За отсутствием гербовой команде тоже выдали ящики с корибифом, и она ела их, запивая водой с красным вином. На всякий случай я приказал двум моим доверенным квартирмейстерам втащить в погреб мин заграждения два зарядных отделения мин Уайтхеда, в которые вставил фитильные запалы. Затем погреб заперли. Это я сделал на случай, если понадобится ночью выбрасываться на берег и уничтожать корабль.
После чего пошел на мостик, где узнал от старшего штурмана лейтенанта Бурачка, что мы идем на север, и так как компасы в боевой рубке не действуют (а ходовая вместе с мостиком была исковеркана полностью), то правим по Полярной звезде. На спардеке собралась большая часть офицеров; все говорили, чтобы хоть луна-то поскорей взошла, по крайней мере, миноносцы не осмелятся атаковать, будучи видными издали; я оспаривал это мнение и желал продолжения темноты. Плохо слыша своими поврежденными ушами, я злился, что говорят слишком тихо и что меня не понимают с первого слова, так как почти все оглохли еще в дневном бою.
В это время опять сыграли водяную тревогу. Оказалось, что поступает вода в румпельное отделение. Я побежал вниз в кормовое отделение, чтобы пробраться к люку в рулевое отделение, и там встретил старшего офицера, спускавшегося вниз. Из рулевого отделения кто-то крикнул, что "румпельное отделение затоплено, но в рулевом еще воды нет; правим на ручном штурвале с большим трудом". Так как в рулевое отделение, кроме старшего офицера, полезли трюмный механик Кошевой с трюмными и минный механик Щетинин, то я остался в кормовом отделении и начал готовить нашу последнюю кормовую турбину.
Некоторое время мы шли под ручным управлением, а затем пришлось это бросить, так как рулевое отделение мало-помалу затоплялось водой, и вскоре люди на штурвале оказались стоящими по живот в воде. Тогда старший офицер приказал всем выходить, и затем задраили люк рулевого отделения. С этого момента наш еле ползущий броненосец почти лишился способности управляться.
Наконец взошла луна, и стало довольно светло, миноносцев противника по-прежнему не было. "Ослябя" с "Победой" ушли вперед и были едва видны. Повозившись опять около турбин, посмотрев на то, как понемногу через носовую переборку хлещет из швов вода, я опять вышел наверх, присел на какой-то ящик и от усталости заснул с мыслью, что если мы вдруг начнем тонуть окончательно, кто-нибудь да разбудит.
Проснулся я сам, вероятно от холода, так как все ноги мои были мокрые, и я дрожал. У нас по корме держались наши два эсминца. Стало веселее. Я спустился вниз к своей разрушенной каюте, где в куче всяких предметов разыскал носки и сапоги и переобул свои окоченевшие ноги. От минного механика узнал, что мы идем в Вей Хай Вей, где попытаемся завести пластырь, что вода мало-помалу все одно прибывает и что, вероятно, часа через три - четыре мы пойдем ко дну, если не доберемся до порта. Обойдя опять все свои помещения и приободрив, насколько мог, стоявших у динамо-машин и турбин измученных минеров и минных машинистов и, сообщив, что может быть скоро дойдем до порта, я вышел наверх, в верхнее офицерское отделение, где лежали раненые.
Оказалось, что Овандер уже очнулся, и находится около командира; фельдшера тоже очнулись и делают перевязки раненым. Оба же доктора по-прежнему лежали в лежку. Выйдя наверх, я увидел команду и часть офицеров, занятых починкой баркаса и готовящих его к спуску. Остальные плотники в это время строили нечто вроде плота на юте. Это зрелище совсем не порадовало.
Однако, несмотря на волнение моря, наш "Сисой" пока держался, штурманский офицер Шанявский сказал мне, что до Вей Хая еще час - полтора пути. Пришло приказание уничтожить, на всякий случай, все секретные книги, оружие, приборы и прочее. Я побежал на станцию беспроволочного телеграфа, в развалинах ее мы, вместе с прапорщиком Янченко, едва отошелшим от серьезной контузии, полученной им в первый час боя, нашли и выбросили шифры. Вскоре меня вновь вызвали к турбинам, где опять возникли неполадки...
