— Ну и ну! — князь Василий взволнованно заходил по комнате. Как он ни балансировал, надеясь сохранить власть правительницы, все оказалось тщетным. Впрочем, он давно предвидел обреченность всех усилий. И как царевна ни бесилась, стремясь извести брата Петра, ненавистного Петрушку — заговорами, заклятиями, поджогами и, наконец, не состоявшимся походом на Преображенское, — ничего из этого не вышло. Мира меж них не могло быть. Просто потому, что время царевны Софьи кончилось, истекло. И как ни изворачивайся, какие хитроумные комбинации ни строй, все бесполезно. Некогда он призывал ее подольститься к Петру, замириться с ним. Он и сам всею душою хотел этого, понимая — за Петром будущее. Все угодья были в нем, в Петре: мужество и сила, разумность и подвижность.
Явился государь, которого ждала Русь. Князь Василий желал бы быть в его команде, но царь Петр его решительно отторгал. Закидывал мрежи с разных сторон — все напрасно. И ходатаи были знатные — дядька Петра почитаемый им князь Борис Голицын. И другой Голицын — князь Иван. Все мимо.
А ведь он был бы полезен молодому царю. Все ж без малого три десятка лет разницы — за ним, князем, опыт, знания, уют и проницание грядущего. За ним и здравый смысл. То, что он связал свою судьбу с царевной, — игра случая. Собственно, умирая, царь Федор, друг и единомышленник, передал ему сестру Софью как бы в наследство. Мог ли он отказаться? Оба вместе провели последние дни царя Федора у его одра, оба испытали чувство невозвратимой потери, оба приняли его последний вздох.
Федор бы добр — добротою человека, который знает, что обречен, что дни его сочтены. Он всею душою прилепился к князю Василию. Он ценил в нем все: прозорливость, здравый смысл, редкую образованность, знание языков. В его окружении не было равных князю. А потому немощный царь принимал все его советы. И ежели Господь продлил бы век царя, кто знает, сколь возвысилась бы Русь и как далеко пошли бы преобразования, о коих задумывался князь Василий.
Он мыслил, например, создать регулярное войско по европейскому образцу и призвал иноземцев для его обучения. Ополчения, принятые в ту пору, были по существу беспорядочной, хоть и вооруженной толпой. Регулярство было не ведомо, валили на неприятеля кучею и кучею откатывались. Вооружение было скудно, команды были неведомы.
Это он, князь Василий, ополчился против местничества, против этой бессмысленной привилегии, вызывавшей распри боярских родов. В расчет принимались родословец и разряд, а не способности, не заслуги. Государь мог жаловать имением либо деньгами, но не отечества. То был, собственно, не закон, а обычай, но обычай этот был сильнее закона. Князь видел: местничество воздвигло непреодолимую стену для служилых людей, дарования коих были выше места. Он побудил царя создать комиссию для разбора обычая, который почитал вредным, и встал во главе ее. И местничество было отменено указом царя Федора от 12 января 1682 года — года кровавой смуты стрельцов. Боярство, лишившееся одной из привилегий, стало было протестовать, но уж было поздно.
Мало было отпущено Господом: Федор царствовал всего шесть лет, а жития его было двадцать годов. Только-только начал входить в пору, только князь стал разворачиваться мыслью и делом.
До того, как был он призван и облечен властию, князь, будучи уже тридцати трех годов, обретался на Украине — оборонял южную границу государства, был стрелецким головою. Турок шел походом на крепость Чигирин, омываемую рекой Тясмин. А крепость эта была ключом к российским владениям на юге. Великий везирь Ибрахим-паша возглавлял армию — 60 тысяч турок, 40 тысяч татар и 19 тысяч молдаван. За верхнею и нижнею крепостью Чигирина оборонялся 12-тысячный гарнизон. Ибрахим-паша осадил его. Дерзецы не оробели — предпринимали одну вылазку за другой противу вражеской тучи.
Он, князь Василий младший, как иногда его именовали в отличие от Василья Васильевича старшего, соперничавшего с Шуйским в борьбе за престол, был при воеводе князе Григории Григорьевиче Ромодановском, который возглавлял московскую рать. Шла она на выручку гарнизона вместе с казакам гетмана Самойловича. И хоть было православного воинства вдвое меньше, нежели агарян, везир был побит и бежал.
