Канал Реджио впадал прямо в Каналаццо, Большой канал, величественный S-образный водный путь, который делал несколько витков в самом сердце Венеции, следуя руслу древней реки, теперь погребенному под верфями, палаццо и амбарами. Баржи и прогулочные лодки заполняли эту главную артерию, украшение и сточную канаву великого города. Человек мог из дверей собственного дома ступить на сходни и не коснуться ногой земли, пока не окажется в Александрии или Марселе.

Антонио вышел в центре города, неподалеку от единственного моста, пересекающего Большой канал. Рыбачьи лодки и торговые галеры разгружались в тени тихого и пустого собора Сан-Джакомо. Здесь были товары со всего света — пшеница, фиги, благовония, миндаль, византийское стекло и рабы с Востока. У прилавка с надушенным кружевом и крашеными восковыми фигурками Антонио наткнулся на поджидавшего его Протея, который доложил:

— Сегодня вечером она будет во Дворе Тысячи Обманов.

Там дают праздник в ее честь. Антонио кивнул. Он хорошо знал эти приемы, где встретишь разве что раскормленных невежд и женщин, подыскивающих себе кавалера. Обычно он бежал от таких праздников, как от чумы.

— А завтра, — продолжал Протей, — она уезжает.

— Уезжает? Куда? Неужели она никогда не перестанет убегать?

— У Сан-Марко ее будет ждать купеческая галера. Они поплывут на Восток.

— На Восток? Господи, но зачем?

— Она получила в наследство земли Висконти в Леванте. Стоят чуть не миллион дукатов. Наверное, ей захотелось чего-нибудь новенького.

Какой же женщине не хочется чего-нибудь новенького? Именно это Антонио и собирался ей предложить.

— Если вы собираетесь ее получить, это должно произойти сегодня, во Дворе Тысячи Обманов.

— Разумеется, я ее получу.

В таких делах он всегда добивался успеха.

— Разумеется.

Слуга отвесил насмешливый поклон.

Антонио захотелось пинком отправить его в канал, но Протей был слишком незаменимым человеком.

Двор Тысячи Обманов, расположенный немного севернее Риальто, на самом деле представлял собой два двора: Двор Первой Тысячи Обманов и Двор Второй Тысячи Обманов. Оба принадлежали семейству Поло, самым знаменитым венецианским авантюристам и купцам. У дверей гостей встречал злодейского вида татарин с черными раскосыми глазами и дьявольским оскалом. Он носил ливрею дома Поло и был окрещен Петром в честь Святого Петра, небесного привратника.

Общество оказалось самым разнородным. Антонио видел коричневые, черные и бронзовые лица под меховыми шапками, восточными тюрбанами и надушенными павлиньими перьями. Он слышал греческую, арабскую, испанскую речь и все итальянские диалекты. Голоса были по большей части мужскими. Венеция брала пример с Востока, где хорошие жены сидели по домам, а на улицу выходили только шлюхи. Но Сильвия была здесь — в сопровождении дочерей старика Поло — в качестве почетной гостьи. Она сменила маску на золотую короткую вуаль. Когда Антонио вошел, она взглянула на него, и ее голубые глаза загорелись.

Он поспешил представиться хозяину Марко, который развлекал пьяных гостей небылицами о Востоке. Какой-то зубоскал-итальянец, размахивая кубком с вином, спрашивал, правда ли, что индийские йоги ходят голыми.

— И члены у них так и висят? Если это верно, то они такие же бесстыдники, как доминиканцы.

— Да, прямо так и ходят, — заверял его Марко. — Но живя в воздержании, они не грешат мужской плотью. Поэтому показывать ее не более стыдно, чем показывать лицо или руку.

Кто-то вмешался в разговор:

— А как насчет тех, что грешат рукой или лицом?

Зубоскал все еще пребывал в сомнении.

— Но если они живут в воздержании, то почему их так много?

Марко пожал плечами.

— Восток велик. Там множество народов с разными обычаями. В некоторых китайских провинциях, например, придают так мало значения супружеской верности, что жены подбирают на дороге путешественников и приводят в дом. Если муж видит, что перед дверью висит чужой плащ, то он не входит в дом. Иногда по нескольку дней.

Мужчины засмеялись. Именно из-за таких историй Марко получил прозвище Тысяча Обманов.

— Во Франции то же самое, — продолжал кто-то из гостей.

— Бедняги. У наших жен, по крайней мере, хватает стыда, чтобы заниматься этим у нас за спиной.

