Я не могу сказать, сколько продолжается вся эта хреновина, потому что я то прихожу в себя, то снова теряю сознание. Я — как какой-нибудь сломанный уличный фонарь — то включаюсь, то выключаюсь. Моя несчастная голова чувствует себя как гребаный футбольный мяч, по которому со всей силы лупят бутсами. И еще я еле-еле двигаю руками и ногами — настолько они тяжелые.

Но в течение всей этой полужизни-полусмерти жизнь Мартина Мартина и содержимое его головы принадлежат мне. Я прекрасно знаю, что он сделал и что он сделает. Я знаю, как он начал, и я знаю, как он кончит. Мое знание ММ представляет собой какие-то гребаные обрывки. Некоторые из них — это настоящие мысли, воспоминания и тому подобное, а остальные больше похожи на какие-то инстинкты, как у гребаного тигра в гребаных джунглях. Я хочу сказать, что вы же не думаете постоянно, что вы тот, кто вы есть, так ведь? Вы просто делаете то, что считаете нужным, то, что кажется вам естественным, и именно этим вы и являетесь. В точности как тигр, или олень, или гребаная мартышка. Вот и я так же. Я — ММ. Я просто он, поэтому все, что мне нужно делать, — так это просто, черт возьми, быть, так?

Во время своего сна в этой больнице я вижу детей из школы Мартина Мартина. Они все дразнят его, обзывая «балбес», «тупица», «придурок» и «чокнутый», потому что он странный и не похож на остальных. И я чувствую его боль и одиночество, потому что у него совсем нет друзей, с которыми бы он мог играть.

Я Вижу, как он попал на телевидение. И попал он туда после того, как уже махнул на себя рукой, считая себя обычным психом, не способным ни на что, кроме самой мерзкой работы на бензозаправке или грузчиком в магазине. Все это время он пытается заставить замолчать голоса, которые раздаются у него в голове.

Я знаю, как Дэвлин Уильямс нашел Мартина Мартина и предложил ему работать в его шоу, в котором Мартин Мартин будет контактировать с умершими за деньги и славу. Сначала он отказался, но его жизнь нищего грузчика ему совершенно осточертела, и он захотел перемен. Поэтому он стал работать на телевидении, и его жизнь стала лучше. Хотя он так и не смог завести себе подружку, потому что все девушки его боялись и сбегали от него чуть ли не после первой же встречи из-за его особенных талантов медиума, которые они были не в состоянии вынести. Как только какая-нибудь девушка позволяла Мартину Мартину войти в себя, когда они начинали заниматься сексом, ее голова наполнялась образами, которые ей совсем не нравились, поэтому она его бросала и больше никогда об этом ни с кем не говорила.

Также я чувствую самые последние моменты того последнего шоу Мартина Мартина, которое превратилось в сумасшедший дом. Он, как обычно, делал свое дело, пытаясь вступить в контакт с каким-нибудь мертвецом, который хотел бы сказать привет/пока своей матери, или отцу, или сестре, или мужу. И именно тогда он вступил в связь с Эмилем Гендерсоном, который вышел из темной влажной земли Франции и присоединился к Мартину Мартину.

В моих болезненных снах я — Мартин Мартин. И поэтому я — и Эмиль Гендерсон. И я также — Дженсен Перехватчик. Эти трое вместе, как одно целое — Мартин Мартин, Эмиль Гендерсон и Дженсен Перехватчик.

В общем, охренеть и не встать, да?

— Послушай, Мартин, что, черт тебя побери, происходит?

Это Дэвлин Уильямс. Мы в его микроавтобусе, задняя часть которого забита всеми этими телевизионными примочками. В его ТВ-фургоне. Ему осточертела больница, где я валяюсь в кровати и только и делаю, что бормочу и несу всякую чушь, как настоящий сумасшедший. Поэтому он принял, как он это назвал, «властное, твою мать, решение» вывезти меня отсюда. Он выкатил меня из больницы на кресле-каталке и засунул в свой фургон. А теперь вот он везет меня по улицам Лондона, ругая других водителей и пешеходов. Он постоянно орет что-то типа: «Ты, ка-аа-зел!» и «Убирайся, блин, с дороги!». Я же, завернутый в одеяло, почти лежу на сиденье, которое находится между сиденьем водителя, где сидит Дэвлин, и задним отсеком. Моя голова прижата к окну фургона, и я каждый раз бьюсь о него, когда Дэвлин налетает на выбоину. Из-за этого я почти оглушен и меня ужасно тошнит.

