Его постоянной страстью и увлечением стало токарное ремесло. Настанет время, когда за ним в походы станут возить токарный станок. Петр достиг в этом деле совершенства — свидетельствует один из собратьев-токарей Нартов. Изделия юного правителя остались в музеях; например, костяное паникадило ажурной работы.

Нетерпение гнало вперед и вперед. Он осел в небольшом голландском городишке Саардаме. Урядник Петр Михайлов стал учеником тамошних корабелов. Быть в учениках по Петру — достигать совершенства в том деле, которому учишься.

А учился бы он всю жизнь. И вся его жизнь стала учением. В Саардаме царя, как известно, кликали «Питер Баас» — большой Петр.

Он и в самом деле возвышался над всеми как каланча. Топор, как мы знаем, самый простенький инструмент. Первые топоры на земле делались из острых осколков кремня. Топор был первым инструментом человека. Да еще молоток. Тоже казенный.

Казалось, что топор годится только для грубой работы. Но Петр засматривался на искусных голландских плотников. Топор в их руках становился резцом скульптора. Деревянные изображения святых, главным образом Николая Чудотворца, покровителя всех плавающих и путешествующих, украшали нос и корму судна.

С рассветом он спешил на верфь. Здесь на стапелях высились остовы судов. Петр сливался с массой мастеровых — в такой же рабочей одежде. Единственное, что отличало его, был рост: два метра пять сантиметров. А еще неимоверная сила, которая нарастала с каждым днем. И вот что удивительно: был узкоплеч и носил рубахи сорок шестого размера, но, разумеется, какого-нибудь шестого или седьмого роста.

Чиниться было нельзя: о его царском происхождении друзья-плотники не ведали. Он был с ними на равной ноге. В Саардам заглядывали любопытные: подивиться. Не на царя — на диковинного русского великана, плотника русского. Слова «урядник» тут никто не знал.

— Мин херц Питер, — звал плотник Якоб, работавший с ним в паре. — Пора пошабашить. Пойдем заправимся.

Собутыльник он был изрядный. На своем ломаном голландском предпочитал много не говорить — больше слушал и совершенствовался в языке. Только знай себе просил наполнить кружку.

Дела важные, государственные, были оставлены еще в Пруссии, где великое посольство пробыло долее, чем предполагалось. Решался важнейший вопрос: кому быть на польском троне.

По смерти воинственного короля Яна Собеского на польский престол явилось несколько претендентов. Меж них был сын покойного короля, Марк граф Баденский Людовик, герцог Лотарингский Леопольд, и другие владетели графств и княжеств. Но более всего шансов было у курфюрста Саксонии Августа II и у французского принца Конти.

Француз на польском троне был опасен для России: Франция традиционно обнималась с турецким султаном, извлекая из этого разные выгоды для себя. «Вечный мир» с Польшей, заключенный еще князем Василием Голицыным, был под угрозой. Петр велел так и объявить ясновельможному панству: изберете француза, быть нам в недружбе. И приказал князю Ромодановскому на всякий случай продвинуть русскую рать к польской границе.

Подействовало. Избрали Августа. Петр послал ему поздравительную грамотку. В ответ Август, как докладывал русский резидент Никитин, поклонился Петру чуть ли не до земли и клятвенно обещал выступить с ним в союзе против вековечного врага Христова имени турецкого султана. По своему простодушию Петр поверил. Позднее они сошлись. И остались довольны друг другом.

Август был бражник и бабник: обсеменил всю свою Саксонию, и как утверждают хронисты, оставил после себя несколько сот детей. У него было прозвище — Сильный. Он и в самом деле обладал недюжинной силой, и они с Петром не раз тягались, кто кого. Свивали в трубку серебряные тарелки, разрывали подковы, сгибали монеты; словом, казали себя, друг другу не уступая. Еще играли в любовные игры с прекрасным полом, на этом поприще тоже старались перещеголять друг друга.

Но Август Сильный был союзник бессильный. Он не пришел на помощь Петру, когда тот в ней нуждался, и трусливо бежал от Карла XII, а потом изъявил ему полную покорность.

