— Но именно это я в любом случае и сделаю, — ответил Шеф.

Бранд смутился. Он понимал, что раньше расписывал обстоятельства слишком мрачно, чем и вызвал это безумное решение. Он вспомнил, как впервые взял Шефа под свою защиту, после того как тот лишился глаза. Он научил его норманнскому языку, научил правильно сражаться на мечах, научил пути drengi*а, профессионального воина. А Шеф многому научил его самого. Привел его к славе и к богатству — ведь нынешние трудности были вызваны нехваткой еды, топлива, кораблей, но никак не денег.

— Послушай, я не знаю никого, кто зашел бы хоть чуть-чуть в глубь этих гор и вернулся, не говоря уж о том, чтобы перейти на другую их сторону. Может быть, финны ходят, но финны — другое дело. Там волки, медведи и холод. И где ты окажешься, если пройдешь через все это? В Швеции! А не то в шведской Финнмарке или еще где-нибудь. Я не могу понять, почему ты хочешь это сделать.

Прежде чем ответить, Шеф на несколько мгновений задумался.

— Думаю, у меня две причины, — сказал он. — Первая такая. С тех пор, как этой весной я пришел в собор и увидел, как Альфред и… и Годива поженились, я все время ощущал, что события вышли из-под моего контроля. Люди меня подталкивали, и я двигался. Я делал то, что должен был делать. И на отмели в Элбер-Гате, и на рынке рабов в Каупанге, и с королевой на Дроттнингсхолме. На пути через Уппланд и вплоть до этого места. Преследуемый Рагнарссонами, Рагнхильдой и даже китами. Теперь я считаю, что уже дошел до края. Отсюда я намерен вернуться. Я далеко заходил во тьму, побывал даже в коптильне Потаенного Народа. Теперь я должен идти к свету. И я не собираюсь возвращаться по пути, по которому пришел.

Бранд выжидал. Подобно большинству людей Севера, он истово верил в удачу. То, что сказал Шеф, означало, что он хотел бы изменить свою удачу. А может быть, что его удача изменила ему. Кое-кто сказал бы, что у этого юноши удача есть, и с избытком. Однако никто не в состоянии судить о чужой удаче, это-то ясно.

— А вторая причина? — напомнил Бранд.

Шеф вытащил из-за пазухи свой амулет-лесенку.

— Я не знаю, уверен ли ты, что это что-нибудь означает, — сказал он. — Ты считаешь, что я сын бога?

Бранд не ответил.

— Ладно, — продолжал Шеф. — Мне, знаешь ли, по-прежнему являются видения. Иногда во сне, иногда наяву. Я знаю, что кто-то пытается мне кое-что объяснить. Иногда это очень легко. Когда мы нашли Кутреда, мне показали человека, который вращал огромный жернов. Или я уже услышал скрип мельничного жернова? Не знаю. Но в тот раз и тогда, когда Квикка проломил стену королевского чертога, чтобы вызволить меня, я получал предупреждения. Предупреждения о том, что как раз и случалось позднее.

Это все очень легко понять. Но я видел и другие вещи, которые не так легко объяснить. Я видел умирающего героя и старуху. Я видел, как солнце превращалось в колесницу, которую преследуют волки, и в лицо Бога-отца. Я видел героя, едущего на Слейпнире, чтобы вернуть Бальдра из мира Хель, и я видел, как Белого Христа убили римские солдаты, говорившие на нашем языке. Я видел героев в Вальгалле, я видел, как там встречают тех, кто не герои.

Ведь всеми этими видениями мне пытались что-то объяснить. Что-то сложное. Верное не только для одной стороны, для язычников или для христиан. Я думаю, что мне пытались сказать — или я говорил сам себе, — что есть какая-то неправда. Неправда в том, как все мы живем. Мы идем к миру Скульд, сказал бы Торвин. Добро ушло от нас, от всех нас, и христиан и язычников. Если этот амулет означает хоть что-нибудь, он означает, что я должен попытаться исправить это. По одному шагу зараз, как взбираются на лестницу.

Бранд вздохнул:

— Я вижу, что ты уже все решил. Кто пойдет с тобой?

— Ты.

Бранд покачал головой:

— У меня здесь слишком много дел. Я не могу бросить своих сородичей без припасов и крова.

