Старуха еще некоторое время продолжала колдовать над раненым, а потом уступила свое место Потапу. Тот ловко перевязал рану, туго перепеленав грудь посадника. Сделав свое дело, старуха, повернувшись к образам, помолилась, беззвучно шевеля губами и крестясь костлявой рукой, а потом засеменила к двери. Проходя мимо князя, она чуть склонила голову пред ним, глянула снизу темным бездонным глазом и вышла прочь.
— Вот и все, — сказал угрюмо Потап.
— Что все? — разом спросили князь и сотник.
— Спать долго будет, силы накопит, а потом на поправку пойдет, — проговорил Потап как‑то неохотно и, видя немой вопрос в глазах собеседников, милостиво добавил: — Кость стрела пробила. Долго заживать будет. Но он еще силен. Выдюжит.
— Весть добрая, — кивнул князь, — теперь, когда все разрешилось, можно и отдохнуть.
— А трапеза? — неожиданно вырвалось у сотника.
— Тебе бы, Василько, только брюхо набить, — впервые за долгое время улыбнулся князь, — ну да ладно, может, ты и прав. Хозяин тоже что‑то про стол накрытый говорил.
— Да–да, гости дорогие, отведайте угощений наших скромных, а потом и почивать можно, — ответил невесть откуда появившийся Захар.
Хозяин провел гостей в ту же большую горницу, где князь ночевал накануне. На столе в горнице, в плетеной корзинке, высились румяные пироги, рядом в плоском блюде было уложено несколько жареных рябчиков. Михаил Ярославич присел к столу, прикрыв глаза, втянул воздух, пропитанный ароматами, исходящими от горячей дичи, ковшиком зачерпнул сыты и, ухватив пирог, откусил от него большой кусок. Князь чувствовал, что проголодался — ведь с самого утра маковой росинки во рту не было, — но есть почему‑то не хотелось. Сотник тем временем разделывался с горячим рябчиком. Михаил Ярославич доел пирог, не ощущая его вкуса, выпил сыты и, не притронувшись к дичи, поблагодарил Захара за угощение и поднялся из‑за стола. Сотник, поспешно дожевывая пирог, последовал его примеру.
— Ты, Захар, не обессудь, не до угощений мне нынче что‑то и не до разговоров. Будет еще время, побеседуем, — проговорил князь устало, — спасибо тебе, что сына со мной отправил, помог он мне… да и Василию Алексичу пособил. Завтра поутру в Москву отправимся. А теперь почивать пора.
Спозаранку, как и было договорено, к городу в сопровождении шести десятков дружинников, возглавляемых сотником, отправились груженные зерном возки. Впереди двигались сани, в которых, укрытый медвежьей шкурой, лежал посадник. Он с интересом наблюдал, как проплывают мимо огромные ели, опустившие до самой земли отяжелевшие от снега ветви, разглядывал белую от инея морду каурой лошаденки, без особых усилий тащивших тяжелогруженые сани, потом, повернув голову набок, пытаясь спрятать лицо от снежной пыли, засыпавшей сани, он стал разглядывать выщербленные жерди, за которыми быстро мелькали сугробы с торчащими во все стороны тонкими ветками.
Снег все сыпал и сыпал. Посадник вытащил из‑под шкуры руку, смахнул белое крошево с усов и бороды, провел ладонью по векам и натянул шапку почти на самые глаза.
— Как ты, Василий Алексич? Живой? — услышав, что посадник зашевелился, спросил возница, повернувшись вполоборота.
— Живой, — услышал он слабый хриплый голос.
— Вот и хорошо, — громко проговорил возница, стегнув лошаденку, а потом снова повернулся и, слегка нагнувшись, бодро сообщил: — Скоро уж дома будем. Там на поправку быстро пойдешь!
— Да–да, — улыбнувшись, прохрипел тихо посадник и опустил веки.
Ему было трудно смотреть на белый свет. Тот и вправду стал белым от сыпавшего снега.