Когда же я опять поднялся наверх, мы уже стояли в гавани, рядом с нами стоял, накреняясь, весь избитый "Ослябя", а за ним - осевшая в воду почти до первого ряда иллюминаторов, "Победа". Эсминцы наши брали с нее уголь. Крейсера же в порт не входили. На удалении не более мили от нас, на рейде стояли и японские броненосцы "Хацусе", "Фусо", крейсер "Иосино" и четыре их контрминоносца. Причем выглядели они все куда менее растерзанными, чем мы, и, глядя на них, в голове начали роиться всякие дурные мысли. А вдруг это отряд, пожаловавший сюда по нашу душу, как в Чемульпо в первый день они пытались взять "Варяга". Но у нас, пусть и чисто внешне, силы были: три броненосца, два крейсера и два истребителя.
Между нами и японцами стоял английский крейсер с готовыми к бою орудиями обоих бортов, поднятым стеньговым флагом и каким-то сигналом на мачте. Как я позже узнал, англичанин сообщал, что откроет огонь по первому, кто начнет враждебные действия в порту, вне зависимости от национальности.
Подошел портовый катер с командирами "Осляби" и "Победы" на борту и наш командир, перебравшись на него, убыл к англичанам, обсуждать на каких условиях мы можем провести ремонт и уйти в Порт-Артур. Через два часа командир вернулся, "Сисой" к этому времени еще опустился и сел на грунт носом. С одной стороны это было хорошо, гибель нам теперь не грозила, с другой стороны - мы уже не могли никуда уйти из гавани.
Командир прислал приказание всем офицерам собраться на спардеке. Придя, я нашел там почти всех офицеров способных стоять на ногах. И вот вошел Мануил Васильевич с измученным лицом, и сказал нам, что "он, не видя больше исхода и не имея возможности что-нибудь предпринять, принял решение интернироваться и спустить флаг, что он сам лично даст ответ в этом перед Родиной и царем". Все стояли, как пораженные громом, почти никто не сказал ни слова, только старший офицер воскликнул: "Но ведь это же позор, нужно что-нибудь делать!" Ответил ему лейтенант Малечкин, наш изрядно пораненный в бою осколками старарт: "Давайте, Георгий Авенирович, колеса "Сисою" приделаем. По дну до Артура и доедем!"
Дальше все было как в тумане. Пришел английский офицер и несколько рабочих, офицер попросил провести его по поврежденным отсекам для составления ведомости ремонтных работ. Я долго водил его по кораблю. Тем временем пришло телеграфом и разрешение на итернирование нашего броненосца. Причем, всвязи с тяжелыми повреждениями корабля, нам всем было приказано оставаться на борту. Вечером спустили флаг. На следующий день разразился шторм, но в закрытой гавани "Сисой" выдержал его сравнительно безболезненно. Затем выгружали в береговой арсенал остатки боезапаса и оружия, замки с пушек и прочее имущество.
Через два дня, после интенсивного обмена телеграммами, решилась судьба наших броненосцев-крейсеров. По указанию из Петербурга, "Ослябя" и "Победа" тоже разоружилсь. Но некоторые из их офицеров во главе с командиром "Осляби", отбыли в Порт-Артур по приказу наместника. Они ушли той же ночью на истребителях, конвоировавших нас до Вэй Хай Вея. По-видимому, на флоте была большая убыль в командных кадрах. Нас это решение уже не коснулось. Поскольку командир "Победы", раненый в бою осколком в руку, чувствовал себя неважно, а вскоре и вообще слег в местный госпиталь с неожиданным приступом лихорадки, Мануил Васильевич остался старшим начальником над всеми интернированными российскими кораблями.
Потекли длинные однообразные дни. Вей Хай Вей - не полноценная английская база, а только угольная станция и не имел дока, поэтому подводные пробоины на наших кораблях сначала заделывали с помощью водолазов, затем пришел нанятый американский спасательный буксир и заделка пробоин пошла быстрее. Наконец удалось откачать воду из носовых отсеков и "Сисой" всплыл.
