Волосы на парике были такие же прямые, как мои собственные, но длинные и густые. «Какой зловещий!» — подумала я и схватила парик. Он сидел, как влитой, словно был сделан для меня по мерке.

Я потрясенно вглядывалась в мертвенно-бледное отражение в зеркале. Мистер Герберт смотрел поверх моей головы. Встретившись с ним глазами в зеркале, я почувствовала, какой у него пронзительный взгляд; казалось, ему доступны все мои тайны.

На его губах появилась очень странная улыбка.

Я вдруг заметила, что в магазине стало совершенно темно. Наверное, уже совсем поздно, мама будет вне себя. Я вскочила, чуть не опрокинув табурет, и бросилась к двери.

— Куда ты, милое дитя? — донесся до моих ушей ворчливый голос мистера Герберта. — Я могу сделать для тебя еще многое, если ты…

— Пора домой, родители с меня шкуру спустят!

— Хочешь явиться домой в таком виде? — Он потянулся к пузырьку с жидкостью для смывания грима, чтобы привести в порядок мое лицо, но я поспешно выскочила наружу. В глубине души мне хотелось, чтобы мама увидела меня именно такой.

Улицы, погружающиеся в летние сумерки, были на удивление пустынны. Я опаздывала к ужину, но все равно не бежала, а шла, чтобы капли пота не испортили грим. По дороге я развлекалась тем, что представляла себе, в какой ужас придет мама при виде меня.

Но самое буйное воображение оказалось бледнее действительности.

Когда я вошла, в прихожей было темно. Я поняла, что родители уже сели за стол. Мать, несомненно, жалуется на меня отцу. Что ж, сейчас я ей дам повод для истерики!

Я сделала глубокий вдох и закинула голову, чтобы меня лучше освещала люстра. В таком виде я и предстала перед ними.

Мама вскрикнула так, что, наверное, было слышно в Бразилии.

— Что ты с собой сделала?!

Я изобразила тщательно отрепетированную улыбку мертвеца — отвратительный оскал.

— Разве плохо? — спросила я, разыгрывая холодное высокомерие. — Вот какая я на самом деле. — Потом жутко захохотала — так смеются мертвецы.

Мать сделалась едва ли не бледнее меня. С чувством юмора у нее всегда было неважно.

— Боже правый, за что этот ребенок меня терзает?! — вскричала она.

Папа просто смотрел на меня, не отрываясь. Хотя по морщинкам у глаз можно было догадаться, что он с трудом сдерживает смех.

— Марш в ванную, Люсинда, — прошипела мама, — и сейчас же смой с лица эту… эту гадость. Не то ветер переменится, и ты такой останешься.

— Она не могла не добавить эту старую детскую присказку, словно я все еще была ребенком.

— Надеюсь, что останусь! — крикнула я, взбежала по лестнице и захлопнула за собой дверь.

Отражение в зеркале оправдало мои надежды: впечатление было сильнейшее. Я стала корчить рожи, одна другой противнее, после чего удачно изобразила мамино царственное, самоуверенное выражение.

В этот момент в дом ворвался порыв ветра. Захлопали оконные рамы, взвилась занавеска. Свет замигал и погас. Я подошла к окну ванной и выглянула наружу.

К моему удивлению, единственным местом во всем городке, где остался гореть свет, оказался угол Принсесс-стрит и Таггз-лейн. Интересно, как мистеру Герберту это удается, когда весь город погружен во тьму?

Как ни выл ветер, превратиться в ураган ему было не суждено. Вскоре зажглось электричество. Я со вздохом вернулась к раковине, чтобы умыться.

Мыло, обильная пена, горячая вода…

Я подняла голову и обнаружила, что грим остался на месте. Он не смывался! Я снова принялась скрести щеки, лоб, нос, подбородок. Губка чуть не протерлась, но грим не исчезал. Высокомерное выражение тоже. И проклятый черный парик, казалось, намертво прирос к голове.

