Так я еще никогда не греб! Но следующий удар раздался спереди, лодка остановилась. Что-то холодное и жесткое царапнуло плечо. Руками я попытался стряхнуть это, схватился за якорный канат брига. От неожиданности я оттолкнулся от него. Лодка вильнула под бушприт, мимо форштевня. Я пытался за что-нибудь схватиться, но такелаж был слишком высоко, руки мои лишь скребли обшивку.

Я кричал, но никто не откликнулся на зов. В отчаянии я вскочил на банку и подпрыгнул, вцепившись в ванты. Лодку я тем самым утопил, и она вынырнула уже кверху дном. Через мгновение акула, поднявшаяся снизу, разнесла лодку вдребезги, и ее обломки медленно повлекло течением по поверхности бухты.

Сознавая, что никто мне помогать не собирается, я напрягся и вскарабкался наверх.

Перевалившись через фальшборт, я свалился на палубу, тяжело дыша. Надо мной, высоко на рее, стоял матрос. Он наклонил голову и смотрел вниз, на меня, руками держась за мачту.

Человек у руля тоже стоял неподвижно, навалившись на штурвал, в той же позе, в какой я увидел его впервые. Я повернул голову и заметил человека у кабестана, которому тоже не было до меня дела. Он находился ко мне ближе двух других.

– Что, трудно помочь, что ли? – обратился я к нему. Но он даже не повернул головы.

Я встал и пошел к нему, спотыкаясь от усталости. Но то, что я увидел, заставило меня забыть об усталости и боли в руках. К кабестану был пришпилен мертвец.

Я отпрянул и метнулся к штурвалу. Пробегая мимо грот-мачты, я задрал голову и увидел, что впередсмотрящий тоже покойник. Он был приколот к мачте штыком, пробившим грудь и вышедшим из спины. На мостик я уже не поднимался, потому что заметил корку засохшей крови на руках рулевого и не хотел знать, как именно его пригвоздили к штурвалу.

Меня охватила паника. Сердце бешено колотилось, кровь стучала в висках. Хотелось поскорее убраться с этого проклятого судна.

Бриг раскачивался в круговороте сталкивающихся течений. Берег поворачивался за его рангоутом и такелажем, я чувствовал, что отлив закончился, наступала очередь прилива.

Повернувшись ко входу в бухту, я увидел, что «Дракон», подняв паруса, уходит к югу.

– Стойте! – завопил я что было силы.- Стойте! – Тщетно. Я мог представить себе Эбби и Баттерфилда, провожающих взглядом проплывающие мимо борта обломки лодки. Конечно, они решили, что меня сожрали акулы. Но я не мог понять, почему они снялись с якоря и ушли так спешно.

Ужас сковал меня. Снова судно с экипажем мертвецов, и я застрял на нем! Мои крики все еще отдавались в ушах, но остров хранил зловещее молчание. Даже птиц не было слышно. Он казался живым существом, затаившим дыхание. Вдали шумел прибой.

Внезапно тишину нарушил голос, старый и скрипучий. Он доносился сквозь корпус брига, снизу:

– Три сажени вниз. Три сажени вниз. Я – Дэви Джонс.

Голос перемещался под палубой. Сначала он доносился из-под ног, потом переместился к корме. Вдруг он раздался сзади, сопровождаемый каким-то резким скрипом:

– Три сажени вниз. Еще три сажени. Я резко обернулся, но на палубе было

пусто.

Прозвучал жуткий, скрежещущий смех:

– Кинь конец, юнец. Кинь конец,

– Где?… Кто это?… – завопил я. Голос мой заглушили отдаленный шум прибоя. Напрасно я ждал ответа.

Акулы кружились вокруг брига. Мертвецы несли свою жуткую вахту. Меня притягивал этот голос, голос живого человека в мертвом мире. Кто бы это ни был, но наверняка – живая душа, в этом-то я был уверен.

Люк капитанского трапа был открыт, я спустился вниз, не глядя на рулевого. Судно, казалось, оставили лишь несколько часов назад, но оно дышало запустением. В капитанской каюте на столе лежали кисет и трубка, в подсвечнике стояла свеча, рядом приготовлен кремень. На столе в камбузе были расставлены тарелки, на плите – здоровенный котёл с тушеным мясом, уже остывшим и подернутым пленкой жира. Видно было, где сидел человек, что-то строгавший: стружки сохранили отпечаток его ноги.

– Я – Дэви Джонс! – снова испугал меня скрипучий голос. Послышался удар по дереву.