— Они смотрят на это по-другому, — возразил хозяин. — Путешественник оставляет жене какой-нибудь подарок — безделушку, кусок ткани. Потом и муж, и жена провожают его и при этом машут подарком. Они как бы говорят: «Это было твоим, а стало нашим. А что ты уносишь с собой? Ничего!»

Возможно, благосклонность женщины — это «ничего», но Антонио ради одной-единственной женщины проехал пол-Италии. Поблагодарив хозяина, он прошел через двор в тот угол, где Сильвия поджидала его у фонтана, львиные морды которого изрыгали вино в серебряный бассейн. Под вуалью сияли ее глаза. Те же глаза улыбались ему в ночь карнавала в Вероне. Антонио поклонился.

— Сильвия Лючетта Висконти.

— Храбрый Антонио, наконец-то вы меня поймали.

— Не без труда. — Антонио впервые слышал ее голос, но он казался знакомым, таким же знакомым, как весь облик той, которую он так долго преследовал.

— Вы готовы приподнять мою вуаль и получить награду?

— Я буду счастливейшим из смертных.

В ней странным образом мешались дерзость и тайна. Антонио схватил вуаль и с торжеством сорвал ее с лица Сильвии. Но, когда он увидел это лицо, его рука застыла в воздухе, а язык присох к небу. Золотая вуаль скрывала лицо Пандоры, младшей жены Гракха. Ее губы приоткрылись и произнесли:

— Спаси меня, храбрый Антонио.

Тони сорвал с себя шлем, его глаза блуждали по белым стенам туалета. Это был самый страшный из возможных сбоев в программе. Виртуальный маньяк ничуть не возражает против того, что его забрасывает в уличную драку в средневековой Вероне, или того, что мертвый друг похлопывает его по плечу. Но ничего не могло быть хуже реальности, вторгающейся в грезы. Он набрал ПРОТЕУС. И получил ответ: ОШИБКА В ПРОГРАММЕ — ПЕРЕРЫВ ЧЕТЫРЕ ЧАСА.

Четыре часа? Как щедро. Может быть, даже слишком щедро для ерундового сбоя в программе. Обычно для этого требуется несколько минут. ПРОТЕУС готов пойти на большие затраты, лишь бы Антонио сидел на месте, не задавал вопросов и ждал награды, как какая-нибудь павловская собака.

Тони вскочил, выдернул из вены капельницу, с треском закрыл футляр набора жизнеобеспечения и стал судорожно натягивать штаны. Может быть, он и был виртуальным маньяком, но идиотом он не был. Тони знал, что происходит с лабораторными собаками, когда они становятся не нужны.

Зажав под мышкой клавиатуру и набор жизнеобеспечения, он открыл замок на двери туалета. Ему было ужасно жаль оставлять велотренажер. В открывшуюся дверь хлынул свет, который показался Тони таким ярким, что он чуть не ослеп. На подгибающихся ватных ногах он направился к двери, стараясь сфокусировать зрение. Снаружи на двери была табличка НЕ РАБОТАЕТ.

Он сорвал табличку и положил ее в карман — на всякий случай. Потом неуклюже побежал по лесной тропинке. Туалет находился в малопосещаемом, запущенном уголке общественного парка. Высоченные, обвитые плющом стволы уходили в небо, а между ними вились яркие летучие ужи.

Впервые за долгое время Антонио перемещался в пространстве собственными усилиями и не находил это ни приятным, ни удобным. Если бы притяжение Ариеля было больше 0,5 g, ему вообще пришлось бы ползти на четвереньках. По боковой дорожке он потрусил к погрузочной площадке на склоне горы, с вершины которой прямой и узкий, как лезвие бритвы, Луч уходил в голубую стратосферу.

Тони не видел искры, несущейся с орбиты, зато услышал грохот, раздавшийся при ее соприкосновении с поверхностью. Взрывной волной сорвало листву, на голову ему посыпались ветки. Вот и не стало еще одного туалета. На площадке зазвенели сигналы тревоги. Рабочие в зеленых в полоску комбинезонах побежали в кусты, где раздался взрыв, хотя смотреть там было уже не на что. Тот, кто предложил Тони четырехчасовой перерыв в работе, не стал ждать даже двух минут, прежде чем разнести омерзительный домик в клочья. Наверное, они считали его идиотом. Тони очень надеялся, что теперь они считают его мертвым идиотом.