Я застыла посреди ванной комнаты. По лицу стекали струйки воды, а я пыталась уразуметь, что со мной стряслось. Из зеркала на меня смотрел череп с огромными глазищами, олицетворение мора и тления. Мистер Герберт постарался на славу.

«Вдруг ветер переменится, и ты такой останешься?»

Как я теперь появлюсь перед мамой?

Но деваться было некуда. Со сдавленным горлом, дрожа, как лист, я спустилась и вошла в столовую.

Я думала, что ее хватит удар, когда она увидела меня в прежнем виде. Сколько я ни объясняла, как это вышло, она отказывалась верить.

А папа посматривал на меня с усмешкой.

— Какой еще магазин на углу Принсесс и Тагг? — не выдержал он. — Раньше там помещалась фирма «Экедеми Кемикал Корп.». Потом она обанкротилась, здание снесли. С тех пор там пустырь.

Когда упорные попытки смыть грим превратили мою белую физиономию в ярко-красную, не дав иного результата, родители — оба! — вместе со мной отправились на поиски мистера Герберта.

Увы, ни его, ни магазина «Мелроуз» мы не нашли. Только пустырь, поросший бурьяном.

Кто-то из соседей припомнил, что фирма «Экедеми Кемикал Корп.» принадлежала семье Герберт, строившей планы расширения своего дела. Но их постигло банкротство, перечеркнувшее все мечты. Старый Герберт умер нищим, а его сын повесился в гараже или что-то в этом роде — никто не мог сказать точно.

Папа хотел подать в суд, но судиться было не с кем. Мама впала в черное уныние. Как она ни пыталась объяснить происшедшее друзьям, все было напрасно. Честно говоря, доводы звучали не слишком убедительно. Что касается моих подруг… Лучше об этом умолчать. Даже Жужелица не желала больше со мной знаться. Я была в отчаянии.

Но отчаяние длилось недолго — только до осени, когда заглянувший к нам в школу в День Профессии фотограф, увидя меня, издал победный клич, словно набрел на золотую жилу.

Между прочим, так и оказалось.

Вам это лицо знакомо: последние пять лет оно не сходит с журнальных обложек. Худое, зловещее, мертвенно-бледное, с выпирающими деснами, что теперь считается верхом моды… Оно принадлежит самой высокооплачиваемой в мире модели.

Любая девушка мечтает быть похожей на меня.

Сбылось мамино предупреждение: я осталась такой навсегда.

Сдается, что таинственный господин, радикальным образом изменивший облик нашей героини и тем самым сделавший ее идолом своего поколения, был не кем иным, как имиджмейкером. Кто еще способен убедить массы, что его клиент — «самый обаятельный и привлекательный». Ныне и на российской почве распускаются эти диковинные цветы; предвыборные кампании и у нас становятся марафоном соответствующих консалтинговых фирм. Что же российский электорат? «Пьет обольстительный обман?» Давайте послушаем специалистов — сотрудников исследовательской группы при факультете психологии МГУ им. М.В.Ломоносова, которым приходится консультировать телевизионные компании, рекламные агентства и фирмы политического менеджмента по вопросам имиджа.

Проблема имиджа ставится со всей остротой при упоминании об образе политических деятелей, артистов и телевизионных ведущих информационных программ. Первые чаще всего предъявляют на суд аудитории не только свои личные качества, но и определенные преимущества своих последователей в политической деятельности. То есть в некоторых случаях публичному политику приходится натягивать на себя маску, становясь эмблемой всего политического движения.

Что касается телеведущих, то рекламируя узнаваемостью своего облика конкретную телекомпанию, они начинают восприниматься зрителями в качестве представителей богемы, оставаясь при этом профессиональными журналистами. В этом случае маска — расплата за представительские функции, выполняемые по отношению к «коллективному субъекту» или заказчику массовой коммуникации.

Поговорим о содержательной стороне имиджей различных персон и радиуса их воздействия.

Чем притягательно использование имиджа-маски в социальной коммуникации? С одной стороны, он обеспечивает мгновенное распознавание образа данного персонажа. А оборотная сторона этого преимущества — «прилипчивость» образа и его стремление к застыванию.