– Я упала в полседьмого. В вагоне метро. Было душно: от людей, запахов, сумок, разговоров. Все разом закружилось и поплыло. Похолодели руки, ноги, сердце билось как сумасшедшее. Я думала, умираю. Меня выволокли в переход. Лежала на гранитном полу. Какая-то девушка присела рядом и, касаясь разных участков моей руки, все время спрашивала: «Так чувствуете?» Я каждый раз отвечала: «Да». И это позволяло сознанию не ускользать. В «скорой» сделали уколы, сказали – вегетососудистая дистония...

Лене двадцать восемь лет, главный менеджер. Красивая, уверенная, энергичная.

– После работы около семи спустилась по эскалатору вниз, вдруг стало нечем дышать, села на скамеечку, закружилась голова... Кто-то дал таблетку валидола под язык, вызвали «скорую». – Лена усталым голосом рассказывала о подсиживании и бюрократизме в страховой компании. – Все борются за место под солнцем: интриги, сплетни. Обстановка убийственная в прямом смысле...

Две спецмашины «скорой» – одна с «Маяковской», другая с «Петроградской», зависая в пробках, спешили в дежурившую по городу клинику. Везли Лену, везли Яну.

Лена пунцово взвинчена. Яна крахмально бледна.

В палате они наперебой жаловались врачу на хронический стресс и недосыпание. Та в ответ бубнила:

– Покажите зубы, коснитесь указательным пальцем кончика носа.

Обе «падшие» по очереди промахнулись мимо носов, и врач посоветовала им тренироваться. После чего стала заполнять медкарты. А сама-то врач не моложе тридцати и прехорошенькая...

Терзает Яну вопросами:

– С вами такое уже случалось?

– Да, полгода назад, внезапно. Я тогда сильно психовала из-за жениха. Семь ночей не спала. Ну и грохнулась в обморок на улице, очнулась – меня всю трясло, «скорая» померила давление – очень высокое. Через какоето время я почти успокоилась, но неприятные состояния остались, какой-то безотчетный страх: как вспомню про обморок – приступ начинается... Я паникую, и от этого еще хуже... Такое может случиться в любом месте.

– Диэнцефальный синдром по гипертоническому типу с андреналовыми пароксизмами, – констатировала хорошенькая.

Услышав про пароксизмы, Яна пошатнулась.

– Да ты не бойся, – усмехнулась Лена, – у нас половина сисменеджеров с таким ходит. И ничего – нормальные андроиды.

На следующий день беспокойные Лена и Яна погружены в электросон, на головах, как гермошлемы, надеты электростимуляторы краниальные «Транс АИР 02».

Спокойная Дормидонтовна подъедает колбаску, разложив на тумбочке всякие соления-варения. Потрескав, штукатурша без всякого электростимулятора дремлет возле приоткрытого окна.

После электросна Яна жалуется:

– Я веки закрываю, а глаза продолжают бежать. Щелкают кадр за кадром, как фотоаппарат с закрытым объективом. А внутри меня сжимающаяся вселенная. Медленно вращающаяся ледяная бездна. Иногда ночью проснусь, а на лице застывшая гримаса ужаса – разглаживаю ее руками. В голове раскачиваются качели. И как током: от сердца к голове, от головы к сердцу. Напряжение под черепом, и обдает холодом: умру... Я даже из окна хотела прыгнуть... От страха! Страх ползет по позвоночнику, ползет...

– Может, это те самые бесы, о которых говорят? – шепчет Лена. – Изгнать бы...

– Мне часто снятся сны про уничтожение себя, – не замечая ничего вокруг, продолжает Яна, – как я разделываю свою тушу. Еще живую, с кровью и дымящимися жилами. Себя – отвратительную, нелюбимую тварь! Как же я хочу отдохнуть от себя... Но для этого надо разделаться с мерзкой тушей, резать ее неровно, лохмотьями, счищая с костей и ребер пожелтевшую кожу, волосы с черепа, вырывая зубы из десен – все, что так мешает. В конце с наслаждением подобраться к горлу и разорвать свой рот. Сердце? Его неинтересно. Дряблый кусок мышц. Не в нем душа. Ни в чем душа. И не было ее никогда. Родилась без нее. Вложить забыли. Брак! Который ходит и дымится, оттого что его глючит. А знаешь, чего я хочу? Чтоб меня любили... – Яна истерично зарыдала. – Смешно, да? А он, – тут уж девчонка просто захлебнулась от ненависти и зачем-то стукнулась со всей силы головой об стену, – он обманул меня!!! У него, оказывается, жена на родине, и она беременна!

