Пугало его, пугало до холодной смертельной испарины на лице то, что он не мог пошевелиться. Не мог двинуть ни рукой, ни пальцем. Он был обернут слоями какой-то материи, она опутывала ноги, а руки прижимала к бокам. Не саван ли это? Не похоронен ли он заживо? Если так, он должен пробиваться наверх, колотить головой о крышку гроба. Долгое время он лежал, не решаясь сделать попытку. Ведь если он похоронен, он не сможет двигаться, не сможет кричать. Кажется, он сходит с ума.

Он судорожно дернулся наверх, снова ощутил у сердца терзающую боль. Но вверху ничего не было. Почему же тогда ничего не видно? На голове у него повязка, прижимающая нижнюю челюсть. Он похоронен. Или, по меньшей мере, подготовлен к похоронам.

Но он мог видеть! Все же где-то был свет, вернее, полоска темноты, не такой темной, как везде. Шеф уставился на нее, стараясь ее расширить. К нему что-то двигалось. В ужасе заживо похороненного, в страхе, что все другие люди исчезли, Шеф думал только о том, чтобы привлечь их внимание, кто бы они ни были, умолять освободить его. Он раскрыл рот, издал слабый хрип.

Но что бы это ни было, оно не боялось мертвецов, даже оживших мертвецов. К кадыку Шефа прикоснулось острие, над ним склонилось чье-то лицо. Оно проговорило медленно и отчетливо: «Как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?»

Шеф глядел на него с ужасом. Он не знал ответа.

Он осознал, что глядит в лицо, слабо освещенное светом звезд. В тот же миг он снова вспомнил, кто он такой и где он: в своем гамаке, подвешенном у самого форштевня «Победителя Фафнира», поближе к исходящей от воды прохладе. А склонившееся над ним лицо было лицом Свандис.

— Тебе снился сон? — тихонько спросила она. — Я услышала, как ты хрипишь, будто у тебя в горле пересохло.

Шеф кивнул, испытывая прилив облегчения. Он осторожно сел, чувствуя, что сорочка пропиталась холодным потом. Поблизости больше никого не было. Команда деликатно обходила его закуток около передней катапульты.

— О чем был сон? — прошептала Свандис. Он ощутил ее волосы совсем близко к своему лицу. — Расскажи мне.

Шеф беззвучно выкатился из гамака, встал лицом к лицу с нею, дочерью Ивара Бескостного, которого он убил. Он понял, что с каждым мгновением все сильнее ощущает исходящую от нее женственность, словно никогда и не было этих долгих лет сожалений и бессилия.

— Я расскажу тебе, — шепнул он с внезапной уверенностью, — и ты объяснишь мне этот сон. Но при этом я буду обнимать тебя.

Он нежно обнял Свандис, наткнулся на немедленное сопротивление, но продолжал удерживать ее, пока она не ощутила выступившую у него испарину страха. Постепенно она оттаяла, обмякла и позволила увлечь себя вниз, на палубу.

— Я лежал на спине, — шептал он, — завернутый в саван. Я думал, что меня похоронили заживо. Я был в ужасе…

С этими словами Шеф медленно приподнял подол ее платья, притянул ее теплые бедра к своему окоченевшему телу. Она словно почувствовала, как он нуждается в утешении, стала помогать ему, прижиматься ближе. Он задрал платье выше, белое платье жрицы, опоясанное низками ягод рябины, потом еще выше и продолжал шептать.

Со всех сторон к горе Пигпуньент стекались подкрепления. Озабоченный и раздраженный император распределял прибывших либо на усиление дозорных постов, образующих все новые и новые внешние кольца охраны среди колючих кустарников и ущелий, либо в быстро растущий отряд людей с кирками, которые камень за камнем разбирали башни и стены крепости еретиков.

За сотни миль южнее адмирал Георгиос и генерал Агилульф в недоумении смотрели друг на друга, получив приказ бросить все, повернуть назад, оставить в покое арабов, прекратить поиски исчезнувшего флота северян, немедленно вернуть всех, до последнего корабля и до последнего человека.

