Александра Ивановна Романова, повязавшись шарфом на манер посадских баб, с большой и тяжелой хозяйственной сумкой в руке гордо прошествовала мимо сидячей очереди по выкрашенному в белый цвет и пропахшему лекарствами коридору поликлиники. Остановилась у нужной двери. Возле нее на стульях сидели несколько женщин разного возраста. Они вскинули головы, ожидая, что очередная страждущая смиренно спросит, кто крайний.

С гордой миной провинциалки с блатом Александра Ивановна приоткрыла дверь. Быстрым внимательным взглядом отметила: стол, стулья, кушетка, стеклянный шкаф. Справа вход без двери в комнату для осмотра и процедур. Возможно, там хозяйничает медицинская сестра.

Доктор Скворцова записывала что-то в медкарту сидящей перед ней женщиной. Поэтому Александра Ивановна увидела только прядь пепельных волос, перехваченных возле темени черной траурной косынкой.

Скворцова подняла глаза на звук открывшейся двери:

— Что вы хотели?

— Я вам звонила. Вы назначили мне, по поводу мужа, — односложно объяснила Александра Ивановна.

Но вдова поняла:

— Подождите две минуты, я сейчас освобожусь.

Александра Ивановна кивнула, прикрыла дверь и на всякий случай осталась возле входа. Когда она вышла в отставку и наконец окунулась в круговорот повседневных забот, лежащих на плечах современной российской женщины, бывший начальник, гроза блатных, полковник Романова поняла, как мало она знала о тяготах повседневной жизни, проведя молодость и зрелость в погонях, на оперативной работе, в бесконечных допросах преступников, пойманных по горячим следам. Свой запас прочности надо было иметь, стоя в очереди за маслом, получая в муниципальной конторе справку или выбивая разрешение на родственный размен жилплощади. Александра Ивановна была не анемичной скрипачкой, а офицером милиции с правом носить папаху, поэтому она быстро адаптировалась к новым условиям существования, поняла, что в сообществе униженных как в воровской шайке — чья глотка шире да кулак тяжелее, тот и прав.

Вот и сейчас она ждала, что очередь возропщет от ее наглости. И очередь не заставила себя ждать.

— О! Стала! — ни к кому не обращаясь, в пространство произнесла некая молодая, но очень желчная женщина. — Чего стала? Очередь тут, по талончикам. А где у ней талончик, а?

Александра Ивановна хранила до поры до времени высокомерное молчание.

Неожиданно разведку боем начала совсем юная особа в ободранных на коленях по последней моде джинсах, с бледно-желтым, когда-то миловидным лицом наркоманки:

— Старая! Ты что там к двери приперлась? На халяву хочешь проканать? Талончик показывай или садись с краешку и жди! Ты из какого колхоза?

— Я-то? «Два укола три прихода». Слыхала, мокрощелка?

Девица, услышав родную, наркоманскую терминологию, стушевалась:

— Не, тетки, это какая-то крутая бандерша! Сами ее напрягайте, если хотите.

Тетки после первого же фиаско притихли, если и ворчали недовольно, то вполголоса, чтоб не давать повода нахалке «наехать» и переспросить, о чем такой гнилой базар?

Позиционная война не получила продолжения. Дверь отворилась, сначала вышла пациентка, потом выглянула Скворцова, сказала очереди:

— Всех, кто с талончиками, приму…

Потом обратилась к Романовой:

— А вы заходите.

Они уселись по обе стороны покрытого стеклом стола, как обычные врач и пациент, только на сей раз вопросы задавать предстояло посетителю.

Романова показала свое удостоверение и сказала:

— Нина Сергеевна, недавно я работала в уголовном розыске города, сейчас по возрасту нештатный сотрудник. Может, потому, что имею опыт или же просто потому, что я тоже баба, пожившая на свете, мои коллеги помоложе, мужики в основном, согласились со мной, когда я сказала, что будет лучше, если поговорю с вами я.