С бешено колотящимся сердцем я пошел на голос. Пригнув голову, чтобы не задеть висячую лампу, я нырнул в каюту настолько темную, что сначала ничего не мог в ней разглядеть. Потом начали вырисовываться силуэты. С обеих сторон в три яруса, одна над другой, были устроены узкие деревянные койки, всего восемнадцать. На четырех лежали неподвижные тела. Но в кабине постоянно раздавалось какое-то равномерное тиканье, как будто у всех этих моряков были часы.

Чтобы было не так страшно, я вернулся в капитанскую каюту, взял свечу и с зажженной свечой пошел обратно в кубрик.

Моряки были укрыты с головой серыми шерстяными одеялами, на которых виднелись пятна крови, и на этих пятнах копошились тысячи тараканов, поблескивая в тусклом свете и постоянно шурша.

К моему ужасу одно из одеял вдруг упало на пол, рассыпав вокруг множество насекомых. Лежавший спустил с койки ногу, вторую, поднялся и, шатаясь, направился ко мне.

На его голове зияла рана от сабельного удара, лоскут кожи лба с частью скальпа упал на глаза и засох, приклеенный к лицу черной коркой запекшейся крови. Вытянув руки вперед, он двигался на звук шагов, а я в ужасе отступал по проходу между койками.

– Друг! – прохрипел он и остановился.- Ты… наш?

– Нет,- пробормотал я, и он дернулся назад, рот исказила гримаса ужаса.

– Тогда ты из них.

– Из кого?

– Из них! – Он рухнул на палубу лицом вниз. Тараканы копошились на его теле, покрывая его черной пеленой.

Свеча моя погасла, я побежал к выходу, стукнулся головой о фонарь, врезался в стол, и посуда с грохотом и звоном разбилась. Вылетев на палубу, я оказался лицом к лицу с распятым рулевым, зловеще скалившим зубы.

Я лежал у его ног на нагретой солнцем палубе и скоро услышал самые желанные, самые чудесные звуки, какие только можно вообразить: хлопанье парусины! Вскоре донесся и всплеск якоря, врезавшегося в воду. Я поднялся на колени и увидел сначала паруса шхуны, затем ее черный корпус и, наконец, прочитал: «Апостол» и цифры 12 19.

«Это конец!» – подумал я.

На палубе пиратской шхуны полно народу, а остановились они так близко, что можно разглядеть лица, бритые и бородатые; светлые и темные волосы, шляпы и головные платки. Самая жестокая шайка, которую я когда-либо видел. Они остановились как раз напротив брига, под мертвым взглядом распятого ими моряка.

Я отступил от борта, прислушиваясь к происходящему. Они спустили лодки, я слышал, как весла вставляются в уключины. Опасаясь, что пираты вернутся на бриг, я прокрался вниз и начал искать какое-нибудь оружие.

Меня приветствовал жуткий смех, казалось, отовсюду неслось:

– Я – Дэви Джонс. Кинь конец, юнец.

Я обшарил ящики, полки и шкафы камбуза, но смог найти лишь короткий нож с темным и ржавым лезвием. Потом я подошел к котлу и стал запихивать в рот тушенку, хватая куски мяса пальцами. Прислушиваясь, я ждал, когда на палубе раздадутся шаги.

Я решил драться до конца со всей храбростью, на которую способен, и надеялся погибнуть в рукопашной схватке, но не сдаваться, чтобы избежать страшной судьбы товарищей по моему новому судну.

Но скоро при мыслях о предстоящей схватке на глазах выступили слезы. Тушеное мясо в меня больше не лезло. Руки и ноги дрожали. Понимая, что боюсь, я ругал себя, называл трусом. Камень свалился с сердца, когда я услыхал, что лодки под аккомпанемент грубых голосов и плеска весел проходят мимо, не задерживаясь.

Я прошел в кормовую каюту и украдкой поглядывал оттуда на пиратов.

Бриг подогнало близко к берегу. Его швартовый канат обвис и окунулся в воду, появляясь из-под воды лишь на берегу и убегая в заросли. От судна до берега было меньше пятидесяти футов, но я не отважился бы пуститься вплавь, помня об акулах.

Внизу появились набитые пиратами лодки. Две прошли рядом, затем третья, за ней четвертая. В них было не менее шести десятков головорезов, от разодетых щеголей до почти обнаженных, с пистолетами, саблями, палашами, но большинство вооружено было не лучше меня.