— И вы думаете, он, муж ваш, увидел эти снимки и умер?

— Так было скорее всего. Он у меня здоровый был, как бык. Вы же понимаете, на такой службе нужно здоровье, тем более начинал в разведке полка. Потом его заметили.

— Скажите, по работе у него все было в порядке?

— Он со мной особенно не делился. Но думаю, что до последнего времени без осложнений. Ему полковника дали год назад, ну после октябрьских событий, когда «Белый дом» брали.

— Он каким-то образом участвовал?

Скворцова посмотрела на Александру Ивановну и будто слегка улыбнулась:

— Каким-то образом все участвовали. Нет, это награждение напрямую не связано с теми событиями, просто, наверное, совпадение. Они тогда закончили какую-то важную работу. Года полтора подряд на пределе работал, исчезал на трое-четверо суток, предупреждал, правда, об этом заранее. Он уже тогда начал погуливать, и я грешным делом думала сначала, нашел кралю где-нибудь в пригороде, ночует у нее, а с утра на электричке на работу…

— Но вы ошибались?

— Да. Он возвращался настолько грязным и вымотанным, что у него не хватало сил раздеться толком, он сначала отсыпался на полу, на надувном матрасе, а потом уже — в ванну, есть… Водки много пил, по ночам стал кричать. Может быть, тогда и сердце посадил. Но уставал страшно… Когда стрельба в Москве кончилась, третью звезду получил, радовался, что задачу выполнил. А вот последние месяц-полтора снова сам не свой ходил, все звонил после работы кому-то, пойдет вечером прогуляться и пропадает на два часа, не у бабы, я это сразу чувствую. А незадолго до этого… до гибели сказал мне: если до Нового года ничего не случится, пойду в отставку…

— Он не уточнял, что должно случиться?

— Нет, он никогда не говорил дома о работе. Разве что на улице, на прогулке. Только тех прогулок, — она криво улыбнулась, — давно тех прогулок не было. Обмолвился как-то, что супергруппу какую-то они сделали, а он, Василий, стоял чуть ли не у руля. Скажите, вы зачем это спрашиваете? Если не ошибаюсь, вы из уголовного розыска?

— Нина Сергеевна, я не шпионка, — скупо улыбнулась Александра Ивановна. — Видите ли, сам Василий Дмитриевич или кто-то из его знакомых мог быть очевидцем одного происшествия на Минском шоссе, которое МУР расследует сейчас совместно с прокуратурой. Причем может оказаться, что имеет место политический скандал. Конечно, в дебри политики и секретных служб мы не лезем, но ту часть вопросов, которая касается чистого криминала, мы должны изучить по возможности…

— У вас это здорово получается! — сказала вдруг Скворцова.

— Что именно? — немного растерявшись, но не подавая вида, спросила Романова.

— Внешность этакой грубоватой и неотесанной бабы, а речь вполне логична и интеллигентна.

Романова рассмеялась:

— Слышали бы вы меня, Нина Сергеевна, когда я в шинели по милицейским коридорам шастала! Там такие словечки с языка слетали, что мужики краснели. А сейчас что же? Сын с невесткой, на мою беду выученные. Я вот как в няньки попала — давай соответствуй уровню развития ребенка. Она уже такие слова знает, которых я и не слышала! Не матерные, конечно!..

Романова специально, с хитринкой, делала так, чтоб предстать перед Скворцовой простоватой, состарившейся на работе женщиной, которая для того и взялась поговорить с вдовой, чтоб молодые бесцеремонные мужики, чего доброго, обиду не нанесли, пусть даже и неумышленно.

Она достигла своей цели. Привыкшая жить с ощущением, что за тобой постоянно и незримо наблюдает всевидящее око разведки, Нина Скворцова соскучилась по бесхитростным отношениям, по разговорам без подтекстов. Чистое, крупное, как будто деревенское лицо Романовой нравилось ей хотя бы потому, что при почти одинаковом возрасте она, Скворцова, выглядела гораздо лучше своей собеседницы.

— Спрашивайте еще, что вас интересует?

— С кем общался Василий Дмитриевич не на работе? Были у него друзья, не имеющие отношения к ведомству?

