Он налил себе еще коньяка и включил радиоприёмник. Несколько минут он крутил ручку настройки, пока не нашёл что-то спокойное. На всех станциях веселились и попса текла рекой. Такую музыку Валентин Петрович терпеть не мог.

Валентин Петрович узнал Олега Митяева. К его песням он относился с уважением, но сейчас слушать дальше не стал и выключил радио.

— А дальше ничего и не надо петь, всё уже сказано, — сказал он вслух, как бы извиняясь перед поэтом за то, что прервал песню, — даже Президенту не надо ничего говорить. О текущем моменте Митяев уже поведал и всё объяснил. На вечные вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?» дал вразумительные ответы. Всё остальное словесная шелуха.

Валентин Петрович дождался боя курантов, выпил последний фужер коньяка и отправился спать. Машина была запущена. Остановить её не могло даже убийство сына.

Проснувшись, Кривцов позвонил Кирюхе и назначил ему встречу в городском парке. Кирюха долго отнекивался, ссылаясь на какие-то мероприятия с друзьями, но, узнав, что речь идёт об отправке последнего заработка за рубеж, согласился на встречу. С этой финансовой операции ему тоже полагался немаленький процент.

Кривцов сказал Ольге, что ему нужно встретиться с другом по деловым вопросам, оделся и вышел на улицу. Затем он сел в машину и отъехал от дома. Через два квартала Кривцов остановился на обочине, извлёк из тайника под сиденьем пистолет с глушителем и сунул его в грудной карман куртки. Закрыв машину, он направился в парк на встречу с Кирюхой. Дойдя до условленного места, он принялся ждать. Настроение было паршивым, что-то беспокоило Кривцова, а что он никак не мог понять. Всё он сделал правильно, всё идёт по плану, но состояние тревоги не проходило. Наконец, он понял, в чем дело, ведь он уезжает из страны, навсегда уезжает. И не будет больше никогда Терентьева Павлика. Вот отчего на душе было мрачно.

— Жалко стало навсегда уезжать? — спросил себя Кривцов. — Ну, уж нет! На черта мне такая страна, в которой выгоднее убивать, чем быть нормальным человеком? Может быть, еще распустить слюни при виде белоствольных березок? Или поплакать по поводу такой трудной судьбы? Плевать я хотел на все это. Не нужна мне такая Родина! Ничего хорошего от нее я не видел. Детство, которое счастливым не было. Мать, пьяная с утра до вечера, папаша, который свалил в неизвестном направлении, койка в теткиной квартире. Потом армия, где из меня сделали зверя, потом университет. Опять же койка в общаге. Пять лет полуголодной жизни на глазах у сытых, мордастых сынков обеспеченных родителей. Можно ли жить на стипендию? Оказывается можно. И для чего все это было нужно? Чтобы наплодить таких же нищих? Чтобы к сорока накопить на квартиру, а к шестидесяти — на кладбище? Вот за это я должен благодарить страну? А стоило только раз запустить руку в карман этой стране, как сразу же упрятали за решетку, даже не разбираясь. Зона — это тоже Родина. Прокурор, судья, пьяные прапора с дубинками — и это Родина. И эти новые хозяева жизни, сынка одного из которых я прихлопнул — это тоже Родина. Ничего кроме унижений я от этой страны не видел. Поэтому я расстанусь с ней без слез. И Павлика Терентьева тоже не жалко. Уж если разбираться по большому счету он настоящий сын своей Родины. Злой, холодный и расчетливый, готовый за деньги любому всадить пулю. Ну и что, что его к этому вынудили обстоятельства, все равно грехов у него столько, что его самого давно пора вздернуть. Ведь кругом столько народа, которому тяжело. Никто еще не взял винтовку и не решил зарабатывать на смертях. Ну и пусть! Так что, Павлик, придется тебе прекратить свое существование, а я попробую начать все с начала где-нибудь подальше отсюда.

Тут, прерывая размышления Кривцова, появился Кирюха. Чувствовалось, что он слегка навеселе.

— Тем лучше, — подумал Кривцов, ощущая под курткой тяжесть оружия.

