Эти слова и то, как они были произнесены, запом­нили не только безусые отроки, но и Егор Тимофеевич. Как бы потом ни хотелось ему поберечь князя от ка­ких‑нибудь трудностей, он, вспоминая эти слова, пре­доставлял Михаилу возможность ощутить все тяготы воинской службы и самому искать выход из сложных ситуаций. Лишь иногда он позволял себе исподволь по­мочь упрямому княжичу.

Отроки, наученные горьким опытом, теперь не да­вали Михаилу спуску. Тело княжича бывало чаще, чем прежде, покрыто синяками и ссадинами, а дет­ский бехтерец[29], который с началом занятий стал Ми­хаилу маловат и уже сковывал движения, довольно быстро был приведен в негодность.

Княгиня, которая порой с интересом наблюдала с высокого крыльца за занятиями Михаила, втайне от него приказала изготовить для сына настоящие доспе­хи. Княжич получил их накануне прибытия в город от­цовской дружины, и радость от встречи с ним была приумножена материнским подарком.

Михаил никак не мог расстаться с блестящими до­спехами, в исходившем от них запахе металла, он слов­ но улавливал запахи грядущих сражений. Княжич то и дело проводил по кольчуге ладонью, на которой гру­бая кожа уже давно сменила водянистые волдыри, обра­зовавшиеся от его первого оружия. Взяв в руки остроко­нечный шлем, он с удивлением и гордостью всматривал­ся в свое лицо, искаженное сверкающей поверхностью, перебирал позвякивающую под пальцами тонкую бар­мицу[30]. Но больше всего Михаил радовался настоящему мечу. После деревянного детского оружия он казался тяжел, но тяжесть эту княжич ощущал в своей руке с превеликим удовольствием.

Только перед самым сном Михаил позволил снять с себя доспехи, которые приказал так положить на лав­ку, чтобы он мог их видеть со своего ложа. Но и этого ему оказалось мало.

Лишь только закрылась дверь за матерью, по обык­новению приходившей в опочивальню к сыну, чтобы поцеловать и перекрестить его, как он, скинув одеяло, вскочил с постели и кинулся к лавке. Михаил быстро перетащил бесценные сокровища, разложив их на алом шелке одеяла, а меч, спрятанный в кожаные ножны, украшенные серебряными пластинами, водру­зил у своего изголовья.

Утром старая нянька и слуга, принесший воду для умывания, войдя в опочивальню к княжичу, увидели, что он сладко спит, а ладонь его покоится на рукояти меча. Вошедшие понимающе переглянулись. Чуть по­зднее нянька, улыбаясь, то и дело смахивая невольную слезу, рассказала об увиденном княгине.

Феодосия заулыбалась и, забыв, что дворовая де­вушка как раз в этот момент укладывает венцом ее длинные густые косы, понимающе закивала, под­тверждая тем самым, что именно этого и ожидала и ра­да, что не ошиблась, выбрав для сына подарок. К сча­стливому предвкушению долгожданной встречи с му­жем добавилась искренняя радость от того, что она смогла угодить сыну. Однако ее подарок не мог не ос­таться незамеченным и самим Ярославом Всеволодо­вичем.

Изрядно подросший и возмужавший за время от­цовского отсутствия, Михаил гордо восседал на тонко­ногом скакуне, которого сам выбрал в княжеской ко­нюшне. Конь спокойно повиновался приказам седока, чело которого закрывал сверкающий на солнце шлем, а рука сжимала меч, выдвинутый из ножен настолько, чтобы было видно, что это настоящее оружие. По сове­ту Егора Тимофеевича княжич занял место впереди не­многочисленного отряда гридей, оставленных для ох­раны княжеского семейства.

От напряжения Михаил чуть не плакал. Он столько лет не по своей вине был лишен отцовского внимания, что теперь боялся чем‑либо не угодить ему. Что есть си­лы стараясь не показать своего волнения, он сурово хмурил брови, решив, что именно так должен выгля­деть сын настоящего воина, каким считал своего отца.

Ярослав Всеволодович едва только въехал на широ­кую площадь перед палатами и оглядел встречающих, сразу же увидел и радостное лицо Феодосии, и своих малолетних сынов, стоящих рядом с ней на нижних ступенях крыльца. Он быстро окинул взглядом знако­мые лица, а затем, устремив свой взор на Михаила, с трепетом ожидавшего этого момента, направил коня к сыну.