Еще немного к югу сам халиф, впервые за долгие годы лично выйдя на поле брани для служения Пророку, вел на врага самую большую армию, которую Кордова собирала с тех пор, как воинство ислама пыталось покорить Францию и прилегающие земли, но было отброшено королем Карлом, которого франки прозвали Мартель, Молот.

А Бискайский залив пересекали силы, по сравнению с остальными малочисленные, но превосходящие всех по дальнобойности и мощи своих метательных машин: флот Единого Короля Англии и Севера, стянутый с позиций, блокирующих суда Империи в устье Эльбы, и посланный на юг по слову провидца Фармана. Это были двадцать двухмачтовых катапультоносцев и с ними тридцать дракаров, наполненных нетерпеливыми и соскучившимися без дела викингами, глубоко осевшие от запасов мяса, пива и сухарей для кормежки более чем двух тысяч человек. Альфред внял грозному предостережению, увиденному Фарманом, но отказался принять командование над экспедиционными силами, сказав, что Англию нельзя оставлять без правителя, и флот плыл под водительством Гудмунда Золотого, шведского вице-короля, ранее известного (и ныне упоминаемого) в качестве Гудмунда Жадного.

И даже в Риме, даже в Византии все внимание было приковано к отдаленным границам, где римский император искал священный Грааль, чтобы завершить строительство своей империи, а Шатт аль-Ислам впервые за сто с лишним лет начал отступать.

Но сам Единый Король сидел на солнышке и, сплетя пальцы со своей ненаглядной, блаженно улыбался.

— Раскололся подчистую, — прорычал Бранд остальным королевским советникам, которые с почтительного удаления наблюдали за парочкой, сидевшей за столиком на набережной. — Так с ним всегда. Годами бегает от женщин, как будто под юбками у них змеюшник, а потом одна из них что-то с ним делает, уж не знаю что, и бац! С ним просто невозможно разговаривать. Ведет себя как пацан, который только что сходил за амбар с молочницей.

— Может быть, это не так уж плохо, — предположил Торвин. — Пусть уж лучше он будет с женщиной, чем без женщины. Кто знает, если она родит ему ребенка…

— Так, как оно идет, у них уже должна быть тройня, корабль полночи трясся…

— …а если и нет, то, может быть, король все-таки… ну, станет более серьезно относиться к своим обязанностям. А она — это она. Дочь Ивара, внучка Рагнара. Она может проследить свое происхождение от самого Вьолси и дальше — от Одина. — И Торвин указал на корабль, покачивающийся на воде в фарлонге от них. — Вон Сигурд, победивший дракона Фафнира, — ведь это его кровь течет в ее жилах. Никто не радовался больше меня, когда были убиты ее отец и его братья. Но ведь не найдется никого, кто бы так или иначе не относился к ним с уважением. Она — одна из богорожденных и происходит из семьи, любимой Одином. Может быть, это немного отвратит от короля гнев богов, которого мы опасаемся.

Совет задумался над его словами. Они в общем-то произвели впечатление на викингов, на Хагбарта, Скальд финна, да и на самого Бранда, пусть и против его воли. Квикка и Озмод молча переглядывались: они отнюдь не забыли Ивара Бескостного. И лишь у Ханда беспокойство проявилось на лице. Бранд, с его чувствительностью истинного ратоборца в вопросах чести и верности, сразу это заметил.

— Она никогда не была твоей женщиной, — произнес Бранд со всем сочувствием в голосе, на какое был способен. — Ты считаешь, что он в долгу перед тобой, потому что она была твоей ученицей?

— Нет, — ответил тот. — Я желаю им счастья, коль скоро они избрали друг друга. Но к чему все эти разговоры насчет богорожденных и крови героев? — В голосе его появилась горечь. — Да вы только взгляните на них! Кто они? Незаконный сын пирата, который большую часть своей жизни провел в лачуге из тростника. И женщина, которую имело пол-Дании. И это Единый Король и будущая Единая Королева!

Он резко поднялся и пошел вдоль людного, залитого солнцем причала. Остальные смотрели ему вслед.

— Он сказал правду, — пробормотал Хагбарт.