— Возможно, — осторожно и неопределенно сказала Скворцова. — Один молодой человек, следователь кажется, хотел встретиться со мной, но почему-то не пришел…

— Его не пустили! Коллеги вашего мужа, думаю. Мы организовали нашу встречу подобным образом не потому, что нам не хватает романтики, поверьте! У нас есть все основания предполагать, что у вас прослушивается телефон, вполне возможно, что и вся квартира…

Скворцова, полуприкрыв глаза, откинулась на спинку стула и нараспев, но не от прилива чувств, а скорее от застарелой тоски произнесла:

— Боже, если бы вы знали, каким он стал гулякой в последние годы!.. Знаете, есть такое древнее выражение: врач, исцелись сам. Наверное, в этом есть смысл, раз изречение не забыто за тысячи лет. Отчасти Василий сам виноват — загонял меня по абортам, пока молодая была, а потом все это вылезло. Вот вроде и врачи свои, и сама себе доктор, и лекарства проще достать, а изъян есть изъян… Ему-то что, мурлычет себе под нос песенку «наше дело не рожать…», и все. Я ему не говорила, стеснялась, он недогуляет где-нибудь, придет — с меня требует. А мне нельзя, у меня процедуры. Вот так и отвык, как от игрушки. Хорошо, дети выросли…

Скворцова продолжала говорить с прежней тоской, распевно и тихо, будто пребывала в полусне. Александра Ивановна не перебивала ее, хотя слушать столь откровенную исповедь было неловко. Пусть уж выговорится, тогда легче будет вопросы задавать, когда накипевшее чуть схлынет.

— Я знаю, от чего он умер, — заявила ни с того ни с сего Нина Сергеевна.

— Медики утверждают, что инфаркт…

— Да! — нетерпеливо перебила Скворцова. — Но это непосредственная причина… А еще было что-то, что вызвало приступ!

— И вы знаете что? — осторожно спросила Романова.

— Да!

Александра Ивановна видела, что женщина заводит себя, вполне может довести до исступления, после чего всякий нормальный диалог будет невозможен.

— Нина Сергеевна, об этом мы можем не говорить, пожалуйста, передохните, я могу выйти в коридор…

Скворцова внутренне подобралась, похоже, взяла себя в руки.

— Нет, сидите, ничего страшного со мной не произойдет. Просто многие шепчут за спиной: мужа похоронила — и хоть бы слезинку обронила! У меня уже кончились слезы… Он до последнего дня думал, что я ничего не знаю, ни о чем не догадываюсь, ничего не вижу. Женщину не обманешь! Если бы я не была подсознательно готова к этому, наверное, я тоже умерла, получив такой подарок! А он думал, что я не просто святая, а святая дурочка, сидящая за печкой…

— Извините, о каком подарке речь?

— Ничего себе подарок! Хотели, правда, чтобы я за него заплатила… хотя нет, Васька должен был заплатить, а так как не заплатил, то его подарок переслали мне… Какой подарок, спрашиваете? Да вот здесь он…

Скворцова открыла ящик стола, вытащила оттуда небольшой конверт из черной бумаги и протянула Романовой.

— Вы считаете, мне можно смотреть? — спросила Александра Ивановна.

— А, чего там! Ему уже ничего не стыдно, а я на словах-то уже призналась…

Романова взяла конверт, заглянула внутрь, потом пальцами вытащила три фотокарточки.

Первой мыслью было зажмуриться, сунуть глянцевые прямоугольники обратно и вернуть конверт. Но передумала: зачем корчить из себя ханжу или даже быть ею, когда после искреннего монолога дают посмотреть состав, так сказать, преступления.

На всех трех снимках полковник Скворцов был сфотографирован голым в объятиях голой блондинки, по всей видимости не юной, лет тридцати с небольшим. Выглядела она лучше, чем законная супруга покойного полковника, впрочем, Александра Ивановна, как женщина и как человек общественный, гуляку все равно осуждала. Хотя бы за то, что так глупо засветился и дал повод к шантажу. Ведь жена о шантаже, кажется, говорила?

— Да, впечатляющие картинки, — вслух сказала Романова. — И вы говорите, Нина Сергеевна, ваш муж получил эти снимки?..

— Там, на обороте, отпечатана на пишущей машинке дата, когда производилась съемка. Видите? Десятое октября. Кто-то сфотографировал, послал по ее адресу. А Васька пожадничал, вот и… Там записка еще была, но я порвала, на машинке тоже напечатано было: мол, супруг платить отказался или покупать… выскочило из головы. Поэтому, значит, дарю их вам.