— Макар! Огня! — крикнул князь и не узнал своего голоса, который был каким‑то хриплым, будто вырвал­ся из сдавленного чем‑то горла.

Макар тут же появился в горнице с зажженным шандалом, который осветил неярким светом сосредо­точенные лица собеседников.

— Там, княже, Демид к тебе, а с ним этот… Самоха, — сообщил он. — Прикажешь звать?

— Зови, — ответил тот и вдруг остановил Макара, направившегося в двери: — Давно ли они пришли?

— Только что, — ответил Макар и на этот раз не­много задержался на месте, чувствуя, что князь обяза­тельно скажет еще что‑то, и не ошибся.

— Зови, — повторил тот, довольный тем, что при­шедшие даже случайно не могли слышать их с воево­дой беседы, а потом, глядя на слугу, спросил: — А по­добает ли гостей за пустой стол усаживать? А?

Макар все понял и, пока Демид с Самохой усажива­лись на указанные князем места, поставил на стол кув­шины с питьем, чарки, а потом принес блюда, прикры­тые сверху расшитыми узорами полотенцами.

Самоха, впервые оказавшийся в княжеских пала­тах, кажется, не чувствовал никакой робости. Он лишь незаметно окинул быстрым взглядом горницу и не­спешно опустился на лавку у окна, положив большие ладони на колени, уставился на князя в ожидании его слова.

Кашлянув в кулак, будто боялся, что его голос сно­ва подведет, князь медленно заговорил, исподлобья по­сматривая на лица вошедших. Для начала он предло­жил им отведать выставленные на столе угощения, сам подал гостям пример и, только когда Самоха с Демидом немного насытились, стал расспрашивать их о де­ле. В первую очередь спросил о спрятанных Кузькиных сокровищах.

— Об этом, Михаил Ярославич, нам у ватажников не много выведать удалось, — начал как‑то неуверенно Демид.

— Что так? — прервал его князь и спросил стро­го: — Неужто не смогли языки татям развязать? Мол­чальники нам попались али вы не старались?

— Не в том дело, что молчальники, — хриплым от волнения голосом ответил Демид, который не мог дога­даться, чем на самом деле вызвано неудовольствие князя, но тем не менее чувствовал, что надежд его не оправдал, — даже слишком разговорчивые!

— Так в чем же загвоздка? — опять прервал его князь. Он понимал, что зря так наседает на сотника, но ничего поделать с собой не мог. Досада, вызванная сообщением воеводы, захлестнула его, и от своего бес­силия он злился на себя и на всех.

— Дюже разговорчивых ватажников ты пле­нил, — с мягкой улыбкой заговорил воевода, подняв руку и остановив сотника, который уже открыл рот, чтобы ответить князю. Егор Тимофеевич один из всех знал, чем вызвано недовольство князя, еще утром бла­госклонно шутившего с ними и понимавшего, что вряд ли можно ждать скорых результатов от начавшегося дознания.

— Уж какие были, — ответил Михаил Ярославич, усмехнувшись уловке воеводы, который, как бывало порой в далеком детстве, шуткой намекает ему на то, что князь ведет себя не так, как подобает. — Других нет, так что не взыщите, — развел он руками и сказал деловито: — Пошутили — и будет. Пора и к делу пере­ходить. Хочу знать, что вам выведать удалось. Давай‑ка, Демид, говори по порядку.

Отчет Демида занял немного времени. Князь вы­слушал его с вниманием и больше сотника не переби­вал. Выяснилось, что хоть и разговорчивы ватажники, и много чего порассказали без утайки, но никто из них о сокровищах не ведает.

— Может, и нет их вовсе, и зря вы теперь силы тратите, — задумчиво проговорил князь. — А? Что скажете?

— Попытка — не пытка, — заговорил молчавший до этого Самоха. — Может статься, нет богатств, а мо­жет, есть они и спрятаны где‑то, только вот знает об этом тот, кто прятал. А с ним мы пока разговоры не разговаривали.

— Ты прав, — кивнул князь. — В самом деле, кто в порубе нынче сидит? Так — голь перекатная. С ва­ших слов, среди них настоящих злодеев раз–два, и об­челся, все больше калеки да несчастные, те, кого судь­бина горькая в ватагу загнала. Потому и живы оста­лись, что не хватило сил меч поднять. Так ведь? А?

— Так, так, — подхватили слова князя собесед­ники.

— Мог ли таким хитрый главарь довериться? Яс­ное дело, что не мог! А раз так, надо нам с ним самим поговорить, — усмехнувшись, закончил князь.

