Литмир - Электронная Библиотека
A
A

У этой версии нашлось немало противников, пола­гавших, что вряд ли русский православный князь за­хочет иметь дело с человеком, чей отец, до поры нико­му неизвестный литвин с трудно произносимым име­нем Рынгольт, собрал свое княжество из кусков земли, захваченных у соседей — полоцких, туровских и смо­ленских князей. Правда, Рынгольт своими победами так разобидел Ливонский орден, что папа римский объявил против него крестовый поход, а вот сыну, ко­торый обосновался в Новгородке, что в Черной Руси, откуда жадно посматривал на соседние земли, Орден оказывает поддержку.

Некоторые владимирские вятшие решили, что сбе­жавший князь мог найти приют в Муромском княжестве у родных своей жены. Однако им напоминали, что ему вряд ли там кто‑то мог прийти на помощь. Ведь тесть Святослава, муромский князь Давыд Юрьевич, покинул бренный мир без малого два десятка лет назад в один день со своей горячо любимой супругой Евфросиньей. Об их любви в народе складывали сказы, а вот Дочь явно не была счастлива в замужестве, не зря же, едва похоронив родителей, постриглась в монахини. Не остановил ее от такого шага даже малолетний сын, который вырос без материнской ласки под приглядом Святослава.

Только немногие из владимирцев утверждали, что, по их мнению, Святослав кинулся за помощью в Орду. Верилось в такое с трудом. Услышав об этом, кое‑кто даже кидался с кулаками на человека, посмевшего до­пустить мысль, что. православный князь мог обратить­ся за поддержкой к поганым, к нехристям.

Воевода относился именно к этим немногим и без особого труда смог убедить князя в своей правоте.

— Ты уверен, что стрый приложил руку к гибели твоего отца, чтоб занять великий стол, но ведь Свято­слав получил ярлык на княжение у хана, — рассуждал Егор Тимофеевич, — значит, не на Русской земле он будет искать союзников против тебя, а именно в Орде. И, как я мыслю, непременно найдет.

— Ну и что с того? — недовольно спросил Михаил Ярославич. — Тумены ордынские далеко.

— Забыл разве, как они быстро по нашей земле бе­жали? — возразил воевода.

а как же быть с тем, что ты раньше говорил? Де­скать, ханы в наши дела не вмешиваются? — с издев­кой поинтересовался Михаил.

— Так оно и было. А теперь не знаю, как посту­пят, — почесал затылок воевода, — кто скажет, что им в голову взбредет. Захотят, жалобщика живота лишат, а захотят, обидчика к себе призовут, чтоб наказать за своеволие.

— Может, ты, Егор Тимофеич, и прав, но только, думаю, что не захочет хан слабому помогать. У них там, в Орде, сила в чести. Соседи наши пострашнее, но и им — до себя. Скажи на милость, кто решится вы­ступить против великого князя? Молчишь? А я тебе отвечу: никто! — с деланным равнодушием проговорил князь, закончив на этом тяжелый разговор.

Вероятно, Михаилу Ярославичу слишком просто удалось занять Владимир, и поэтому ему совсем не хо­телось верить, что его поступок может привести к ка­ким‑то неприятным последствиям, и уж тем более в то, что Орда пошлет на него свои тумены. Такое только в страшном сне могло привидеться. Зачем думать об этом, когда можно просто наслаждаться жизнью и сво­ей властью.

В разговорах великий князь теперь почти не вспо­минал о братьях, которым давно было бы пора вернуть­ся в родные края. Он боялся себе признаться в том, что его стала смущать слава Александра, не померкшая за время долгого отсутствия. Михаилу Ярославичу ино­гда вдруг казалось, что окружающие относятся к нему с почтением лишь потому, что он брат знаменитого князя Невского, а сами ждут не дождутся, когда тот возвратится из Орды, восстановит наконец порядок во Владимирском княжестве и накажет младшего брата за самоуправство. Не смогли отвратить князя Михаила от этих мыслей ни здравицы в его честь, возглашаемые на пирах, ни похвала его уму и храбрости из уст льсти­вых бояр.

Однако среди всех невеселых дум была одна, кото­рая в последнее время беспокоила его все сильнее и особенно остро тогда, когда он видел Марию.