Княгиня видела, как князь что‑то говорил сыну, а тот в ответ кивал, глядя на отца широко распахнутыми глазами. Затем они вместе направили коней к само­му крыльцу, где Ярослав Всеволодович незаметно ки­нул взгляд в сторону своего отпрыска, который ловко, как заправский воин, соскочил на землю.

К Феодосии они подходили вместе: улыбающийся князь шел рядом с Михаилом, положив широкую ла­донь на плечо сверкающего от счастья сына.

Эту встречу Егор Тимофеевич увидел теперь словно наяву и радостно заулыбался. «Как хорошо тогда бы­ло! И дома лад, и живы были все… — подумал он. — Как время быстро пробежало! Кажется, что только вче­ра Андрей друга Мишуткой называл, а теперь князя Михаилом Ярославичем величать надобно».

Воевода поднялся с лавки, подошел к столу. В сум­раке он нащупал ковш с водой, отпил немного, а потом налил из него тепловатой жидкости в ладонь и плеснул себе в лицо. Но то ли печь была слишком жарко натоп­лена, то ли сам он горел от внутреннего жара, только вода мало помогла, и воевода, снова взяв ковш, вылил остатки его содержимого себе на темечко. Егор Тимо­феевич еще немного бесцельно побродил по горнице из угла в угол, с некоторой опаской дотронулся до шерша­вой печи и, что‑то ворча себе под нос, побрел к лавке.

Еще вчера удобное ложе теперь казалось ему слиш­ком жестким и узким, он потеребил подушку, лег на спину и снова уставился в потолок.

Да, время и в самом деле пробежало очень быстро. Вроде бы только недавно он провожал Андрея в его первый поход с княжеской дружиной, а уж без малого десять лет прошло, как любимого сына с ним нет.

Тяжело вздохнув, воевода стал вспоминать, как не­задолго до того самого похода он, отправившись с кня­жичем на охоту, прихватил с собой и сына. Егор Тимо­феевич считал охоту хорошим испытанием для стрел­ка. Ведь одно дело — бить в недвижимую цель, и совсем другое — в юркого зверя или быстрокрылую птицу. К тому же и поразить их следовало с одного вы­стрела, да и постараться не испортить шкурки.

Андрей умел это делать мастерски, а вот для кня­жича, который уже довольно метко стрелял из лука, на первых порах эта задача была не по силам. В тот раз он злился, ревностно наблюдал за своим повзрослев­шим другом, вновь и вновь пускал стрелы, но, увы, все они пролетали мимо живой цели.

— Не горюй, княжич, — говорил Андрей, — на­учишься. Отец не даст соврать, и я поначалу немало стрел в небо выпустил, а теперь‑то, сам видишь, любо­го зверя с одной стрелы бью. А у тебя глаз острый и ру­ка твердая, походишь на ловы с мое, наверняка лучше меня станешь дичь бить.

Михаил хотя и взглянул на Андрея недоверчиво, но в глазах княжича уже не было злобы, а светились они надеждой. Он ничего не сказал, а лишь благодар­но посмотрел на старшего друга, мнению которого до­верял с тех самых пор, когда Андрей заставил его, бо­лезненного изнеженного ребенка, оторваться от крыльца и бежать сломя голову по пыльному княжес­кому двору.

Успокоившись, Михаил решил еще раз попытать счастья и на этот раз, к удивлению гридей, издали на­блюдавших за забавами княжеского сына, попал в се­лезня.

Раненая птица затрепыхалась беспомощно, стала быстро снижаться, отчаянными рывками все же пыта­ясь улететь подальше от злополучного места.

Как и все остальные, словно завороженный, кня­жич наблюдал за этим падением и, когда селезень где-то за высокими камышами наконец плюхнулся в воду, услышал за спиной хорошо знакомый голос:

— Вот видишь, попал.

— Да–а, попал, — ответил удивленно княжич и не­ожиданно для всех ринулся к воде, решив во что бы то ни стало самостоятельно достать птицу.

Увидев Михаила, который, уже окунувшись с голо­вой в студеную воду, хватаясь за ломкую высокую тра­ву, пытается двигаться в том направлении, куда упал подстреленный им селезень, Андрей первым бросился на помощь другу. Он хорошо знал, что всего несколько шагов отделяют того от края ямы, которая неминуемо потянет его в холодную глубину, а стремительное тече­ние быстро унесет вдаль свою легкую добычу, как уже наверняка унесло оно и раненую птицу.