Несмотря на хороший прием и очевидную благоже­лательность князя Ингваря, воевода отправлялся в об­ратный путь с тяжелой душой. Тягостное чувство не покидало Егора Тимофеевича все время путешествия. Он поначалу был склонен объяснять это свое состояние серыми сумрачными днями, то и дело начинавшим мо­росить противным холодным дождем, из‑за которого ныли суставы, но фраза, брошенная его молодым спутником, поставила все на свои места. «Будто по погосту едем», — поежившись, сказал Половчанин. Воевода согласно кивнул.

От его глаза тоже не укрылись и буйно поросшие бурьяном остатки сгоревших деревенек, и попадавши­еся кое–где обглоданные зверьем человеческие кости, с которых ветер сорвал пожухлую листву. Даже столь­ный город Рязанского княжества не обрадовал, хоть и отстраивался он заново, но как‑то уж очень неспеш­но, будто нехотя. Сразу вспоминалось, что Рязань и впрямь теперь возводится на костях. Какая же на по­госте может быть счастливая жизнь? Всех спутников явно угнетало запустение и сонное состояние, в кото­рое, кажется, были погружены жители несчастного княжества.

Обратный путь тоже казался нескончаемо длин­ным. Только когда маленький отряд, возглавляемый воеводой, переправился через Оку, Егору Тимофеевичу неожиданно почудилось: вокруг что‑то изменилось.

Молодые зеленые елочки, белоствольные березы и разросшиеся кусты орешника, еще не сбросившие листвы, заслоняли мрачные, почерневшие от дождей стволы, отступившие на второй план. Радовали взгляд собранные в гроздья алые ягоды, под которыми изги­бались тонкие ветви молодых рябинок. Предвещали они суровую зиму, но под нудным моросящим дожди­ком даже приятно было думать о веселом морозце. Иногда взгляд натыкался на плотные тела сосен. По­крытые молодой розовой корой, испятнанной потека­ми смолы, которая успела потемнеть от попавшихся в липкую ловушку мошек, эти великаны своими коря­выми розовыми ветвями доставали до самого небосво­да. Даже несмотря на серое низкое небо, нависшее над головой, людям, с каждым шагом приближающимся к дому, казалось, что лес наполнился солнечным све­том. Им были пронизаны заметно поредевшие кроны, его излучало золото, рассыпанное щедрой рукой по стылой земле. И хотя надоедливый дождь моросил почти не переставая, вокруг уже не было прежнего уныния. Разноцветная листва, мягким ковром устилавшая дорогу, которая пролегала вдоль русла реки Москвы, шуршала под копытами утомленных бегом лошадей. Люди почти не делали остановок. Спешили вернуться домой. В Москву.

Долгожданное известие о том, что владимирцы готовы, по мнению доверенных людей Михаила Ярославича, прогнать надоевшего Святослава, добралось до московского князя незадолго до Рождества.

Мрачное настроение уже давно не покидало князя При каждой встрече с воеводой он вспоминал об унижении, которое испытал год назад при разговоре с дя­дей, говорил резко, до боли сжимая кулаки. Продлись ожидание еще немного, и Михаил Ярославич пошел бы на своего врага, даже не надеясь на какую бы то ни было подмогу. Еле–еле удалось Егору Тимофеевичу уговорить его ненадолго отложить выступление.

— Чай, праздник! Надо дать людям погулять, повеселиться. А после Рождества и в путь можно… — увещевал он князя.

— С каких это пор ты благочестивым таким стал? — зло ответил Михаил Ярославич и, уставив­шись на воеводу исподлобья, спросил ехидно: — Не­бось и пост блюдешь строго?

— За одним столом с тобой, княже, часто сижу. Видишь сам, что ем, пью. Да и о моем благочестии не мне судить. Токмо я думаю, что особых грехов за мной все же нет. Но и об этом, Михаил Ярославич, не мне су­дить, — пытаясь сохранить спокойствие, отвечал вое­вода собеседнику. — Нам Ингваря предупредить время надобно. Прошу повременить с походом и затем, чтоб не осерчали люди на тебя за то, что осквернил ты нена­роком светлый праздник, что не дал им душой отдох­нуть, к святому обратиться. И все ж, коли не терпится, вели — выступит дружина. На то мы тебе в верности клялись. Вот только кто тогда скажет, что на сердце у людей будет! Что думать они станут! — закончил он угрюмо.