— Квикка и его команда, наверное, пойдут, и Карли тоже. Он присоединился ко мне ради приключений. Если он вернется назад, в Дитмарш, он будет там самым великим рассказчиком всех времен. Удд точно пойдет, возможно, Ханд, возможно, Торвин. Я должен еще раз поговорить с Кутредом и с твоим родичем.

— Есть островок, где я могу оставить известие, — нехотя признался Бранд. — Твоя удача чрезвычайно возрастет, если он пойдет с тобой. Но может быть, он считает, что уже достаточно порадел для тебя.

— Как насчет провизии? Сколько вы можете нам уделить?

— Не много. Но ты получишь лучшее из того, что у нас еще осталось, — ответил Бранд. — И вот что. Почему ты все носишь это старое копье? Я понимаю, ты подобрал его в коптильне, когда у тебя больше ничего не было, но посмотри же на него. Оно старое, золотые накладки вывалились, наконечник тонкий, крестовины нет. И половины Сигурдова «Гунгнира» не стоит. Дай его мне, я найду тебе получше.

Шеф задумчиво взвесил в руке оружие.

— Я считаю его хорошим копьем для победителя, — сказал он. — Я оставлю его у себя.

В конце концов в отряде, который Шеф повел к подножию гор, оказалось двадцать три человека, почти все — англичане по рождению. Квикка, Озмод, Удд и три их оставшихся помощника, Фрита, Хама и Вилфи, без лишних разговоров изъявили желание присоединиться к Шефу, как и дитмаршец Карли. То же сделал Ханд — по его словам, у него появилось ощущение, что путешественникам понадобится лекарь. Шефа несколько удивило, что и Торвин согласился принять участие в экспедиции, мотивируя это тем, что, как кузнец и жрец Пути, он обязан увидеть Ярнбераланд и форпост святилища. Как только слухи об этом замысле распространились, Шеф удивился еще больше, когда к нему явилась делегация, возглавляемая Мартой, женщиной из Фризии, некогда рабыней королевы Рагнхильды, и Кеолвульфом, одним из беглых рабов, который, как подозревали, был английским таном.

— Мы не хотим здесь оставаться, — сказали они. — Мы слишком долго пробыли среди норманнов и хотим попасть домой. Наш лучший шанс — пойти с тобой.

— Не слишком надежный шанс, — сказал Шеф.

— Лучше, чем тот, что был у нас еще недавно, — мрачно сказал Кеолвульф.

Таким образом, к отряду присоединились четыре женщины и восемь мужчин. Шеф засомневался, не объявить ли им, что путешествие слишком тяжело для женщин, но слова умерли, едва родившись. Он прошел с этими женщинами от Каупанга до Гула-фьорда, и они держались ничуть не хуже мужчин, и уж явно лучше, чем тщедушный Удд или коротконогий Озмод. Что же до беглых рабов-мужчин, каждый из которых носил амулет Рига, — Шефу не хотелось бы с ними расставаться. Они могли оказаться полезны. По крайней мере, некоторые из них, например грозный Кеолвульф, были настоящими самородками. Они храбро сражались в скоротечной схватке с командой «Журавля»: часть их погибла, слишком увлекшись желанием отомстить викингам, которые их поработили и мучили.

И последним в состав экспедиции вошел Кутред. Однажды вечером Бранд исчез в подступающем мраке, дав понять, что не желает, чтобы за ним следили или сопровождали его. Согласно обычаю своей семьи он оставил сообщение в условленном месте, известном его родичам из Потаенного Народа. Каким-то особым способом он передал им, что нужно встретиться. Но Эхегоргун не ответил и не появился. Вместо этого через два дня пришел Кутред. Его одежда была сухой, и он нес свои меч со щитом, значит, не перебирался вплавь через узкий пролив между островом и материком. Надо полагать, у Эхегоргуна была какая-то лодка или плот, но Кутред на этот счет был нем, словно сам уже стал одним из Спрятанных.

Ему объясняли замысел, а он слушал, кивал, молча просидел так целый день и вечером исчез. Вернувшись, он принес неутешительные вести.

— Эхегоргун с вами не пойдет, — сказал он. — Он считает, что его и так уже слишком часто видели. Он предлагает, чтобы вместо него пошел я.

У Шефа задралась бровь. Кутред говорил так, словно его ожидало кое-что получше — например, навсегда присоединиться к Потаенному Народу, как бы в обмен на мальчика Варна, ушедшего к людям много лет назад.