– Ты болеешь от ненависти. – Лена немного занималась духовными практиками и пыталась вспомнить опорные моменты. – Проси прощения за все у тех, кого обидела, кому желала зла... Проси за то, что себя не любила, хотела из окна выпрыгнуть... И у него, и у нее. Ты должна просить прощение за все и у всех... нас на тренинге учили. – Лена хоть и слабо понимала, как можно убиваться из-за мужика (всего-то!), тем не менее старалась помочь соседке.

– Помоги себе сама... – как будто очнувшись, вздохнула Яна. – Сколько раз я это слышала...

Прикрыв глаза, девушка все же попробовала просить прощения, слезы струились по перекошенному лицу, и губы шевелились: «Прости... Прости...»: несколько секунд назад она представляла огромный беременный живот жены своего лживого жениха как взорвавшийся арбуз, но теперь она мысленно склеила его так, чтобы он был белым гладким вареничком, и вроде почувствовала облегчение.

– Подружки, давайте подхомячим колбаску и забубеним сала! – Штукатурша разложила на бумажечках вкусные кусочки, и все умирающие и близкие к ним потянулись к тумбочке Дормидонтовны.

– Какая же вы невозмутимая, – позавидовала Яна.

– А вы, девчонки, принимайте народное лекарство – фенозепам. У нас в бригаде – у кого чего случилось – сразу достаем по таблеточке, и дальше все по барабану – и то, что муж алкоголик, и то, что дочка – блядь, и то, что начальник – сволочь...

– Но если страх – это бес, разве можно его прогнать фенозепамом?

– Сложно у тебя все, – подозрительно прищурилась Дормидонтовна. – Тревожишься – выпей! Не хочешь фенозепам – опрокинь стакан красного вина, эффект тот же. Эх, девоньки, давайте купим бутылочку, посидим после отбоя...

Голубая палата – не желтая комната в Арле.

В неврологии все голубое: стены, занавески, одеяла...

Серо-голубое лицо наркомана, которого санитары транзитом катят в кресле по коридору. Вообще-то он с другого отделения. Но ездит через неврологию. Наркоман настолько худой, что его тело под одеждой должно быть живым ужасом. Смотреть на лицо с запавшими черными глазницами так страшно, что Яна с Леной, завидев «привидение», прячутся в палату.

Не голубые здесь – только лечащая врач и завотделением, они уже двадцать минут целуются за искусственной пальмой в рекреации и думают, что их не замечают. А ведь у него сын, а ведь у нее – семья... И об этом шепчутся медсестры за стойкой.

Из окна видны ржаво-голубые крыши – у них тоже своя жизнь... Снега и дожди принимают из первых рук. И зачем-то хранят годами случайно залетевшие вещи...

Короче, царит на отделении голубая грусть, и лишь приподнятая Дормидонтовна галопом мчится на массаж.

Ох, и полюбила же штукатурша массажиста высшей категории со стажем! Мужчина немолодой, но крепкий: боцманские усы, тельняшка.

Штукатурша перед каждой процедурой намоется, надушится, причешется – приходит, как после свидания, счастливая.

– Ну и натирает он мне спину! Туда-сюда, словно ковры раскатывает... А потом погладит, как ветерком пролетит. Только смущаюсь я, мне ведь прописали массировать до самого копчика, он раз и рукой скользнет по попе, а у меня немеет сердце... – Дормидонтовна мечтательно откинулась на подушки. – Я и после выписки к нему ходить буду – платно.

Лена посещаема всеми видами кавалеров. От «Транс-АИРа» ей хочется на дискотеку. Красотка уже скучает по змеюшнику-офису. Если первые дни она говорила: «Мне не нужны деньги, я не хочу их зарабатывать, я не хочу их тратить, я хочу быть деревом», – то теперь желание самореализации проснулось с новой силой. Но врачи так скоро не выписывают, и менеджер на отдыхе листает журналы.

– Смотрю мурзилки, – смеется, показывая на «Elle» и «Cosmopolitan».

И только Яна не успокаивается ни после массажа, ни после пиявок, ни после горячей кружки с настоями трав. Вечерами ее трясет, давление подскакивает до ста девяноста, а отчего подскакивает – от мыслей, а мысли ее – темный лес, в котором ни Лена, ни Дормидонтовна, ни сам лечащий врач не разберутся.