- Вы все-таки поторопите наших еще раз. Людей жалко. Выпускники у меня, без пяти минут командиры.

- Пошлю бойца.

Пока Евсеев писал донесение, начальник школы смотрел в бинокль. Сказал не оборачиваясь:

- До чего молодцы, сукины дети! У них же там клад, а не кадры. Как на учениях действуют. Взгляните: перебежал, откатился, замер - и нет его.

- Наши не хуже.

- При чем тут наши? - удивился начальник. - Я о противнике говорю. Бьем мы не дураков, не новобранцев, а превосходных вояк. Тем больше чести. Вам это доступно? - В голосе начальника звучало раздражение, и весь он стал каким-то напряженно-колючим.

- Непривычно это - врага хвалить.

- Если он достоин - почему не воздать должное? Во всяком случае, это и полезнее и приличнее, чем хвалить самого себя. Враг умен, а ты будь умнее, тогда и слава.

- Почти по Суворову.

- Суворов врага не принижал, - начальник школы поднялся. - Ну, скоро встать должны. Я пойду по цепи.

Начальник скрылся за поворотом траншеи, и почти тотчас со стороны белых грянул винтовочный залп. Пули пронеслись роем, взметнув землю бруствера, несколько штук цокнули в щиток «максима». Белогвардейцы дружно, по команде, расходовали обойму. После четвертого залпа Евсеев почувствовал острое жжение под левой лопаткой. Тронул рукой - одежда на спине будто рассечена финкой, лезвие которой полоснуло и по телу.

Рана неглубокая, почти царапина, но кровь из нее сочилась, жжение усиливалось, а перевязать некому. И некогда: по полю уже бежали вражеские солдаты.

Берясь за рукоятки «максима», Иван Евсеевич успел подумать, что противник действительно воюет мастерски. В ложбине, где и укрыться-то трудно, скопилось сотни три беляков. Да еще столько же, наверно, шло во второй цепи. Если их подпустить близко, они захлестнут рубеж курсантов.

Застучали два пулемета. К ним присоединился третий, потом где-то слева поспешно забарабанил четвертый. Белые солдаты падали, переползали, делали короткие перебежки. Только перед Евсеевым они торопливо шагали в полный рост.

Медлить больше нельзя. Иван Евсеевич нажал гашетку и вскрикнул от радости: первый ряд беляков лег под свинцовым ливнем, как ложится под острой косой луговая трава.

- Ваше высокоблагородие, к вам какой-то японец.

- Военный?

- Вроде бы штатский.

- Впусти.

Моложавый невысокий мужчина вошел, заученно улыбаясь, будто специально показывал свои крепкие белые зубы. Именно по этим ровным красивым зубам, редкостным для японцев, Яропольцев с первого взгляда узнал незваного гостя: лейтенанта флота Минодзуму.

Их познакомили месяца два назад на приеме, который устроил для офицеров японский главнокомандующий генерал Тачибана. Лейтенант Минодзума держался тогда очень скромно, помалкивал, наблюдал, улыбался. Яропольцев отметил его аристократические манеры и быструю реакцию в разговоре.

Лицо у Минодзумы смугло-желтое, холеное. Глаза узкие, почти невозможно заглянуть в них, понять, что они выражают. И все-таки Яропольцев присмотрелся: взгляд у самурая цепкий, ничего не пропускающий. Холодные глаза его оставались напряженно-внимательными, оценивающими даже тогда, когда Минодзума улыбался особенно приветливо.

Лейтенант числился помощником командира броненосного крейсера «Ниссин», который серым утюгом застыл на рейде бухты Золотой Рог.

- Прошу извинить такой неожиданный визит, но я искренне рад вас видеть, - японец говорил по-русски почти без акцента. - Мне надо беседовать с вами по важному делу.

- Садитесь, пожалуйста, - указал Яропольцев на кресло.

- По очень важному делу, - повторил японец, оглянувшись на Голоперова, стоявшего возле двери.

- У меня нет секретов от подпоручика.

- Тем лучше, - Минодзума улыбнулся так ослепительно, будто слова Яропольцева осчастливили его. - Я приехал к вам с поручением генерала Тачибана, господин полковник. Генерал просит уведомить вас, что красные войска подошли к станции Океанская, где остановлены нашими постами. Океанская, как вы знаете, совсем близко.

