Да, я был потрясен! Потому что в голове у меня как-то вдруг легко и неожиданно прояснилось. Запросить агентство воздушных сообщений!.. Эйратер!.. га… Вероятно, часть от названия стратосферного корабля. Не могу поверить, но других объяснений нет!

— Дай сюда, — прошептал я и забрал у Болла блестя1ций комочек. — Свен, ты знаешь, что это такое?

Болл растерянно молчал.

— Это брешь! — выкрикнул я. — Брешь в стене! О которую мы столько времени напрасно бились лбами. Это наш с тобой талисман! Вот что это такое…

— Грэг, я не совсем понимаю…

— Ты все поймешь, Свен, ты обязательно поймешь, я расскажу. Но сейчас иди и готовь батиальную карту! Срочно, немедленно! Прошу тебя, Свен!..

Болл, вероятно, напуганный моим необычайным возбуждением, торопливо покинул батинтас. Я поднял белый обломок, размахнулся и зашвырнул его обратно в воду. Обломок плюхнулся у противоположной стенки бассейна, окатив брызгами надпись, которую нам оставил кальмар. Буквы, корявые, разные по величине и наклону, да еще в зеркальном начертании. Болл так и не понял, что здесь написано. И я сначала не понял. Потому что буквы, вдобавок ко всему, латинские. Однако, если внимательней приглядеться, то и без зеркала можно разобрать слово «Sapiens». «Мыслящий»… Я прочел это, когда Болл нырял за обломком.

Отраженным светом лоснятся бока аквалюмов. Свет переменчив по яркости и направлению, будто источники его установлены в огромных качелях. Лучи покачиваются вправо и влево, вверх и вниз. И так же покорно и плавно меняют свою геометрию тени. Это покачиваются на шарнирах круглые «головы» прожекторов, точно игрушки-болванчики: одни согласно кивают «да-да-да», другие все отрицают «нет-нет». И тени, гонимые светом, не могут найти себе места: то расправляют длинные крылья, то прижимают их к гладким телам аквалюмов. Свет окаймляет раструбы верхнего ряда машин снежно-белой каемкой, по контуру.

Я помигал фарой Боллу. Болл помигал фарой мне. И я вдруг подумал, что дороги наших подводных поисков, куда бы в конечном итоге они ни вели, всякий раз неизменно проходят через площадку. Жабры — жабрами, плавники — плавниками, но все-таки мы больше люди, чем рыбы…

Манты стоят неподвижно, против течения. Только вибрируют их плавники. Вспыхивая в лучах прожекторов, мимо плывут светлые точки — хлопья взвешенного ила. Течение мощно и плавно несет свои бесконечные миллионы кубометров воды. Это сырье, это дейтерий и тритий — это энергия… Кубометры сырья без пользы проходят внутри аквалюмов, раструбы-рты разверзнуты в равнодушном зевке, агрегаты бездействуют. Мертвая техника… Здесь, в окружении техники (пусть даже мертвой), мы чувствуем себя уверенней. По крайней мере вокруг не шершавые темные скалы, а гладкий, приятный на ощупь металл. И богатырские фигуры андробатов. Они бредут к аквалюмам в развалку, раздвигая воду плечом — такие похожие на людей в жестких скафандрах, — о, если бы это были люди!..

Рядом со мной на трапеции белеет матовый шар радиометра. Время от времени зачем-то трогаю его рукой. А Болл все время поправляет висящий на груди квантабер. Должно быть, немного нервничает… Мы первый раз в воде по-настоящему вместе, и я незаметно наблюдаю за ним. Он, конечно, чувствует это и потихоньку наблюдает за мной. И в этом нет ничего предосудительного, если не считать предосудительным любопытство.

Колеблются тени и свет. Я смотрю на закраину ближайшего раструба, и мне видится там что-то чуждое техническому пейзажу. Толком разглядеть это «что-то» не удается: оно выползает, когда сгущаются тени, и исчезает, едва успевает к нему приблизиться луч. Странная закономерность… Выхватываю нож, отпускаю трапецию и, включив плавник, устремляюсь к машине.

Ток воды мягко, однако настойчиво прижимает меня к стенке громадного раструба. Я с опаской заглядываю внутрь. Тронутый лучом, вспыхивает кончик бивня струйного рассекателя. Затем вижу: из глубины темного кратера поднимается грозное щупальце. Изумленный, смотрю, как оно, напряженно покачиваясь, тянется ближе и ближе… и вдруг, коснувшись луча моей фары, ускользает во тьму.