…Инкогнито Петра открылось по совершенной случайности. Один из голландцев, пребывавших в России, написал в Саардам отцу о том, что к ним катит русское посольство во главе с самим царем, который высок ростом, на щеке бородавка и голова дергается. Это было следствие перенесенного потрясения в детстве, и ни один врач не мог сего унять.

И саардамцы тотчас признали в плотнике Питере русского царя и немало тому дивились. Петр принужден был покинуть комнатенку, которую снимал, и после восьмидневного пребывания в Саардаме спешно выехать в Амстердам, забрав плотницкие инструменты.

Он было устроился на тамошней верфи плотником — дерево манило его; запах, податливость, своего рода бессмертность, способность принимать ту форму, которую задумал человек. Но и тут от зевак не было покою. Молодой человек демонстративно не отзывался на подобострастные обращения, вроде «ваше величество» или «государь», а только когда к нему обращались, как к плотнику Питеру.

Тем временем в Амстердам торжественно въехало великое посольство во главе с Францем Лефортом, и ему, само собою, был устроен торжественный прием.

Бургомистром Амстердама был старый знакомец Петра Николас Витсен. Некогда он побывал в Московии — еще при Алексее Михайловиче, — добрался аж до Каспийского моря и издал книгу «Татария восточная и южная», которую перевели на английский, французский и датский языки.

Он-то и стал покровительствовать плотнику Питеру. Для него на верфях был специально заложен фрегат, а еще старался как можно полнее насытить неистощимую любознательность царя. Он, к примеру, повел его на бумажную фабрику, где царь попросил посвятить его во все секреты бумажного производства. Уведав все, он схватил ковш, черпанул бумажной массы и вылил ее в форму. Радовался как дитя: экий получился гладкий лист.

Потом, высунув язык от усердия, проводил часы в гравюрной мастерской: мало-помалу под резцом возникал рисунок — торжествующий ангел несет в руках крест и пальмовую ветвь, попирая ногами полумесяц и бунчуки мусульман.

Он тормошил Витсена — ему не сиделось на месте. Поехали в Лейден к знаменитому естествоиспытателю Антони ван Лёвенгуку, которому мир обязан усовершенствованию микроскопа. Царь ахал, глядя в окуляр, где в капле воды копошился целый мир крохотных существ.

— Ничего мы не знаем, темны, аки ночь, — бормотал он, — многие чудеса рассеяны вокруг, а мы-то, мы их не узреваем. Учился бы все годы, всю жизнь, но чую — жизни мало.

Настал, однако, час, когда урядник Петр Михайлов должен был стать великим Государем всея Руси. Витсен обронил:

— Наш штатгальтер, он же король Англии Вильгельм III Оранский, пожелал встретиться с русским царем. Избегнуть этого невозможно. Нам следует поплыть в Утрехт — в Голландии привыкли говорить поплыть, что было любо Петру, а не поехать, — где находится его резиденция. Некогда там заседали Генеральные штаты, но теперь они переместились в Амстердам.

Утрехт стоял на Рейне. Это была сильная крепость, прикрывавшая подступы к Амстердаму. Петр был не в своей тарелке — с царствующими особами он чувствовал себя стеснительно. И как прикрытие взял с собою Лефорта. Все-таки для важной политической миссии нужен был такой развязный говорун, как Франц, брудер Франц.

Утрехт Петру приглянулся. Сначала он повадился смотреть достопримечательности. Их было немало: собор, базилика, университет, дом папы Адриана IV.

Петр развеселился. «И у нас ныне папа Адриан, — провозгласил он. — Токмо не шестой, а первый. И чай последний. С его кончиною намерен я устроить духовный совет, на манер ваших Генеральных штатов».

Лефорт к таким речам привык, а свита содрогнулась, но, естественно, промолчала.

— Этот папа был знаменит своим благочестием. Но еще более тем, что стал учителем короля Карла Пятого. Того, что был по совместительству испанским королем, — пояснил Витсен. — Этот Карл именовался императором Священной римской империи германской нации, а кончил тем, что отрекся от престола.