Я заказал бутылку, бокал и лед. И поприветствовал стаканчиком шотландского виски свое отражение в зеркале напротив дивана.

«Slainte, Tam Olyn bach!» И в этот момент в моих жилах забурлила кровь моих предков — шотландцев и ирландцев. Я начал пить крупными глотками.

Доброе виски разожгло внутри меня огонь. Спустя некоторое время тесные стены каюты как бы раздвинулись, и на меня нахлынули воспоминания, яркие и красочные, — о том, как я летал среди молнии тогда, в Энциклопедии.

И я еще раз почувствовал силу и ярость, пришедшие ко мне в ту минуту, и впервые понял, что во мне нет больше человеческой слабости, сдерживающей меня и способной помешать использовать молнии. Ибо теперь я увидел возможности для их применения, по сравнению с которыми то, что сделал Матиас, или то, чего я уже достиг, было детской игрой.

Спустя некоторое время меня охватил алкогольный транс, сон или забытье, не знаю. Сон, в который я погрузился прямо из состояния бодрствования, без всякого, как казалось, перехода.

Неожиданно я очутился там — и это там оказалось странным местом на каменистом холме, между горами и морем на западе. Маленькая каменная конура без очага, с примитивным горном: дыра в крыше для выхода дыма. На стене, на двух деревянных колышках, вбитых в пазы между камнями, висела единственная ценная для меня вещь.

Это было семейное оружие, настоящий старинный палаш шотландских горцев клайдхэммор — «великий меч». Длиною свыше четырех футов, прямой, обоюдоострый, с широким лезвием, не сужающимся к концу, и простой рукояткой. Меч был тщательно завернут в промасленные тряпки: у него не было ножен.

Я снял и развернул его, ибо мне предстояло встретиться с человеком через три дня, примерно в полудне пути отсюда. Два дня надо мной сияло безоблачное небо, и хотя солнце светило ярко, было холодно. Я сидел на берегу, затачивая лезвие длинного меча с обеих сторон серым, сглаженным морем камешком, подобранным тут же. Утром третьего дня начался легкий дождь. Поэтому я сунул меч под плед, что накинул на себя, и отправился к месту' встречи.

Дождь яростным холодным потоком хлестал мне в лицо. Дул пронизывающий ветер, но под толстым пледом я и мой меч были сухими, и прекрасная, яростная радость поднималась во мне — чудесное чувство, превосходящее все, что я когда-либо ощущал прежде. Я мог попробовать его на вкус — так волк, должно быть, ощущает вкус горячей крови в своей пасти. Я шел, чтобы отомстить.

И неожиданно я очнулся. Увидел, что бутылка почти пуста, и почувствовал тяжелое, вялое похмелье. Но радость из моего сновидения по-прежнему была со мной. Я вытянулся на диване и снова заснул.

На этот раз мне ничего не приснилось.

Когда я проснулся, то не почувствовал никаких признаков похмелья. Рассудок был холоден, чист и свободен. Я мог вспомнить, словно это было секунду назад, ощущаемое мной нарастающее чувство радости, когда я с мечом в руке шел под дождем на встречу. И неожиданно я отчетливо увидел перед собой свой путь.

Я закрыл обе двери к моему сердцу — и это означало, что я отбросил от себя любовь. Но теперь я нашел ей замену — чувство радости отмщения. Я едва не рассмеялся вслух при мысли об этом, потому что вспомнил слова сержанта-квакера, когда он оставлял меня наедине с телами тех, кого он убил.

«…я, который есть перст Господень, написал кровью этих людей Его волю, которую тебе не стереть никогда».

И это было правдой. Я не мог стереть именно это, особое его начертание. Но я — один-единственный среди всех обитателей шестнадцати миров — имел силу и возможности стереть нечто гораздо большее. Я мог стереть инструменты, которыми создавались подобные надписи. Я был повелителем молний. И я мог уничтожить культуру и население обоих Квакерских миров. Я уже приблизительно знал, как это сделать.

К тому времени, когда корабль достиг Земли, мой план вчерне был готов.