— Что верно, то верно! — сказал воевода, а все ос­тальные утвердительно закивали.

— Хочешь ли сам ему дознание учинить али нам поручишь? — спросил Самоха.

— Для начала вы его попытайте, жизнь посулите да посмотрите, как он себя покажет. Завтра с утра и приступайте. О том, как все пойдет, мне весточку с Егором Тимофеевичем пришлете, а уж там видно бу­дет, следует ли мне к вам пожаловать, — ответил Ми­хаил Ярославич. — Да вот что еще: пускай с вами Ни­кита посидит. Посмотрит на птицу, что взять довелось. Ежели пойдет по–моему, то завтра вечером снова встре­тимся да обсудим, как дале быть. А теперь поблагода­рить надо бы вас за службу да почивать отправить. Ус­тали, поди?

— Есть малость, — ответил за всех Демид, подни­маясь с лавки.

Князь вышел с гостями на крыльцо, остановился, вдохнул полной грудью морозный воздух, подставил разгоряченное лицо холодному ветерку, налетевшему невесть откуда. Увидел, что и сотник сделал тоже са­мое, и улыбнулся.

Воевода с Самохой, негромко переговариваясь, спу­скались по широкой лестнице, Демид немного замеш­кался, чем и воспользовался князь, который сделал шаг к сотнику, положил руку ему на плечо.

— Что? Тяжкую работу я тебе поручил? — прого­ворил он мягко и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Мне, по чести сказать, такое и самому не по сердцу. Знаю, что и тебе, как и мне, в поле с врагами легче во­евать, нежели разговоры с ними разговаривать.

Сотник молча кивнул, с благодарностью посмотрел на князя, не зная, что ему ответить.

— Что ж, держись, Демид. Думаю, завтра день по­тяжелее нынешнего будет, — сказал тот и похлопал сотника по плечу: — Иди отдыхай.

Еще некоторое время князь, стоя на крыльце, глядел на удаляющиеся силуэты, освещенные лу­ной, вышедшей из‑за жиденьких, рваных облаков, затем, ощутив, как холод охватывает его тело, не­спешно направился в свои покои. Ему не хотелось возвращаться туда. Здесь светила ясная луна, а в мо­розном воздухе, как казалось, уже можно было уло­вить свежие весенние запахи. А там, в теплой горни­це, на князя, еще вчера целиком захваченного пред­вкушением так долго ожидаемой встречи с приглянувшейся девушкой, сразу же навалились тяжелые думы о прошлом.

Сообщение воеводы не только заставило князя по-новому взглянуть на свое нынешнее положение, вновь усомниться в его прочности, но и опять вспом­нить о том человеке, которого он считал причиной всех своих бед и которого винил в смерти отца. По­дойдя к углу, где мерцал огонек лампады, князь опу­стился на колени.

Мария весь вечер не находила себе места, бралась то за одно дело, то за другое. Села за прялку, но ку­дель не хотела подчиняться, нитка путалась, верете­но то и дело падало, выскальзывая из ставших нелов­кими пальцев. В конце концов Ульяна, не выдержав, сама предложила дочери сходить к подружке, но Ма­рия лишь посмотрела на мать исподлобья полными слез глазами, поспешно отложила веретено и выско­чила в сени, откуда тут же донеслись приглушенные рыдания.

— Ишь, как девку разбирает, — проговорила сгорб­ленная старуха, отодвинув темными узловатыми паль­цами занавеску, отделявшую горницу от ее закутка.

Мать лишь кивнула, услышав эти слова, и стала со­бирать на стол.

— Ты бы, Улька, с ней поговорила, что ли, — ска­зала старуха, — вишь, как она мучается.

— Сама она виновата, — прозвучал глухой голос.

— Ну и что с того? Ты думаешь, умнее ее была? Та­кая же несговорчивая. Марья‑то вся в тебя, сразу ви­дать — твоя кровинушка, — вздохнула Лукерья и с грустью посмотрела на свою так рано постаревшую дочь.

— Будто бы такая? — вспыхнула на мгновение та, но сразу же взяла себя в руки.

— А то нет? — с горькой усмешкой сказала стару­ха. — Вспомни‑ка, как ты нос воротила от видных же­нихов. И это в ту пору, когда завалящих‑то днем с ог­нем не сыщешь! Все болярина дожидалась! Дождалась! В хоромах век коротаешь, со злата–серебра ешь, в аксамитах[53] да соболях полы метешь, — распалилась она.