Убедив так самого себя, а скорее расписавшись в собственной несостоятельности, отец, этот чудной человек, продолжает:
— Случилось это давным-давно, в глубокой древности…
Он сидит, скорчившись, в углу бомбоубежища и читает книгу с картинками, а в голове у него рождаются иные слова, непохожие на те, что написаны в книге.
…И любил этот старик выпить. А пьяницы чаще всего одиноки в семье. Потому ли они пьют, что чувствуют себя одинокими, или наоборот— из-за этой склонности их сторонятся остальные члены семьи? Рассуждать на эту тему так же бесполезно, как, хлопая в ладоши, пытаться установить, от какой руки идет звук. Во всяком случае, оставаясь в домашнем кругу, старик явно чувствовал себя неуютно. Я не хочу сказать ничего дурного о его семье, напротив. Старуха его была еще крепка, хотя и приближалась к семидесяти. Спина у нее оставалась прямой, да и видела она хорошо. Судя по всему, в молодости старуха была очень недурна собой. С ранних лет привыкла она молчать, все силы отдавая семье и хозяйству.
— Гляди-ка, весна уже. А вишня-то, вишня как расцвела! — скажет, бывало, старик, а она только пробормочет:
— Да, в самом деле…
И тут же добавит:
— Подвинься-ка, я подмету.
И старику сразу же становилось как-то не по себе.
Еще был у нашего старика единственный сын сорока лет, который славился в округе своим благонравием: он не пил, не курил… Да что там не курил — он и не смеялся, и не сердился, ничему никогда не радовался, а только прилежно трудился. Из-за этого окрестные жители относились к нему с большим почтением и даже прозвали его Авасским святым. Жену он не брал, бороду не стриг, некоторые даже начинали сомневаться, живой ли он. В конце концов общее мнение вынуждено было признать: «Да, ничего не скажешь, повезло старику с семьей, повезло». Вот такой был у него сын.
А сам старик ходил какой-то смурной. Выпить ему все время хотелось страшно, ну просто иногда невмоготу делалось, так что он не выдерживал, хоть и неудобно было перед домашними. Но все дело в том, что, если он пил дома, ему только тошнее становилось. Хотя ни старуха, ни сынок — Авасский святой — и не думали его бранить. Они, как ни в чем не бывало, ужинали, а старика, который потягивал рядом свое вечернее сакэ, будто бы и не замечали.
— А вот бывало… Да-а… — старик понемногу пьянел, язык у него развязывался, и он начинал нести всякий вздор.
— Похоже, весна пришла. Ласточки прилетели…
И чувствовал он, что ни к чему все его речи, но остановиться не мог.
Старуха и сын молчат.
— «Один лишь миг в весенний вечер дороже сотни слитков золотых…» Так ведь? — опять пытается втянуть их в разговор старик, но, увы…
— Покорно благодарю за угощение, — это Авасский святой, положив на стол палочки для еды, почтительно кланяется и встает.
— Что ж, пора, видно, и мне ужинать, — взгрустнув, старик убирает свою чашечку для сакэ. И так бывало всегда, когда он пил дома.
В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ, КОГДА С УТРА ЯРКО СВЕТИЛО СОЛНЦЕ, СТАРИК ОТПРАВИЛСЯ В ГОРЫ ЗА ХВОРОСТОМ…
Единственное удовольствие у старика — в погожий день привязать к поясу тыкву-горлянку и уйти на гору Мэч. Там он собирал хворост, а притомившись, усаживался на камень, громко и степенно откашливался: «Хэ-кхэ» и, приговаривая: «Ну и красотища же здесь», медленно потягивал сакэ из тыквы-горлянки. Лицо его сияло от радости, совсем другим человеком становился, не то что дома. Единственное, что в нем не менялось, — так это огромная шишка на левой щеке. Возникла эта шишка лет около двадцати тому назад, когда старику едва перевалило за пятьдесят, как-то осенью левая щека его стала вдруг ужасно гореть — по коже словно мурашки забегали, потом она раздулась, и образовалась шишка. Поглаживая ее, старик грустно посмеивался:
— Вот у меня и внучок родился.
