— Увы, — с сильным немецким акцентом произнес в наступившей тишине Бруно, — боюсь, что всем нам лучше разбежаться по домам.

Бранд сердито вспыхнул и потянулся через стол к руке Бруно, чтобы схватить и зажать ее в своей лапище, пока немец не запросит пощады. Бруно легко избежал захвата, даже не убрав с лица свою вечную улыбку.

Шеф стукнул по столу.

— Хватит. Благодарю тебя, Бранд, за твое сообщение. Граф Бруно, если ты намерен отправиться домой, мы продолжим без тебя. — Шеф на мгновенье вперил взгляд в Бруно, заставив того опустить глаза. — Граф просто пошутил. Он так же решительно настроен, как и все мы, покончить с этими бешеными собаками и восстановить в северных странах законность.

— Да, — сказал Герьольф, — но как мы это сделаем?

Шеф выставил вперед распрямленную ладонь:

— Это «бумага», — затем сжал руку в кулак, — это «камень», — и напоследок выставил два пальца, — это «ножницы». Ну, кто хочет сыграть со мной в эту игру? Граф Бруно, давай.

Голос Шефа звучал сильно и решительно, странно не сочетаясь с его болезненно-бледным лицом. Шеф был уверен, что способен повести за собой этих людей, способен даже достаточно хорошо читать их мысли, чтобы выиграть. Как поступит Бруно? Он не выберет «бумагу», это ясно. «Камень» или «ножницы»? Его собственный нрав подобен лезвию. Значит, он выберет «камень», считая, что другие похожи на него.

— Раз, два, три, — сосчитал Шеф. Игроки одновременно выбросили руки, Бруно сжатую в кулак, Шеф распрямленную ладонь. — «Камень» заворачивается в «бумагу», я победил.

Повтор, и на этот раз Бруно отвергнет «ножницы», которые победили бы в прошлый раз, откажется от «камня», который выбросил только что.

— Раз, два, три. — Распрямленная ладонь Бруно против двух пальцев Шефа. — «Ножницы» режут «бумагу», я опять победил. Ну да хватит… — Лицо Бруно начало темнеть из-за ухмылки Бранда. — Вы меня поняли. У них есть большие корабли, и катапульты, и обычные суда. Как сказал Бранд, большой корабль побьет обычный корабль. А что побьет большой корабль? Катапульта. А что бьет катапульту? Наш замысел — всегда противопоставлять нашу силу их слабости. Слушайте, сейчас я объясню вам…

Когда совет закончился, Шеф откинулся на спинку кресла, охрипнув от разговоров и все еще чувствуя слабость от потерянной крови. Бруно, приподнимаясь, изобразил церемонный поклон в направлении нахмурившегося Бранда, а затем прошел к концу стола.

— Ты проделал долгий путь с тех пор, как тебя пытались продать в рабство в Гедебю, — заметил он. Кивнул сидящему за спиной Шефа Карли. — Я вижу, твой юный дитмаршец все еще с тобой. Но оружие у тебя уже не то, что было тогда. Могу я взглянуть?

С необъяснимой неохотой Шеф повернулся назад, взял копье, стоящее у планширя, и протянул Бруно. Тот повертел реликвию в руках, осмотрел наконечник.

— Могу я спросить, где ты нашел это странное оружие?

Шеф рассмеялся.

— Слишком долго рассказывать. В коптильне. Мне сказали, что некогда оно принадлежало ярлу трондцев, какому-то Болли. Но я его никогда не видел. Не разговаривал с ним, — поправился он, вспомнив длинный ряд подвешенных трупов. — Ты мог заметить, что когда-то оно побывало в руках христиан. Посмотри, на краях наконечника есть кресты, когда-то там была золотая накладка. Но золото извлекли задолго до того, как я нашел копье.

Бруно повернул копье, осмотрел крестообразные выемки на лезвии. Он мягко и благоговейно погладил их. Через мгновенье он тихо сказал:

— Могу я спросить, как копье попало к тебе, если ты никогда не встречался с его владельцем? С этим Болли из Тронда? Ты его где-то нашел? Ты взял его у кого-то?