Я знал, что головоногим свойственно занимать под жилье любые брошенные под водой резервуары. Квартирный кризис, так сказать. Но чтобы спрут поселился в машине, которая во время работы гудит и вибрирует!.. Есть вещи трудно вообразимые, и это, кажется, одна из них.

Свешиваюсь через закраину раструба. Луч уходит во мрак, и внезапно полость огромной полированной чаши озаряется яркими полукружьями отблесков.

Кальмар хорошо освещен. Он покраснел, но не шевелится. Чудовищный глаз — добрых полметра в диаметре — глядит по-звериному дико, испуганно. Не глаз, а большой рубиново-красный фонарь — так странно преломляется луч где-то на дне кальмарьего глазного яблока. Толстое и бугристое, как старая лиана, щупальце обвито вокруг блестящего бивня. Остальные Скручены в кольца, присосками наружу. Вид грозный, ничего не скажешь, — попробуй-ка тронь! Трогать тебя, дорогой, я, конечно, не стану. Но и тебе советую вести себя благоразумно и не делать лишних движений. Так будет лучше для моей нервной системы. Для твоей, разумеется, тоже…

Я вдоволь нагляделся на спрута и подумал, что тащить сюда радиометр не имеет смысла. Кракен другой, это ясно: он превосходит размерами нашего знакомца. Я спрятал в ножны свое смехотворное оружие, убрал локти и, лавируя в быстром потоке, направился к Боллу.

Болл, комфортабельно расположившись на трапеции и пошевеливая ластами, наблюдал за действиями андробатов. Четыре металлических гиганта работали четко, размеренно, хотя стороннему наблюдателю могло, пожалуй, показаться, что он присутствует на рыцарском турнире: романтичный блеск доспехов, мельканье длинных теней, таинственно блуждающий голубоватый свет и странно замедленная эскапада хорошо отработанных приемов рукопашного боя. Глубоководные роботы прямыми сверкающими мечами полосовали друг друга и все, что ни попадалось вокруг. И пусть это просто лучи обыкновенных фар, скрещивались они гораздо эффектней настоящих средневековых мечей. Неподалеку от места «схватки» вертелась парочка каких-то угреподобных рыб.

Но что это? Спотыкаясь, падая на колени и снова поднимаясь, идет… нет, скорее ползет еще один андробат. За ним волочится кабель. Раненый рыцарь (я узнал однорукого) торопится на поле брани. Трубите славу, герольды!

Трубы молчат. Но раздается мелодичный звон струны, будто кто-то тронул клавиш рояля. Ослепительно брызнула вспышка электрозамыкания. Вернитесь в конец двадцатого века, милорды: кабель перебит лучом, прекратился доступ энергии, и однорукий робот падает в песок. Болл опускает квантабер.

Один из андробатов бережно поднял товарища и унес куда-то в темноту. Вернулся он, держа в клешнях какой-то длинный стержень, похожий на коленчатый вал. Вероятно, это и есть ланжек-торный замок. Через минуту стержень исчез в специальном отверстии под брюхом аквалюма. Аквалюм загудел. Болл поднял над головой квантабер и, повернувшись ко мне, энергично потряс им. Все в порядке, ол райт, агрегат заработал! Я просемафорил Боллу вспышками фары: с-т-р-е-л-я-т-ь в к-р-а-й-н-е-м с-л-у-ч-а-е. И показал рукой в сторону раструба. Закраина раструба обросла шевелящимися щупальцами. Но спрут не думал сдаваться без боя.

И грянул бой…

Андробаты скрестили лучи, ярко осветив это кошмарное диво глубин. Тот, который ближе к раструбу, чем остальные, хватает гиганта клешнями за щупальце. Спрут в замешательстве. Сначала он просто пытается вырвать у робота свою конечность и спрятать подальше ее от беды. Не тут-то было. В плен попадают еще две кальмарьих руки. Спрут отчаянно упирается, но роботы тянут его, стараясь вытащить наружу. Щупальца бешено молотят году, сплетаясь в замысловатые спирали, — двое андробатов валятся с ног. Спрут мгновенно белеет и скрывается в громадном облаке чернил. Но течение быстро уносит «дымовую завесу», — хитрость не удалась. Тогда обезумевшее от ярости и боли животное переходит в атаку.