— Привет, — поздоровался Кирюха, — ты чего это посередь праздников придумал? Не отдыхается тебе. Можно же было после тринадцатого всё решить.

— Нет, мне надо сейчас.

— Как хочешь, — пожал плечами Кирюха, и, не увидев в руках Кривцова никакой сумки, спросил:

— А где?

— Пошли, где-нибудь присядем и поговорим, — показал Кривцов в сторону кафе.

Кафе было обыкновенной забегаловкой для любителей экспресс выпивки. То есть зашёл, принял дозу, заел бутербродом и вышел. Поэтому столиков в кафе не было, можно было взять выпивку и присесть тут же у стойки. Кривцов и Кирюха попросили по сто грамм коньяка и расположились за стойкой, в самом её конце.

— Ну, с Новым Годом? — поднял свой бокал Кривцов.

— Взаимно, — пригубил Кирюха, потом достал сигарету и закурил.

— Как, вообще твои дела? — спросил Кривцов. Кирюха поднял на него удивлённые глаза. За много лет они никогда ни о чём личном не говорили. Только о деле. Заказ, клиент, оружие, деньги. Поэтому вопрос партнёра Кирюху удивил. Он залпом допил содержимое фужера и, поморщившись, проговорил:

— Дела, как сажа бела. Плохо мне, брат. Прости, по имени не называю, не имею чести знать.

— Олег.

— Ну, Олег, так Олег, — Кирюха попросил бармена наполнить свой фужер, — последний раз ты был Юрой.

— Что поделаешь.

— Чего это ты, Олег, заинтересовался вдруг моими делами? — Кирюха залпом выпил свой фужер.

— Сам не знаю, просто интересно.

— Ну, тогда, спешу твой интерес удовлетворить. Матушка моя в больнице, но врачи уже руки опустили. Рак у неё. Проживёт еще не больше двух недель. Сижу у неё целыми ночами возле койки, а она всё рассказывает мне о том, какого хорошего сына воспитала и как ей хорошо будет там, на небесах, как ей легко будет туда отравляться. Отца вспоминает, он погиб в первую чеченскую. А я сижу и плачу про себя. Знала бы она, что за чудовище воспитала.

Кирюха опять попросил бармена наполнить фужер.

— Жена от меня ушла в прошлом году, полюбила кого-то другого. Дочку видеть не даёт. Говорит, что она этого нового мужа уже папой зовёт, что они все счастливы. Умоляет меня не лезть в их жизнь. Этот новый муж — простой инженер, работает на заводе, ни хрена, наверное, не зарабатывает. Живут они в двухкомнатной хрущёвке и радуются! Представляешь, Олег? Чего ей не хватало? Теперь я понял чего.

— И чего? — угрюмо спросил Кривцов.

— Тепла, души, любви, наконец! Деньги к этим понятиям не имеют никакого отношения.

— Ну, это ты загнул. Деньги ко всему имеют отношение.

— Ты проверял? — спросил Кирюха, — нет, ты не проверял. Я в этом уверен, раз до сих пор делаешь дырки в черепушках. Значит, до сих пор ты уверен, что чем больше денег, тем больше счастья. На, посмотри на меня. Счастье из меня так и прёт, а ведь я ничуть не беднее тебя.

— Давай выпьем, — Кривцов поднял свой бокал.

— Давай, — согласился Кирюха, — за то, чтобы и ты когда-нибудь понял, чем меряется человеческая жизнь.

Осушив свой фужер, Кирюха велел снова его наполнить, и, перейдя на шёпот, сказал:

— Знаешь, я даже хотел тебе себя заказать. Не веришь? Правда. Иной раз так не хочется жить.

— Ты это брось, Кирюха. Всё ещё наладится.

— Ага. Мать спасут наши великие доктора, жена вернётся с покаянием, дочь снова будет называть меня папой? Оставь. Ладно, чего звал? Сколько надо перевести в Германию?

— Пойдём на воздух, по дороге расскажу.

Они вышли из кафе. На улице был уже поздний вечер, в парке почти не было народа. Видимо, все, кто хотел отпраздновать, уже это сделали и сейчас отдыхали от Новогодней ночи. На это Кривцов и рассчитывал.