Экран потемнел настолько, что пришлось отключить светофильтровую систему. Яркость увеличилась, и мы увидели, что во многих местах сквозь темную пелену просвечивало кроваво-красное зарево.

В стене смотрового отсека образовался светлый овал. Я повернул голову и увидел силуэт командира. Свет из туннеля освещал его сзади, преломляясь в прозрачной толще полускафандра, отчего фигура командира казалась окруженной газовым пузырем.

— Прошу извинить за вторжение, — сказал Шаров.

Он легко и красиво проделал каскад головокружительных поворотов и опустился над пультом. Невесомость, которая заставляла нас с Веншиным болтаться на привязи, придавала движениям Шарова завидную грациозность.

Он плавал мягко и свободно, как детский воздушный шарик.

— Вас что-нибудь интересует? — спросил Веншин, не отрывая взгляда от спектрографа.

— Да. Меня интересует это… — Шаров указал на экран.

— Беспокоиться нет причин, — сказал Веншин. — Плотность скоплений газа и пыли невелика. Относительно невелика и наша орбитальная скорость. Я полагаю, защитное поле «Бизона» легко пробьет коридор…

Веншин не договорил. Мы повернулись к экрану и замерли. Не всякое теоретическое обобщение способно так быстро и так наглядно перевоплотиться в зрительный образ. Веншину в этом отношении повезло. Казалось, корабль падает в исполинский колодец с гладкими, розовато-зеркальными стенами, уходящими в лучезарную перспективу. Где-то в бездонной глубине колодца на фоне солнечного пожара лениво ворочались клубы темных, бесформенных масс. Впереди, чуть левее, проступили расплывчатые контуры двух громадных треугольников серебристо-пепельного цвета, идущих параллельным курсом.

— «Тур» и «Мустанг»! — крикнул я. — Нашлись!

Шаров и Веншин молча смотрели в экран. Первым отозвался Веншин.

— Че-пу-ха! — раздельно произнес он. — Мы видим двойное отражение «Бизона».

Я услышал, как Шаров облегченно перевел дыхание. Видимо, трезвое суждение Веншина устраивало его больше, нежели мой романтический домысел.

Экран посветлел, и автоматы включили светофильтр. Минуту спустя мы уже видели обычную картину: яростное клокотание плазмы…

Так были открыты корональные скопления материи. Веншин назвал эти скопления «солнечным пеплом». Он совершенно серьезно предложил мне разработать гипотезу, объясняющую природу пепловых полей.

Я с жаром принялся за работу. Расчеты, домыслы, опять расчеты… Сначала мне показалось логичным предположить, что солнечный пепел — это остатки крупных протуберанцев. Веншин легко опроверг мои доводы и посоветовал внимательнее изучить полученные нами спектрогелиограммы.

— Трансурановые элементы, Алеша! — многозначительно напомнил он. — Главное в этом.

Трансурановые… Казалось, я никогда не смогу увязать всю эту массу разрозненных данных в единое целое, осмыслить их тесную взаимосвязь. В цепочке моих рассуждений явно не хватало какого-то мелкого, но очень важного звена…

Решение пришло само собой, неожиданно.

Это случилось в тот день, когда Акопян и Шаров устроили генеральную проверку системы управления «Бизоном». Сняв стенки пультовых покрытий, они самозабвенно ползали на четвереньках, разглядывая светящиеся схемы комплексных блоков, то и дело втыкая в специальные гнезда многоштырковые колодки контрольных приборов. Веншина в салоне не было: он ушел на вахту в смотровой отсек.

Вдруг послышались длинные гудки внепрограммного центра защитной системы корабля. Такими гудками центр предупреждает о том, что требуется дополнительный расход энергии на усиление защитного поля. Акопян и Шаров прыгают в свои кресла за пультом, некоторое время изучают показания приборов, о чем-то переговариваются. Затем Шаров включает аппаратуру связи и говорит в телефоны:

— Алло, Веншин! Протонная атака! Рекомендую вам немедленно покинуть смотровой отсек и вернуться в салон.

— Это приказ? — раздается голос Веншина, усиленный громкоговорителями.