Японец, смотрел на Яропольцева, желая понять, какое впечатление произвели его слова. Яропольцев молчал.

- Между нашими войсками и войсками красных, - продолжал японец, - больше нет никаких сил. Красные предлагают нам уйти из Владивостока. Чтобы избежать кровопролития, как они утверждают. Мы начали переговоры.

- Переговоры можно затянуть надолго, - заметил Яропольцев.

- К сожалению, нет, - улыбка японца стала печальной. - Мы получили протест министра иностранных дел Дальневосточной республики. И такой же протест правительства РСФСР. Как видите, красного командира Уборевича поддерживают внушительные силы. А нас, японцев, здесь слишком мало. Мы сделали все, чтобы помочь русским друзьям, но эта помощь оказалась напрасной. Теперь мы уходим. Завтра начнется погрузка на корабли.

- Уносите ноги, - в голосе Яропольцева звучала ирония.

- Мы уходим сами, как говорят у вас, подобру-поздорову... Я понимаю, что это вам неприятно, - сочувственно склонил голову Минодзума. - Но вы не должны огорчаться. Мы будем рады видеть вас у себя на островах. Ваши деньги, ваши связи в Швеции...

- И о них вам известно!

- Японцы всегда знают о других больше, чем те думают. Разве не об этом говорят события девятьсот четвертого года? - Минодзума выжидающе улыбался.

Стараясь не глядеть на него, чтобы не выдать свое раздражение, Яропольцев быстро прошел по комнате, остановился возле окна.

- Передайте генералу Тачибана: я остаюсь во Владивостоке.

- С красными? - уточнил Минодзума.

- Повторяю, во Владивостоке.

Мстислав Захарович ожидал, что японец начнет уговаривать его, но лейтенант, погасив улыбку, поднялся с кресла.

- Я тоже остаюсь во Владивостоке, господин полковник.

- С красными? - Яропольцев не смог отказать себе в удовольствии отплатить японцу его же монетой.

- Служба, господин полковник, - официально ответил Минодзума. - Надеюсь скоро увидеть вас.

Японец откланялся.

В прихожей громко щелкнула дверная задвижка. В комнату вернулся Голоперов. Лицо его было бледным, багровой полосой выделялся шрам.

- Ваше высокоблагородие, Мстислав Захарович, как же теперь?..

- Война продолжается, Кузьма. Мы проиграли сражение, но это не значит, что все кончено. Впереди новые битвы, к ним надо готовиться.

- Что же мы будем делать?

- Обстоятельства покажут. А сейчас иди. Раздобудь мне штатский костюм и пальто. Этакое, - поморщился Яропольцев, - чтобы попроще. Ну и себе тоже.

- До чего жаль погоны сымать! - вздохнул Голоперов.

- Ничего. Время придет - снова наденем, - успокоил его полковник.

Жители Владивостока вышли на центральные улицы: Светланскую, Алеутскую и Китайскую. День был прохладный, сырой, но люди терпеливо ждали на тротуарах, возле домов.

Яропольцев чувствовал себя одиноким в разномастной толпе, среди подростков, чиновников, рабочих, крикливых баб. Стоял у стены, подняв воротник серого пальто, затенив глаза широкополой шляпой. На него не обращали внимания. Люди подшучивали над высоким узколицым мужчиной приличного вида: в черном цилиндре, при галстуке и с тростью в руке. Многие обращались к нему по имени и отчеству:

- Матвей Матвеевич, ты-то чего пришел? Нешто большевики тебе в радость? Наложат они лапу на твой магазин!

- Наложат - так хоть свои, православные, а не косоглазы плюгавые.

- Дык большевики против церкви.

- Все одно - русские. Твердую власть поставят, иностранцев попрут. Осточертело: то одни, то другие на шее сидят.

- А большевики не сядут?

- Свои легше.

На перекрестке развернул гармонь моряк - инвалид с деревянной ногой. Ему принесли табуретку, моряк сел, заиграл плясовую. Образовался круг, выскочила молодуха, дробно застучала каблуками по брусчатке.

Яронольцев изрядно продрог и хотел уже пойти домой, согреться коньяком, когда со стороны Дальзавода донесся вдруг низкий могучий гудок. Набирая силу, он поплыл над бухтой, над сопками, заставив людей умолкнуть и поворотиться на звук.