На что сын его, Авасский святой, однажды чрезвычайно серьезно сказал:
— Позволю себе заметить, что дети из щек не рождаются. — Отчего старик сразу как-то смутился и расстроился. Старуха же сочла, видно, необходимым проявить заботу и без тени улыбки осведомилась:
— Надеюсь, это не опасно для жизни. — После чего потеряла к шишке всякий интерес и больше о ней не заговаривала. Только соседи сочувствовали старику и докучали ему вопросами: «Отчего же это такая шишка вскочила? Не болит ли? Не мешает ли?». А старик, посмеиваясь, качал головой. Какое там мешает — он действительно готов был лелеять шишку как любимого внука, она стала единственным его другом, единственной отрадой, и, даже умываясь по утрам, старик особенно осторожно плескал чистой студеной водой на шишку и тщательно вытирал ее. А в такие минуты, как сейчас, когда он благодушествовал, в одиночестве попивая сакэ в горах, шишка была для него просто незаменимым собеседником. Сидел он на камне, потягивал сакэ и ласково поглаживал свою шишку:
— А чего, собственно, бояться? Что тут такого? Человек же не может не пить. Все хорошо в меру. И нечего важничать. И почему я всегда так робею перед этим Авасским святым? «Ах, ах, простите, я вас не узнал!» Он-то тоже хорош… — нашептывал он шишке разные сплетни про всех, потом — «хэ-кхэ» — громко откашливался и…
ВДРУГ ВОКРУГ ПОТЕМНЕЛО, НАЛЕТЕЛ СИЛЬНЫЙ ВЕТЕР И ХЛЫНУЛ ЛИВЕНЬ…
Вообще-то весенние ливни — редкость. Но в этой горной местности такие внезапные перепады погоды — обычное явление. Белая дождевая завеса мгновенно окутала вершины, из-под ног, хлопая крыльями, вспорхнули фазаны и, пытаясь спастись от дождя, скрылись в роще. А старику все нипочем. «Пусть моя шишка освежится, ей это полезно», — думал он и не двигался с места, любуясь нежданным ливнем. А дождь между тем лил все сильнее и сильнее, и конца ему не предвиделось.
— По-моему, моя шишка освежилась достаточно, так и замерзнуть недолго, — с этими словами старик поднялся, громко чихнул, водрузил на спину собранный хворост и поплелся в рощу. А там — полным-полно птиц и зверей, укрывшихся от дождя.
— Простите, виноват, извините… — старик пробирался между деревьями и кустами, раскланиваясь с обезьянами, зайцами и фазанами, а потом увидел большую пещеру, образованную корнями старой горной вишни, и решил спрятаться в ней.
— Вот, глядите-ка, чем плохой дом? Прошу вас, заходите, места всем хватит, — приглашал он зайцев. — Ни сердитой старухи, ни святого, ну просто раздолье, заходите же, не стесняйтесь, — веселился он, а потом как-то незаметно заснул. Из пещеры послышался тихий храп с посвистыванием. Пьяницам стоит совсем немного выпить, и они начинают нести околесицу, чаще всего, впрочем, совершенно безобидную.
ЖДАЛ ДА ЖДАЛ СТАРИК, КОГДА КОНЧИТСЯ ЛИВЕНЬ, И — ТО ЛИ ОТ УСТАЛОСТИ, ТО ЛИ ЕЩЕ ПОЧЕМУ — НЕЗАМЕТНО ЗАСНУЛ.
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ В ГОРАХ ПОСВЕТЛЕЛО, ТУЧИ РАССЕЯЛИСЬ, И НАСТУПИЛА ПРЕКРАСНАЯ ЛУННАЯ НОЧЬ…
Стояла весна, и луна была в последней четверти. Ее ладья плыла по зеленоватой небесной глади, лунные блики, просачиваясь сквозь ветви, падали в рощу и, словно иголочки хвои, опускались на землю. Но наш старик сладко спал и ничего этого не видел. И только когда из дупла, хлопая крыльями, вылетела летучая мышь, проснулся и, увидев, что вокруг темно, испугался:
— Ах, как же это я…
Перед его взором немедленно возникли суровые лица старухи и сына: «Да, нехорошо получилось, очень нехорошо. Правда, до сих пор они меня ни разу не бранили, но, кто их знает, домой-то я теперь ох как поздно попаду. Ах, как все-таки нехорошо вышло! И сакэ-то, небось, уже ни капли… — он потряс тыкву-горлянку — на дне что-то слабо забулькало, — нет, есть еще», — сразу же приободрившись, он допил сакэ и слегка захмелел.
— Месяц-то уже на небе. Да, «за мгновение в весенний вечер…», — забормотал он и стал выползать из дупла…
НО ЧТО ЭТО? ЧТО ЗА ШУМ?
ВЫГЛЯНУЛ СТАРИК ИЗ ДУПЛА, А НА ПОЛЯНЕ…
«НУ И ЧУДЕСА, УЖ НЕ СОН ЛИ» — ТОЛЬКО И ОСТАВАЛОСЬ СКАЗАТЬ…
Взгляните! На поляне под деревьями творится такое… Не знаю, как должны выглядеть существа, именуемые чертями, никогда с ними не встречался. Правда, еще в детстве я часто видел их на картинках, но вот живьем — не сподобился ни разу. К тому же черти бывают разные. К ним относят обычно вурдалаков, вампиров и прочую нечисть, объединяя под именем «черт» существ, обладающих, мягко выражаясь, неприятным характером. Но, с другой стороны, на страницах газет, особенно в статьях под рубрикой «Новые публикации», нередко встречается выражение «чертовски талантлив», относящееся к тому или иному многообещающему писателю, и это лишает вопрос ясности.