— Не было. Они ведь, знаете, как закрытый монастырь, никаких левых знакомств, во всяком случае открыто. А уж подсиживаний и прочих шкурных дел — сколько угодно. Поэтому, если и случались какие-то коллективные попойки, они были похожи на давнишние партийные собрания — ни лишнего слова, ни откровенности, из анекдотов только те, что про чукчей…

Александра Ивановна нет-нет да и посматривала на черный конверт с фотокарточками. Она предполагала, что там сфотографирована как раз та дама, на груди у которой сделал последний вдох полковник Скворцов. Имея изображение, проще найти человека, чем шарить наугад, приблизительно зная только микрорайон.

— Нина Сергеевна, могу я попросить вас об одолжении?

— Пожалуйста.

— Не могли бы вы дать во временное пользование фотографию той женщины? Мы должны ее разыскать и допросить…

Скворцова колебалась.

Тогда Романова предложила компромиссный вариант:

— Простите, Нина Сергеевна, вы можете ножницами отрезать… Вы понимаете?

— Да, конечно. Наверное, я так и сделаю.

Скворцова взяла ножницы.

— Только, пожалуйста, осторожнее, если можно.

— Можно, — буркнула та, — хоть и не хочется!

Она закончила работу и протянула Романовой половину снимка.

— Тогда и у меня будет к вам просьба…

— Слушаю.

— Если вы ее найдете, а вы находите, когда вам надо, так вот, если найдете, накажите ее за что-нибудь. Ну, например, за неоказание помощи. Сможете?

— Наверное, сможем.

— Хорошо, что не сказали «конечно». Тогда бы я точно не поверила, — слабо улыбнулась Скворцова.

Мой очередной рабочий день начался с того, что я сделал запрос в картотеку Московского уголовного розыска на братьев Аслангиреевых. И странно, почти не удивился, когда милицейские статистики ответили мне телефонограммой, что в компьютерном банке данных нет таких товарищей, есть только Асланбеков Талгат, который давно повесился в лагере и остался в банке только по забывчивости работников. Н-да, наша дурацкая вера во всемогущество компьютерных технологий. Древнее искусство заметания следов неподвластно самым современным технологиям. Раньше была громоздкая, пыльная, неудобная картотека. Все ее ругали, а один ухарь за скромное вознаграждение изымал из картотеки чей-нибудь послужной уголовный список и держал дома. Пока не находят — и ладно, поднимется шум — можно незаметно назад подкинуть. Судили его, да что-то мало дали, он ведь самых крутых урок прикрывал…

Я направил начальнику МУРа Савченко вежливое, но сухое по интонациям письмо, в котором вопрошал: доколе будет бардак в системе учета и контроля преступного элемента. Отправил в горячке, прекрасно понимая, что мы, несговорчивые, ему поперек горла, и клал он на мое послание с прибором.

Однако один эпизод моего хмурого дня был не лишен приятности, хотя я всегда думал, что будет наоборот. Мне позвонил следователь следственного управления Федеральной службы контрразведки Юрий Макаревич и предложил встречу на нейтральной территории, пахнущей свежим пивом. Грешен — согласился.

Юрий оказался невысоким лысоватым мужичком, этаким хитрованом.

— Чьих шпионов у нас сейчас больше всего? — спросил я его для затравки. — Американских, немецких или эстонских?

— Русских, — меланхолично ответил тот, сдувая от края кружки пену.

— Русских? А что им здесь делать?

— Вы не поняли. Есть дикая масса народа, готового быстро, дешево и со вкусом продать на Запад или на Восток какую-нибудь военную тайну. Но потенциальных предателей сейчас гораздо больше, чем государственных тайн. А при нашем теперешнем положении дел шпионь — не хочу. Все развалено, система работы, которую налаживали десятилетиями, приказала долго жить. Ломали монстра КГБ, а в итоге — ни разведки, ни контрразведки, хотя то, что ломали, осталось цело. Для того чтобы возродить старую Лубянку со всем ее карающим всесилием, понадобятся сутки. Зато там, где действительно нужно работать, провал за провалом…