— Ладно. Так и быть. Гуляйте! — кинул зло князь, молча встал с места и повернулся к воеводе спиной, буркнув мрачно: — Вам бы всем только пиры пиро­вать.

Воевода понял, что ему пора уходить, но, когда он поднялся с лавки, князь, резко обернувшись, сказал:

— Учти, чтоб сразу после гуляний — и в путь. Хо­чу в крещенские морозы не по лесам скитаться или под стенами стольного города стоять, а в великокняжеских хоромах сидеть да мед–пиво пить.

Дружина Михаила Ярославича, которая вместе с двумя подоспевшими сотнями, присланными рязан­ским князем, насчитывала немногим более шести со­тен, добралась до Владимира на удивление быстро. Да­же новички, наспех набранные в московском посаде и в близлежащих весях, не отставали от опытных кня­жеских дружинников.

Год назад по пути в Москву чего только испытать не довелось: и стужа донимала, и буран да метель все пу­ти дороги позаметали. А нынче — благодать. Мороз не лютовал — бодрил, а снега хоть и укрыли все вокруг, но встреченные большие обозы, направлявшиеся через Москву в Тверь и Торжок, и один, держащий путь на Новгород, укатали дорогу так, что стелилась она под ноги скатертью. Жаль только, что зимние дни корот­ки, иначе оказалась бы дружина под стенами стольно­го города еще раньше.

Такое везение каждый объяснял на свой лад, одна­ко все сошлись на том, что подобное начало — добрый знак.

Князь тоже был склонен считать, что судьба к нему нынче милостива, но все‑таки чем ближе продвигалась дружина к Владимиру, тем тревожнее становилось у него на душе. Последнюю ночь, проведенную в бога­том селе, растянувшемся по обеим сторонам дороги, Михаил Ярославич так и не смог уснуть. Согревшись у печи и отведав угощений, выставленных на стол сер­добольным хозяином, он с удовольствием растянулся на лавке, но, немного отдохнув, уже был готов отдать приказ двигаться дальше. К плохо скрываемому не­удовольствию князя, его своим высказыванием оста­новил воевода.

— Это хорошо, что дружина может нынче отдох­нуть, — сказал Егор Тимофеевич, когда князь, наки­нув корзно, вышел на крыльцо, — никто знать не зна­ет, что завтра с нами станется.

— Да, — ответил князь после долгого молчания и, постояв немного рядом с воеводой, пошел в избу, ки­нув мрачно на ходу: — На заре выступаем.

Когда дверь за князем захлопнулась, Егор Тимофе­евич, кликнув Половчанина, отправился проверить выставленные дозоры — никак нельзя было допус­тить, чтобы кто‑нибудь предупредил владимирцев о приближении противника. Однако, как впоследст­вии выяснилось, несмотря на все предпринятые меры предосторожности, скрыть передвижения дружины не удалось.

К Владимиру подошли во второй половине дня.

Вот он — стольный город! Красуется На высоком ле­вом берегу Клязьмы. Уже видны за высокими стенами купола церквей. Осталось лишь выйти из леска.

Река Клязьма всегда считалась надежной защитой Владимира, вот только от татар уберечь не смогла. Еще в Москве князь с воеводой, обдумывая свои действия, решили, что в любом случае со стороны Клязьмы к го­роду соваться нечего. Правда, теперь река дремлет под ледяным панцирем и перейти ее по насту несложно, од­нако быстро приблизиться к крепостной стене вряд ли удастся: пусть и свои люди — русичи, — но без жалос­ти осыпят нападающих стрелами, обольют смолой. Да и через Золотые ворота — как ни заманчиво — враз не проскочишь: на то они и главные, чтоб сторожили их пуще глаза.

С севера закрывает подступы к городу небольшая речка, которую все на свой лад кличут: кому она Логбедь, а кому Лыбедь. Под снегом лежит эта речушка, а за ней в северо–восточном углу крепостной стены — Медные ворота. Через них и решено было попробовать вломиться в город.

На совете, устроенном князем у опушки, воевода предложил встать лагерем в лесу и двинуться на Вла­димир ранним утром, однако князь и слушать не хотел об отсрочке. Его поддержали Никита с Демидом, к ко­торым присоединились и сотники рязанцев.