарь, смотри, как твоя баба бьется рыбиной и обессиливает в лапах.

Водила выжимал на полную, микроавтобус встряхивало на поворотах и ухабах… ну, что, каково быть картошкой, бараном, которого везут-везут и выгрузят сейчас в лесу у разведенного костра? Трясись, молись, покайся, поклянись, что больше никого и пальцем… Сознание рывками возвращалось и снова отлетало, как линза черной пашни, как гончарный круг пейзажа в окне несущегося поезда; на повороте дернуло, тряхнуло, Нагульнов коротко перекатился и уперся в глубинно порывисто бьющееся, в живую, сильную и беззащитную покорную женскую тяжесть…

Уже минут двадцать катались, водила что-то часто поворачивал – коллекторы, по ходу, кружили по району… неужто «хвост» почуяли и норовили оторваться? Но вот уже рванули по прямой, погнали… боль нарастала и пульсировала, разламывая череп, мешая прикидывать скорость и время в пути, переводить на километры… коллекторы над головой молчали, порой гортанно-приглушенно переругивались – не разобрать. Еще примерно через полчаса водила сбросил скорость, свернул и покатился под уклон, по ходу, по грунтовке; под днищем близко скрежетало, пощелкивало, всхрустывало, цокало, шуршало, и низко нависающие ветки царапали по крыше… ну, значит, уже скоро, почти у пункта назначения.

Остановились. Подняли рывком и из салона выбросили что-то – Светланину легкую тяжесть, и ойкнула она, заныла, замычала сквозь мешок. За шиворот, за мышку его рванули следом.

– От-тварь, здоровый! Встал, сука! Сам иди, пошел! Перебирай копытами! – нагнули, вели, не снимая мешка, ступать заставив враскорячку, проваливаться в донные ловушки ям и то и дело запинаться о мокрые скользкие древесные корни.

Вели, вели, шагая за майором, как за плугом, и под ногами чавкала и разъезжалась мокрая сопливая земля, сквозь толстый ковер прошлогодних слепившихся листьев обильно выжималась влага. Свели под уклон, пихнули для скорости в спину, и он, Нагульнов, полетел с горы, не устоял, споткнулся на бегу, пал на колени, клюнул носом землю. Как ни крути, а чувствовать себя слепым, безруким, связанным… ну, ничего… сейчас, сейчас… Рванули за ворот опять, стянули мешок, и белый свет раздался, ослепил, мир на мгновение вокруг него стал ветром; деревья врастали переплетенными ветвями в небо, точней, в его белесое отсутствие; сырую, всю курившуюся паром, застеленную палой коричневой листвой низинку надежно, глухо обступили черневшиеся ели, макушки их терялись в сизой мгле.

Майор на коленях стоял перед свежей ямой – отвалы суглинка бурели продетыми мертвыми нервами белесых корешков. Метода наведения страха отработанная. Кавказский мастер спорта, греко-римец, встал перед ним:

– Ну что, баран, тебя предупреждали? Ее предупреждали? Что будем ее пялить, а потом зароем? Теперь смотри… давай ее сюда…

– Стой, стой, прошу тебя… я все отдам, все соберу до вечера… все деньги… – Он потянул, прикинуться терпилой… минуты три – и их сломают подскочившие нагульновские волкодавы.

– Чего ты соберешь? Откуда соберешь? Поздняк метаться – здесь теперь останешься. Давай, давай ее сюда… – Светлану дернули – с бескровным, опрокинутым каким-то терпеливым страданием лицом, глаза остались, но ничего не видела, искала, но не находила. За волосы взял – лицо ее перехватила гримаса боли, затопляющего страха, что сделают сейчас еще больнее, на разрыв; в ней ничего от человека не осталось – лишь ужас ядомого животного с жестоко завороченной головой и открытым натянутым бьющимся горлом. – Сейчас она у нас сосать всех будет. А ты – смотреть.

– Слышь, отпусти ее! – Нагульнов рыкнул собственным, железякинским голосом. Угрозы изрыгать нет смысла – за словом должно последовать дело. Влепили по затылку кулаком, заставив поникнуть, кивнуть, поклониться. В башке потемнело, но он превозмог, распрямился. Лишь бы не спихнули его сейчас в яму – тогда… Где, суки, где? давно быть здесь должны… неужто упустили? – Решай со мной, джигит, – ты разве не мужчина? Ну!