Московская красавица хоть и располнела, но не поте­ряла своей привлекательности, и лицо ее было все таким же белым и чистым. Лишь в глазах–омутах не осталось прежнего беспокойства, а были в них какое‑то нездеш­нее умиротворение, отрешенность от земных забот и все­охватная любовь. Князь смотрел в глаза Марии с незна­комым трепетом, ощущая страх за будущее доверившей­ся ему женщины и их еще не рожденного ребенка.

«Люди утверждают, что от греховного корня и плод зол бывает, — думал князь, глядя на свою голубку, — но можно ли говорить так о младенце, зачатом в люб­ви?» Вдобавок к одолевавшим его сомнениям походя брошенная воеводой фраза заставила призадуматься и о своей судьбе.

Всего и обронил‑то Егор Тимофеевич, мол, не по­стигла б тебя участь тестя Святославова, а мысли уж завертелись. Михаил Ярославич знал из рассказов, что князь Давыд немало натерпелся из‑за своей любви к простолюдинке, дочери бортника, даже престол му­ромский вынужден был оставить. Бояре заставляли князя ради стола отказаться от жены, дескать, ее низ­кое происхождение знатным муромским боярыням глаза колет, а он все‑таки выбрал Евфросинию. Никак не мог решить Михаил, как поступил бы он, случись с ним подобное. Давыду повезло, ведь не начнись в княжестве усобица, не позвали бы его бояре вернуть­ся на муромский стол.

Михаил хорошо знал: на владимирский стол охот­ников найдется немало, утратишь его — не вернешь. К тому же не в княжестве теперь решают, кто станет его властителем, а в Орде. Поэтому он решил, что не бу­дет обращать внимания на косые взгляды и намеки, а их было немало. Некоторые особо отважные бояре да­же зазывали князя в гости, ненароком сообщая о своих дочерях красавицах, о богатом приданом. Михаил при этом вспоминал поучения Даниила, прозванного За­точником, который называл блудом во блуде, ежели кто возьмет жену злую ради прибытка и богатств тес­тя, и по гостям не ходил, предпочитая пировать в сво­ей великокняжеской гриднице или отправляться на охоту. Однако оставлять Владимир ему удавалось не часто.

В один из погожих дней затянувшейся зимы князь с дюжиной гридей выехал за пределы города, намериваясь хоть на время стряхнуть груз власти и поохо­титься, пока весна не вступила в свои права и не нача­лась распутица.

Очень скоро неторопливо двигавшийся княжеский отряд нагнал посланный ему вдогонку гонец. Он при­нес плохую весть: на западе княжества орудует литва. Отряд поспешил в обратный путь, хотя многие, вспом­нив слух о «набеге» татар, отнеслись к известию не слишком серьезно.

К возвращению князя некое подобие войска со­брать удалось, но оказалось оно совсем не таким мно­гочисленным, как того хотелось. Рязанцы давно уш­ли восвояси, ратники, служившие Святославу, почти все разошлись–разъехались по домам, даже не все из тех, кто вернулся с князем из Москвы, успели со­браться.

Михаил с явным унынием осмотрел сильно поре­девший строй. Приказав воеводе набрать еще хотя бы сотни три–четыре и не став слушать его уговоров подо­ждать, когда полки пополнятся новобранцами, решил, не мешкая, идти на противника.

— Чего я, по–твоему, должен ждать, когда литвины к Владимиру подойдут? Сколько весей они должны по­жечь, чтоб великий князь земли свои защищать кинул­ся? А, скажи‑ка, Егор Тимофеевич? — Михаил смотрел на воеводу укоризненно и с какой‑то жалостью.

— Войско, собранное наспех, выдержит ли напор противника? — спросил воевода, который, уловив в го­лосе князя эту жалость молодого к неразумному стари­ку, сразу почувствовал и груз лет, и свою ненужность.

— О ком это ты? О литве? Да разве ж достойный это противник? — усмехнулся князь. — Али запамято­вал, сколько их воинов в нашей земле могилу себе на­шли, сколько их голов наши мечи посекли?

Хотел было сказать воевода, что помнит и об этом, и о том, что сам князь Михаил в этих сечах ни разу во главе войска не стоял, а все те, кому довелось скрес­тить мечи с литвинами, говорили и об их мужестве и недюжинной силе. Однако он промолчал и с немым укором слушал хвастливую речь князя.

106
{"b":"166556","o":1}