— Если хотите, да, — отвечает Шаров.

Протонная атака! Я машинально включаю записывающую аппаратуру и возвращаюсь к столу. Протонная атака… Вот оно!

Заложив в компьютер необходимую информацию и обработав все возможные варианты заданных программ, я через несколько часов смог представить Веншину окончательный вывод. Теперь я мог гордиться простотой и изяществом новой гипотезы. Во-первых, Солнце является своеобразной ловушкой для метеоритного вещества: мощное притяжение, с одной стороны, и световое давление — с другой, приводят к тому, что мельчайшие из метеоритных пылинок скапливаются в узкие ленточные облака, вытянутые вдоль эквптэра. Во-вторых, атомы захваченного вещества, подвергаясь непрестанной бомбардировке элементарными частицами высоких энергий, в частности — протонами, изменяют свою структуру. Поэтому «пепловые поля», интенсивно обработанные солнечной радиацией, содержат значительное количество трансурановых элементов. Корональная область нашей звезды — самый производительный цех в трансурановой металлургии!..

Время от времени сквозь пятислойный корпус салона слышится гул. Это автоматически включаются моторы, корректирующие движение «Бизона» по многовитковой спирали, направленной к Солнцу.

Постепенно мы должны приблизиться к поверхности Солнца настолько, насколько это позволит защитная система «Бизона».

Сумев разгадать мое увлечение астрофизикой, Веншин резко повысил требовательность. Теперь он упорно старался развить во мне способность к обобщению накопленных фактов и не скрывал своего недовольства, если я допускал хотя бы малейший промах. Его короткие, но емкие по содержанию лекции, а также самостоятельная работа над трудами по астрофизике открывали передо мной горизонты новых для меня знаний. С каждым днем я становился уверенней в себе, как будто вместе с новыми знаниями черпал новые силы.

Наконец, Веншин высказал мнение, что одновременная вахта для нас — непозволительная роскошь. И мы стали сменять друг друга. Уступая мне рабочее место, он лаконично излагал условия очередной программы исследований и бывал доволен, если я не нуждался в дополнительных пояснениях. Сегодня он подсунул мне спектрогелиограммы, снятые в лучах кальция:

— Попробуй выявить закономерность распределения кальция в разных слоях фотосферы. Работа кропотливая, трудная, не обольщайся кажущейся простотой.

Шаров готовился сменить Акопяна.

— До завершения витка остается восемь минут, — предупредил Акопян. Поднялся с кресла, несколько раз присел, чтобы размять затекшие ноги.

Внезапно я ощутил легкий толчок. Второй, третий… Веншин и Шаров переглянулись, Акопян настороженно вытянул шею. Гул орбитальных моторов перешел в угрожающий рев. «Бом-бом»… — раздались звонкие удары, будто в колокол: «растерявшиеся» автоматы призывали человека на помощь.

Шаров стремительно повернулся к приборам.

— Локатор!

На экране проступили бледные, неясные пятна, зигзаги помех и ничего больше. Указатели напряженности электростатического поля выбрасывали чудовищные цифры, гравитометры лихорадило, глухо ревели моторы. «Бом-бом, бом-бом…» Автоматы вели неравный поединок с неизвестным противником, и никто не знал, чем им помочь…

Тревожным воем сирены центральный пост корабля предупредил о включении пространственных двигателей. Я видел, как у Веншина на мгновение расширились зрачки. На смуглом лице Акопяна проступила заметная бледность. Шаров жестом приказал нам занять кресла, но было поздно. Сильный толчок швырнул меня кому-то под ноги, и мы кубарем покатились к стене. Я лихорадочно вспоминал, удалось ли мне дернуть рукоять включения оптического модулятора. Невероятная тяжесть сковала руки, навалилась на грудь, голову.

Почему-то вспомнились Азорские острова, горячий песок, сверкающая синева океана, чайки и наша лихая ватага спортсменов-глубоководников. На пятисотметровой глубине мы тоже чувствовали себя неважно… Интересно, удобно ли Веншину лежать на мне поперек? Черт бы побрал эту тяжесть! На островах было лучше… А рукоять модулятора я все же, по-моему, дернул…