«Будто кто‑то наверху перину порвал, только вот пух холодный. Вот ведь угораздило на старости лет в санях покататься! — подумал посадник, и снова улыбнулся потрескавшимися губами, но улыбка на этот раз вышла какой‑то горькой. — Мог бы по своей глупости и в мерзлую землю нынче лечь, но, видно, время мое еще не подошло, ежели жив остался. Это ж надо как все вышло. А виноват‑то во всем сам! — Посадник вздохнул, втянув тяжелый дух, идущий от овчины. — Кольчуга бы наверняка от стрелы уберегла, а вишь, маловата она оказалась. Брюхо‑то какое наел! Хорошо хоть в бехтерец поместился. Эх, знамо дело, приобрел бы новую кольчугу. — Он ненадолго закрыл глаза, опять вздохнул тяжело. — Эх, князь теперь наверняка мне замену найдет. И то правда, кому такой нужен. На покой, видать, мне пора».
Разбрызгивая вокруг снежные комья, подлетел к саням сотник, увидев открытые глаза посадника, пригнулся, спросил громко:
— Ну, как? Ожил, Василий Алексич?
— Ожил, — проговорил тот и слабо улыбнулся.
Василько не слышал ответа, но все понял.
— Город впереди! — донеслось до посадника, который успел лишь заметить, как сотник хлестнул плеткой коня и тут же исчез из поля зрения.
Солнце уже давно и безуспешно пыталось рассеять белую муть, плотно закрывшую землю, когда князь с частью отряда, оставшейся с ним, наконец‑то смог выбраться из села. Вроде и поднялся он рано, но потом, сидя за накрытым столом, разговорился с Захаром и его сыновьями, к которым через некоторое время присоединились несколько «справных» мужиков, как их представил старик.
По просьбе пришедших князь не без удовольствия поведал о том, как удалось захватить Кузьку Косого и каким жалким предстал этот грозный разбойник перед дружинниками, которые вытащили его из сопревшей вонючей соломы. Рассказ, правда, был немного приукрашен, но произвел должное впечатление на слушателей, сидевших с открытыми ртами и по ходу рассказа скромно улыбавшихся, довольно оглаживавших бороды или хмуривших лица. Михаил Ярославич не забыл отметить заслуги Потапа и Тихона, тоже приглашенных за стол. Справные мужики радостно закивали, услышав, как князь отозвался об их односельчанине.
Как ни хорошо вести беседы в теплой горнице, однако нужно было отправляться в путь и нагнать ушедших утром. Распрощавшись с гостеприимным хозяином, князь выехал за ворота и, к своему удивлению, на противоположной стороне увидел толпу. Люди, видимо, давно уже ожидали появления князя: они успели замерзнуть, переминались с ноги на ногу, похлопывали рукавицами и даже не пытались стряхивать снег с одежды, густо засыпанной снежной крупой. Они быстро пересекли дорогу, едва увидев князя, скинули шапки, громко загомонили, крестясь и кланяясь. До него долетали лишь обрывки слов, от которых у Михаила Ярославича, несмотря на холод и не на шутку разыгравшуюся непогоду, потеплело на душе. Он тоже снял шапку и, отворачиваясь от ветра, прокричал:
— Живите спокойно, никто вас теперь не обидит. А за прием вам благодарен.
Напялив шапку, князь обернулся к застывшим рядом дружинникам.
— А теперь в путь. Москва ждет! — сказал он громко и добавил тише: — С Богом!
Княжеский отряд нагнал сотника и сопровождавших обоз дружинников почти у самого посада.
— Я уж думал, что случилось, — проговорил сотник при встрече.
— Да вот, заговорились, позже намеченного срока и вышли, — объяснил князь, улыбнувшись. — Захар все расспрашивал, что да как. Но вишь, успели. Наметом веселее идти, нежели так тащиться, — сказал он и снова улыбнулся.
— Что верно, то верно, — усмехнулся сотник. — Ежели по мне, так лучше наметом полдня скакать, чем шагом от зари до зари в седле трястись.
— Ладно уж! Наскачешься еще, — махнул рукавицей князь, — нынче груз у нас важный. Поспешишь — мешки по обочине потом собирать. Да и посадника растрясти можно ненароком.
— А то я не понимаю! — ответил Василько и, глянув назад, спросил: — А в спешке Кузьку‑то не потеряли?
— Ты б еще что спросил, — хохотнул князь, — куда ж он от нас денется! Ему теперь подмоги ждать неоткуда. Ты ж сам всех его сотоварищей порешил.
— Так случайно вышло. Не хотел никто их жизней лишать, — запальчиво сказал сотник.
— Да охолонись ты наконец! — прервал его князь. — Сколько тебе говорить надо: они знали, на что идут и что их не с пирогами будут встречать.