Я все смотрю на небо, чтобы увидеть, не летит ли там кто следом за нами. Мне интересно, нет ли там какого-нибудь другого Дженсена Перехватчика, который, как я в прошлый раз, несется по небу и Видит все это, в то время как Дженсен Перехватчик, который стал Мартином Мартином, едет в этом гребаном фургоне Дэвлина.

— Мартин! Сосредоточься! — кричит Дэвлин. Я не ответил на его вопрос, и он начинает злиться. Кажется, озлобленность — нормальное состояние Дэвлина. Но его голос доносится до меня приглушенно. И звучит он как-то нереально. В рамке маленького зеркала, в которое он периодически смотрит на меня, я вижу его глаза, покрасневшие от недосыпа.

— Мартин, я молчал и сильно не выступал по поводу того, что происходит, потому что хотел, чтобы ты понравился. Мне не хотелось волновать тебя после твоего… твоего нервного срыва. Ты слышишь меня? — он периодически бросает на меня короткие взгляды в свое зеркальце. Но я не вижу, как двигаются его губы, когда он говорит, потому что он смотрит вперед. Такое ощущение, что со мной говорят его вытаращенные красные глаза.

Я умудряюсь выдавить из себя что-то вроде «да», чтобы дать ему понять, что слушаю его вытаращенные глаза. Поэтому он продолжает:

— Меня прижимают со всех сторон, Мартин. Кабельная сеть, с которой у меня контракт, хочет знать, почему ее новый дорогостоящий проект отложен, и еще — когда ты снова начнешь работать. Я все говорю им, что ты немного приболел. Это ведь так, да, Мартин? Ты ведь просто немного приболел, так ведь? Грипп, или отравился шербетом, да?

Фургон останавливается на светофоре, и Дэвлин барабанит ладонями по рулю. Он оборачивается и улыбается мне.

— Ты просто переработал? Тебе просто был нужен хороший отдых. Так ведь?

Я молча смотрю на него. Слова, которые он произносит, доходят до меня очень медленно. Он поворачивается вперед и, изогнув шею, пытается увидеть, переключился ли светофор.

— Послушай, Мартин, я все понимаю. Правда. Я тоже не против пропустить пару стаканчиков в выходные.

Загорается зеленый, и Дэвлин нажимает на газ.

— Но ты должен держать себя в руках, когда ты на работе, понятно? Ну ладно, ничего страшного не произошло и…

Я бурчу «Гм-м-м», потому что только это и способен из себя выдавить.

Дэвлин замолкает. В машине тихо, слышно только, как работает двигатель и еще как начинает щелкать поворотник всякий раз, когда Дэвлин сворачивает на другую улицу.

Когда он опять начинает говорить, в его голосе появляются новые нотки. Вроде как немного испуганные.

— Послушай, Мартин, серьезно… Я просто делаю программы для телевидения, так? Ты же знаешь, как обстоят дела, так ведь? Я делаю телепрограммы и продаю их кабельной сети. Я получаю деньги. Я даю деньги тебе. Все счастливы.

Он опять замолкает.

— Ты делаешь свое дело отлично. Когда мы вместе снимали наше первое шоу, я смотрел, как ты творишь свои парапсихологические штуки, и думал: «Вот — настоящий шоумен. Он станет звездой». Мне нравилось, как ты вел себя со всеми этими старыми хрычами. Казалось, ты на самом деле связывался с их умершими мамашами или кем там еще… Ты выдавал им ровно столько, чтобы они в тебя верили. И они уходили домой совершенно счастливыми, так? — Дэвлин вдруг замолчат, потому что ему пришлось резко затормозить. Наверное, кто-то его подрезал. — Ты, гребаный ка-аа-зел! — кричит он, а меня кидает вперед, и я ударяюсь о спинку переднего сиденья, когда фургон останавливается, громко визжа тормозами. Люди на улице оглядываются. Один из прохожих замечает меня в окне и в шоке таращит глаза. Думаю, это из-за того, что у меня изо рта течет слюна.

— Дубина! — кричит Дэвлин, и мы объезжаем то, что заставило Дэвлина изо всех сил вдавить педаль тормоза в пол.

— Но я никогда не говорил, что верю в это, — продолжает Дэвлин. Он пожимает плечами и машет левой рукой. — Но я никогда и не говорил, что не верю в это. Зрители верили, и мне этого было достаточно. Ты же знал это, так ведь? Это все шоу-бизнес, так? Но, скажем так, с перчинкой. Понимаешь, о чем я?