Воевода оценил мужество и разумность своего подначального: князь Василий был отличен и приближен. Молодость его не стала тому препятствием. Воевода звал его на совет, несмотря на свой боевой опыт. Не всегда ведь опыт — надежный советчик. Порою ум в состояния его превозмочь.
За первым Чигиринским походом летом следующего года последовал и второй. На этот раз войском турок предводительствовал новый великий везир Кара-Мустафа. Полагали, что он храбрился перед султаном, что возьмет-де Чигирин и тем откроет путь к завоеванию всей южной Украины.
И опять маленький гарнизон стойко сопротивлялся осаде. Но турок было сверх ста тысяч. Они подвезли осадные орудия, заблокировали все пути.
Крепость лепилась по горе, опоясанная двумя ярусами стен. Туркам удалось прорвать оборону первого пояса, но второй героически держался. Войско князя Ромодановского снова поспешило на выручку гарнизона. На этот раз все было куда сложней. Воевода был в затруднении. И тогда князь Василий сказал ему, что проберется к осажденным и возглавит их.
Ночью с тремя казаками он переплыл Тясмин и предстал перед комендантом. Но вскоре стало ясно, что защитникам крепости не устоять, что жертвы будут напрасны. Держались сколько можно, чтобы оттянуть силы турок. И когда стало ясно, что наступает переломный момент в битве, что еще одно усилие — и нехристи будут опрокинуты, князь Василий вывел гарнизон из крепости и ударил в тыл вражескому войску. Турки падали как чурки.
Это была решающая победа. Султан вынужден был отказаться от притязаний на левобережье Днепра и признать за Москвой не только Киев, но и некоторые земли Правобережья.
С той поры князь Василий стал считать себя и военным человеком: князь Ромодановский выхвалял его мужество и предприимчивость царю Алексею Михайловичу, а он, сказать, успел передать его по наследству сыну Федору. А тот назначил его главою Пушкарского и Владимирского судного приказов. Началось его возвышение.
Возвышение… Он был скорей другом царя Федора, чем его слугою. Старшим другом. Нет, церемониал соблюдался по-прежнему: он входил в царские чертоги, как слуга, с поясным поклоном. Он знал свое место и не стремился перейти кому-нибудь дорогу. Но так получилось помимо его воли — перешел.
Федор сделал его ближним боярином и держал при себе. Приказ за приказом переходил в его руки — старое чванное боярство морщилось, но не препятствовало. Можно ли было перечить царской воле? Да к тому ж и он был отпрыском старинного боярского рода, гордившегося своим происхождением от младшей ветви Гедиминовичей-Патрикеевых. Он был сыном того самого Василья Васильевича старшего, который первенствовал в споре за престол с Шуйскими в годы смуты. Это было ведомо всем, кто хоть в малой степени был знаком с историей Руси.
Однако князь Василий не чванился. С малых лет он усвоил одну истину: дабы много уметь, надо много знать. Природная любознательность сопутствовала ему. Чтение было его любимым занятием с той поры, как он выучился складывать буквы в слова.
Это занятие казалось ему восхитительным: как из отдельных букв рождаются слова, слова же рождают мысли, а мысли — образы. Мир мало-помалу открывает свои тайны. И потому он всегда был хорошим учеником.
Прошлое то и дело напоминало о себе. Может быть, еще и потому, что виделось безрадостное будущее. Если бы в него не замешалась царевна, все было бы совсем по-другому, и он бы не страшился заглядывать в то, что казалось ему неотвратимым.
Да, он был правой рукой князя Григорья Ромодановского, злодейски умерщвленного стрельцами во дни майского мятежа. При всех царях он был во славе, но нынче оказался в двух шагах от бесславия. Как же так?..
Взор его невольно обратился к стене, туда, где висели трофеи двух Чигиринских походов: ятаган с ручкой, украшенной драгоценными каменьями и золотой чеканкой, паперсть — конский нагрудник, набранный золотыми бляшками с алмазами и рубинами, конское седло со столь же богатой отделкой, наручи, украшенные россыпью рубинов и бирюзы, саадаки — колчаны для стрел, глядевшие словно драгоценность. А царь Иван Алексеевич преподнес ему турецкую саблю, оправленную в золото, с накладками в виде цветка граната, розеток, бутонов, узких листьев, усыпанных крупными алмазами. Он вручил ему эту саблю после первого Крымского похода, как бы в утешение от его неудачи, со словами:
