Я выключаю гипноскоп и иду в гимнастический зал. Потом завтракаю, затем иду в теплицу, беру коробочку с насекомыми и кормлю растения. Я забочусь о том, чтобы у них имелось все необходимое: вода, электрическое солнце, свежий воздух. Я разговариваю с ними, тронутый тем, как они реагируют на мою заботу, слегка покачивая листьями. В три часа дня отправляюсь в Индиговую комнату на четвертом этаже, вызываю массажистку, надолго остаюсь с ней. Потом спускаюсь, принимаю ванну, далее медосмотр и акупунктура.

Дождь все еще идет! Я не могу любоваться закатом в каньоне. Иду в библиотеку, несколько часов перелистываю книги с иллюстрациями. В восемь меня зовут обедать: креветки с сырным соусом и сладким чесноком. Поев, заказываю в Черно-серебряную комнату кофе и балет — па-де-де из «Тристрама и Джульетты» Смолякина в хореографии Н'Муры.

Возвращаюсь в библиотеку. Сажусь за компьютер и несколько часов обмениваюсь письмами, предварительно выбрав наугад несколько групп программ: де Асси, де Камп, де Куинси, де Сад. Входит слуга и объявляет о прибытии гостей. Вспоминаю, что пригласил несколько человек послушать в полночь концерт волынок.

Внизу собралась небольшая компания: три соседа-«слабоумных» и пять обычных людей. Двое из них впервые в доме Ван Дали. Здороваясь, они касаются моей руки так, словно я осьминог.

Еще один день, неотличимый от прочих. Я обнажен, мое тело плавает внутри огромного вертикального стеклянного цилиндра; струи теплого воздуха подпирают меня, делают почти невесомым и мягко вращают в круге ультрафиолетовых ламп. Я слушаю документальную музыку и внимаю звукам спасения испанского галеона семнадцатого века вблизи мыса Доброй Надежды. Теплый воздух так приятен. Сейчас четырнадцать минут двенадцатого зимней ночи… снаружи.

Однажды я прыгнул в гигантский шоколадный торт: погрузился в него, как пуля в дерево, плавал в нем и проел себе путь наружу. Я прыгал с самолета с высоты шесть тысяч футов, привязанный к эластичному канату. Пролежал в могиле шесть дней и шесть ночей.

Сегодня дождь прекратился; я вызвал вертолет и полетел в каньон. Сидел на камне и смотрел на солнце, видел, как оно плавилось невероятными расцветками, и по моему лицу катились слезы, пока в мире не наступила ночь.

Возвращался домой через Кипарисовую Поляну. Я проезжал ее очень медленно, мое кресло мягко скользило по воздушным сферам, а под опущенными веками я хранил воспоминание о мерцающей тени солнца. Воздух вокруг звенел музыкой тысяч висящих на деревьях колокольчиков — золотых, серебряных и хрустальных, — позвякивающих под ударами холодного зимнего ветра. Я чувствовал, что вибрирую и пульсирую вместе с ними.

В подобные моменты я вспоминаю Контакт, вспоминаю момент, когда я, Роджер Ван Дали, ощутил все бесконечное одиночество того Пришельца (да, я до сих пор думаю о них как об индивидуальностях). Вспоминаю миг, когда я стал им-и-мною. В тот момент мой хрупкий человеческий мозг коснулся его воспоминаний о путешествиях сквозь гипервремя и отшатнулся от того, что увидел. Думаю, такое же происходило со всеми «слабоумными», но я никогда и никого не спрашивал об этом. Мы — гильдия молчаливых.

И после Контакта я очнулся в теле Ван Дали подобно человеку, вынырнувшему из пульсирующей бездны. Я вернулся на Землю и увидел на стене собственное лицо. Мне сообщили мое имя, пересказали всю мою жизнь, дали горы денег, а потом позабыли; и вот мы здесь… я и я.

Я могу сказать: я запечатлен в сознании Ван Дали. Могу сказать и другое: часть Пришельца находится внутри меня и теперь живет в этом мире и предается любым излишествам и всему, что вызывает его любопытство.

Мы можем поблагодарить Пришельцев за ключи к гипервремени и за то, что они открыли нам двери во Вселенную; но не думаю, что они прибыли сюда, чтобы сопровождать нас в пути от галактики к галактике. Они хотят жить здесь и уподобиться нам.

Их слабость — вкус к человеческим ощущениям. В обмен на этот каприз, на это дезертирство они отдали нам свое знание и отправили нас в космос. Я не могу понять эту человеческую жадность к пространству, потому что Бездна — всего лишь Бездна, но нигде не найти планеты, полной такой красоты, как ваш мир.

Какими бы сверхъестественными способностями ни наделял писатель-фантаст своих героев, в какие бы заоблачные дали ни уносил читателя, истоки его фантазии следует искать на Земле. Персонаж рассказа Б.Тавареса в странных своих сновидениях черпал информацию от Пришельцев. Но и таким «контактам» исследователи находят научное объяснение. О природе творческих озарений, посещающих человека во сие, — статья нашего обозревателя.

По свидетельству Гомера, который считается не только величайшим поэтом, но и историком древности, началу Троянской битвы предшествовал «обольстительный» сон, увиденный Агамемноном. Царю явился чтимый им старец Нестор, призвавший его «в бой вести все ополчения» и обещавший быстрое покорение «Троянского града многолюдного». Это было началом сложной интриги, затеянной Зевсом, который специально посылает Агамемнону «обманчивый сон»; на самом деле ахейское войско должно понести поражение. Не будем углубляться в суть самой «божественной» интриги — «Илиада» увлекает своими перипетиями читателей уже несколько тысячелетий. К теме нашего разговора имеет отношение, конечно же, сон Агамемнона, который вовсе не является литературным приемом, широко используемым писателями и по сей день. Как историк Гомер точно отражает уровень представлений времен Троянской войны: сновидение — предзнаменование со стороны высших божественных сил. Оно могло быть добрым или дурным и даже заведомо ложным, «обольстительным». Греческие боги любили игру. Интересно, что теологическая ветвь мифологии сна, сновидений существует и поныне. Католическая церковь, например, допускает явление снов, посланных Богом. На этом основании средневековая воительница Жанна Д'Арк и удостоилась в нашем столетии поздней реабилитации: не еретичка, а святая.

История толкования сновидений насчитывает тысячелетия, в то время как подлинно научное их изучение началось менее столетия назад. Правда, справедливости ради стоит вспомнить трактат древнегреческого философа Аристотеля «О сновидениях и их толковании», где возникновение снов связывается с испытанными во время бодрствования ощущениями. Понятно, что механизмы этой связи могли быть познаны много позже. Собственно, процесс познания продолжается и сегодня. Успехи на этом пути ожидаются по мере разгадки тайн человеческого мозга. Когда это произойдет? Академик Наталья Бехтерева уподобляет мозг человека горной вершине, что «больше, чем Эверест». И замечает уклончиво: мы идем по склонам этого больше чем Эвереста. Бехтерева столь же образно формулирует причину отставания своей отрасли науки (точнее — ее отечественного варианта): «…базирование нашей биологии на примитивном материализме привело к тому, что мы… работали в рамках коридора, ограниченного невидимой, но колючей проволокой».

А там, за «проволокой», оказалось многое. В том числе и учение Фрейда, фундаментальную часть которого он посвятил природе сновидений, а стало быть — работе человеческого мозга во время сна. Когда Фрейд подошел к этой теме, вкультуре доминировало представление об абсурдности, иррациональности, бессвязности видимого во сне. Это считалось вполне «научной» позицией, которая, казалось, противостояла распространенной астрологии снов. В самом деле, многочисленные сонники, существующие в разных странах, давали снам вполне четкие и определенные толкования. Все ясно: белый хлеб — к богатству, кровь — ждите в гости близких родственников, подъем в гору — успех в жизни и т. д. Подобных изданий на Руси ходило множество, и ими весьма охотно пользовались. Вспомним, например, что настольной книгой Татьяны Лариной был известный сонник Мартына Задеки. Для простонародья же годилось и нечто попроще вроде «Сонника, сказующего правду-матку». Примеры эти предшествуют времени, когда появились известные работы Фрейда о сновидениях, однако сонник как определенный жанр «просветительской» литературы существует и поныне.