Шеф припомнил происшедшее в коптильне Эхегоргуна: как он отложил оружие, как Кутред его подобрал и вручил ему. Все-таки очень странно, что Бруно об этом допытывается. Не хотелось бы рассказывать ему всю историю.

— Скажем так, оно перешло ко мне. В то время оно никому не принадлежало.

— Однако оно хранилось у какого-то человека? Тебе его отдал какой-то человек?

«Оно хранилось у Эхегоргуна, — подумал Шеф. — А отдал мне его Кутред».

— Не совсем человек, — ответил он.

Бруно в свое время передали слова архиепископа Римберта: тот сказал, что Святое Копье Лонгинуса и Карла Великого будет обретено благодаря вмешательству руки, не принадлежащей человеку. Сомнений больше не было. Наконец-то он держал в своих руках святую реликвию Императора. Бог вознаградил его за все испытания. Однако он стоял на палубе языческого судна, окруженный врагами. Как сказал ему малыш-дьякон? «Претерпевший же до конца спасется». До конца, а не почти до конца.

Настолько обычным голосом, насколько сумел, Бруно сказал, аккуратно ставя копье на палубу:

— Ясно, что это христианское оружие. Не обижайся, но я бы предпочел не оставлять его в руках того, кто более не христианин. Может быть, я его выкуплю у тебя, как мы выкупаем христианских рабов.

«Бранд тоже убеждал меня избавиться от этого копья, — подумал Шеф. — Странно».

— Нет, — сказал он, повторяя свой ответ Бранду. — Я считаю, что это хорошее оружие для победителя, и оно приносит мне удачу. Оно мне полюбилось. Я оставлю его у себя.

Бруно протянул копье Шефу, выпрямился и поклонился в сдержанной немецкой манере.

— Auf wiedersehen, herra, bis auf die schlacht. До свиданья, государь. До встречи в битве.

— Напыщенный ублюдок, — по-английски буркнул Кутред Квикке, глядя, как уходит Бруно.

Шеф спал, где-то в глубине сознания не забывая, что завтра — день битвы. Флот стоял у берега в дюжине миль от входа в залив Бретраборга, строго охраняемый от любых неожиданных вылазок.

Во сне Шеф сам оказался в заливе Бретраборга, в дальнем его конце, глядя в том направлении, откуда он, Шеф, должен был, как он знал, появиться утром. И действительно, было уже утро, и человек, выглядывающий из-за приоткрытых ставен, увидел корабли, идущие по фьорду в его сторону. Он знал, что они несут ему смерть.

Человек полностью распахнул ставни, встал лицом к надвигающемуся флоту и затянул песню. Эту песню Шеф часто слышал раньше, она была хорошо известна у викингов, любимая песня Бранда. Называлась она «Песня Бьярки» или «Старая песня Бьярки». Но этот человек не повторял ее. Он ее складывал. Он пел:

Самоуверенный и ироничный голос всегдашнего наставника Шефа перебил голос поющего:

— Ну, ты так сражаться не будешь. Ты ведь хочешь победить, а не снискать славу. И запомни: хотя я сделаю для тебя все, что смогу, ты должен использовать каждый свой шанс. Для слабости нет места…

Голоса затихли, оба голоса — и вдохновенного певца, и хладнокровного бога. Когда Шеф проснулся, запели рожки — наверное, именно они и разбудили его — рожки дозорных, возвещавшие, что наступает рассвет и настал день битвы. Шеф лежал, не вставая, радуясь, что как король он, по крайней мере, может дождаться, пока кто-то другой растопит очаг и приготовит завтрак. Нечего и говорить о сражении на пустой желудок, ведь рукопашная битва — тяжелая физическая работа. Он размышлял о своем видении и о прозвучавшей в нем песне.

«Вы люди славных родов, — говорилось в ней, — презираете бегство». Был ли он человеком славного рода? Пожалуй, да. Был ли его отцом бог или ярл, да будь им хоть его отчим, тан Вульфгар, о крови керлов речь не шла. Подразумевало ли это, что он, Шеф, презирает бегство? Что с поля битвы всегда бежали только худородные? Может быть, сам певец не считал, что быть хорошего рода и не бежать с поля брани — одно и то же. А если считал так, то он ошибался.