Мне необходимо было как можно быстрее вернуться на Новую Землю, где старейший Брайт, выкупив подразделения, взятые в плен Кенси Грэймом, немедленно прислал им подкрепления. Затем они расположились лагерем рядом с Моретоном, столицей Северного раздела, и стали требовать выплаты денег, причитающихся Квакерским мирам за войска, в свое время нанятые теперь уже несуществующим мятежным правительством.

Но перед тем как отправиться на Новую Землю, мне следовало получить санкцию на то, что я намеревался сделать. Ибо как только вы становитесь полноправным членом Гильдии журналистов, над вами не существует более высокой власти, чем пятнадцать членов Совета Гильдии, определяющих политику гильдии, а также следящих за тем, чтобы строго соблюдался принцип невмешательства.

Я договорился о встрече с Пирсом Лифом, председателем этого Совета. Было яркое апрельское утро; я сидел напротив него за широким дубовым столом в его офисе на верхнем этаже здания Гильдии в Сент-Луисе.

— Для молодого человека вы довольно быстро сделали карьеру, Там, — заметил он после того, как заказал нам кофе.

Это был сдержанный, сухощавый, невысокого роста человек лет шестидесяти. Он уже не покидал Солнечную систему, а в последнее время редко оставлял и Землю из-за своего статуса председателя и представительской деятельности.

— Только не говорите мне, что вы все еще не удовлетворены. Чего вы хотите теперь?

— Я хочу место в Совете, — заявил я.

Он как раз подносил чашку с кофе ко рту, когда я произнес эти слова, и продолжил начатое движение, ничуть не помедлив. Только неожиданный взгляд, который он метнул в меня из-за края своей чашки, был острым, как взгляд сокола. Но прозвучал лишь один вопрос:

— Зачем?

— Я вам объясню, — ответил я, — Может быть, вы заметили, что я, кажется, обладаю способностью оказываться именно там, где появляются новости.

Он поставил чашку точно в центр блюдца.

— Это, Там, — произнес он мягко, — и есть причина, по которой вы теперь действительный член Гильдии. Как вы понимаете, от членов Гильдии мы ожидаем вполне определенных вещей.

— Да. Однако думаю, что мои способности несколько выше обычных, — Его брови удивленно взметнулись, — Я не утверждаю, что обладаю даром предвидения. У меня есть талант более точно предсказывать возможное развитие событий по сравнению с другими журналистами.

Его брови опустились. Он слегка нахмурился.

— Я знаю, — продолжил я, — что это звучит как хвастовство. Но давайте остановимся и предположим, что я действительно обладаю подобным качеством. Разве не мог бы подобный талант быть полезен Совету в принятии решений, касающихся политики Гильдии?

— Возможно, — кивнул он, — если бы это было правдой и действовало бы каждый раз, независимо от условий.

— Значит, если бы мне удалось убедить вас, вы бы поддержали мою кандидатуру на следующей сессии Совета?

Он рассмеялся:

— Отчего бы нет? Но только как вы собираетесь мне это доказать?

— Я сделаю предсказание, — ответил я, — Предсказание, требующее — если оно окажется верным — важнейшего политического решения Совета.

— Хорошо. — Он по-прежнему улыбался, — Что ж, предсказывайте.

— Экзотские миры, — произнес я, — готовятся уничтожить квакеров.

Улыбка мгновенно исчезла. Какой-то момент он пристально смотрел на меня.

— Что вы хотите этим сказать? — требовательно спросил он. — Экзоты никого не могут уничтожить. Это не только противоречит тому, во что они верят, но никто и не может уничтожить целых два мира с людьми и их образом жизни… Что вы имеете в виду под словом «уничтожить»?

— Примерно то же, что и вы, — ответил я. — Разрушьте культуру квакеров как действующую теократию, вызовите финансовый крах обоих миров, и у вас останется лишь пара каменистых планет, кишащих голодными людьми, которым придется либо изменить свой образ жизни, либо эмигрировать на другие миры.

Несколько мгновений мы молчали.

— Что именно, — наконец проговорил он, — привело вас к столь фантастической идее?

— Предчувствие. Моя интуиция, — пожал я плечами. — Плюс тот факт, что именно дорсайский полевой командующий Кенси Грэйм появился в расположении кассиданских сил в самый последний момент, благодаря чему квакеры потерпели поражение.