Учитывая, что «Фома» — всего лишь варваризм, поставленный вместо еврейского taoma, нарицательного существительного, означающего «близнец», следует, в самом деле, восстановить точный смысл этой фразы, чрезвычайно показательной. Что касается его настоящего имени, его, похоже, тоже звали Иудой.[25]

Если бы мы усомнились в общем значении признания факта, что уже в самые первые времена движения существовал близнец Иисуса, нам следовало бы обратиться к «Деяниям Фомы», апокрифу, рукописи которого, относящиеся к VI веку, еще существуют в их латинской, греческой и сирийской версиях. Там мы прочтем: «Иисус явился тогда в образе Фомы и сел на ложе…» Читатель, увлекающийся логикой, сможет поменять местами слова в этой фразе, не изменив ее практического смысла: «Фома явился тогда в образе Иисуса и сел на ложе…» Ведь очевидно, что это в точности то же самое! Если Иисус появлялся в образе Фомы, это будто бы Фома появляется в образе Иисуса! И тогда мы можем перевести, на этот раз корректно, этот совершенно разоблачительный отрывок из «Деяний Фомы»:

«Иисус явился тогда в образе близнеца и сел на ложе…» (дословно: «Иисус явился тогда в образе taoma и сел на ложе…»).

Впрочем, вот начальный фрагмент, точно переписанный и переведенный:

«И когда, завершив молитву, он (апостол Фома) вышел и все присутствующие удалились, супруг вернулся в брачный покой. И вот, явился Господь, в образе апостола Фомы, сидящего на ложе. И молодой человек, испугавшись, сказал ему: „Не ты ли только что вышел? И как ты снова возвратился?..“ И Господь ответил: „Я не Фома, но его брат… Он препоручил вас мне, чтобы я хранил вас от всякого зла… Слушайте же мой совет. Оставьте все мирские заботы и уверуйте в Бога Живого, которого проповедует вам мой брат Фома…“» («История святого Фомы», III, согласно «Апостолической истории» Авдия и тексту «Странствие и мученичество святого апостола Фомы» в «Словаре апокрифов» аббата Миня[26]).

А теперь несколько моментов, вызывающих большие подозрения.

а) После так называемого воскресения Иисуса Мария Магдалина не узнала его, приняв за садовника (Иоан., 20:15), значит, он скрывался, потому что чего-то боялся, что странно для бесплотного духа[27]…

б) Дальше, его не узнали паломники, идущие в Эммаус. Только после того, как он повторил жесты и слова Тайной вечери, его опознали как Иисуса. Но, как все восточные люди, они любили чудеса и предположили, что он преобразился, чтобы иудеи и римляне его не опознали (Лук., 24:13–32). И они, не зная этого, были правы]

в) Он «в ином образе» явился двоим из них (Марк, 16:12), которые его тоже не узнали. Значит, он был все еще загримирован, он продолжал скрываться, потому что по-прежнему чего-то боялся.

г) С другой стороны, когда Матфей рассказывает о последнем явлении Иисуса одиннадцати, «в Галилее, на горе», он говорит: «И, увидевши Его, поклонились Ему; а иные усумнились» (Матф., 28:17). Конечно, они подозревали какой-то подвох.

д) Наконец, все эти «явления» имеют обычный материальный характер. Иисус ест и, следовательно, поглощает пищу. Видение этого сделать бы не могло (Лук., 24:38–43), поскольку это предполагает наличие органов и функций, пищеварительных и выводящих.

Из наших критических замечаний можно заключить:

1) они его не узнают, значит, это не он;

2) он ест и пьет, значит, это обычный человек;

3) он производит те же обряды, что и Иисус, значит, это все-таки он или по крайней мере кто-то, кому хорошо известны его слова и намерения.

И этот кто-то — Фома, его брат-близнец, taoma Иисуса, «скрытый сын».

Итак, сделаем вывод: если только упомянутый текст Иоанна (20:24) не был очень ловко вставлен, это была удачная идея — доверить Фоме, что по-древнееврейски означает «близнец» (taoma), роль недоверчивого ученика, тогда как на самом деле этот близнец, этот самый taoma и станет сообщником в необыкновенном обмане. На самом деле, в саду с Марией Магдалиной, как и на эммаусской дороге с несколькими из семидесяти двух учеников, близнец встречался загримированным, его не могли бы принять за Иисуса, никакого сходства не было. И это было сделано затем, чтобы изумленные римские легионеры не узнали его и не арестовали снова. Но в частных жилищах, в Эммаусе, как и в Галилее «на горе», во всех пустынных местах, где были «только свои», taoma уже не гримировался, он позволял себя узнать и таким образом вполне мог играть роль якобы воскресшего Иисуса.

Ведь если воскресение было подлинным, реальным событием, зачем же мнимый воскресший скрывал свой облик в общественных местах, даже от друзей? Почему они не узнали его на дороге в Эммаус, почему Мария Магдалина приняла его за садовника? Да потому, что он принял облик Иосифа Аримафейского. Именно с лица последнего сняли гипсовую маску, расписали и отделали накладными волосами, и эта маска позволяла якобы воскресшему Иисусу свободно ходить повсюду, не опасаясь нового ареста, за которым бы неминуемо последовало новое распятие.

На самом деле не будем забывать роль масок (personna) в античном мире. Металлических масок для актеров — в театре, гипсовых масок для тех, кто хотел изменить свой облик. — на улицах. О том, для чего применялись маски, сообщил Лукиан из Самосаты, писатель II века родом из эллинистической Малой Азии, рассказав о некоем Перегрине, который после преступной жизни (он был отцеубийцей) стал христианином и умер на кресте.

Ведь если Иисус действительно воскрес, что мешало ему, несмотря на стены, явиться Пилату, ужинающему в окружении своих чиновников? Что мешало ему явиться Ироду Антипе или Кайафе, не взирая на стражу, частоколы и окованные бронзой ворота? Какой триумф для того, над чьим бессилием все наперебой глумились, когда он агонизировал на позорном кресте.

Более того, что мешало ему явиться коганим, прямо над мужским притвором, в святом Храме, чтобы наконец оправдать собственные слова: «Тогда Он сказал им: о, несмысленные и медлительные сердцем, чтобы веровать всему, что предсказывали пророки! Не так ли надлежало пострадать Христу и войти в славу свою?» (Лук., 24: 25–26). Пока что «вхождение в славу» ограничивалось робкими ночными демонстрациями своего существования. Этого очень мало. О выполнении великого пророчества — мессианского богоявления — нет и речи. А это пророчество — вот, ясное, четкое и точное.

«Yalkouth Schimeoni», полный комментарий к Ветхому Завету (изд. Вюнше), переполненный цитатами из ныне утраченных работ, в комментарии к главе LXX Исайи (Yalkouth Schimeoni. Wunsche. Bd. 1 1. S. 56c) изображает Мессию, который явился народу, чтобы произнести перед ним речь, вознесшимся на самый верх Храма. Отсюда он должен будет провозгласить свое царство, освобождение Израиля и обратить в бегство римских оккупантов.

Но такой неосмотрительный поступок наш taoma совершить воздержится. Хватит и одного распятия на семью, а перенести такое мучение в свою очередь — значит навсегда погубить результаты этого необыкновенного подлога, так хорошо организованного, который, впрочем, из осторожности не следует затягивать слишком надолго. Ведь точные инструкции он получил заранее:

«Близнец Христа, апостол Всевышнего, ты тоже посвящен в скрытое учение Христа, ты получил тайные инструкции…» («Деяния Фомы», XXXIX).

Итак, «уход» нашего taoma близок, и в связи с этим изобретательным зелотам надо отдать должное. Отправлять этого природного двойника Иисуса переходить границы провинций, охраняемые легионами, без надлежащих предосторожностей было крайне опасно. И придумали вот что. Искаженный отголосок этой истории до нас дошел в том же «Евангелии от Варфоломея», которое уже цитировалось.