Литмир - Электронная Библиотека

— За побег.

Внезапная перемена в нем была просто пугающей.

— Какого хрена она с тобой сотворила, Кэт? — Его голос был жестче гранита. — Куда конкретно она отправила тебя в Париже?

— В Беттенкуртскую школу для девочек. На самом деле, она больше напоминала тюрьму, эксклюзивную, очень дорогую тюрьму для les incorrigibles. Ну, нет, думаю, это скорее была психушка. На ночь они закрывали нас в комнатах и давали много лекарств, а я… — Она остановилась на секунду, пытаясь подобрать нужные слова, но для того, что она пыталась рассказать, правильных слов не существовало. — Я не очень хорошо переносила лекарства, но она думала, она на самом деле считала, что я ненормальная, раз полюбила тебя — и вот, я здесь, снова люблю тебя, и я… я не могу дышать.

У ХОКИНСА было такое ощущение, что его кожа горит, а волосы объяты языками пламени. Мать запихнула ее в психушку? Поразительно, с каким холодным расчетом он мог взвесить все последствия убийства сенатора Соединенных Штатов — поразительно для человека, который горел огнем. Он мог убрать Мэрилин Деккер. Он не был так хорош, как Кид, но убрать ее он мог.

«Но что станет с Кэт?», — спросил он себя, сохраняя прежнюю хладнокровность, пока голова, кожа и сердце горели.

«Все будет еще хуже», — решил он. Убитая мать, даже убитая мать-монстр — такое ей не вынести.

— Хорошо, — сказал он поразительно спокойным голосом. — Вот как мы поступим. Мы все здесь бросим и рванем в маленькую хижину, крытую соломой, на Бора-Бора. Мы будем есть рыбу, фрукты и консервированную ветчину — на островах эту ветчину обожают — мы проведем наши дни, плавая и втирая друг в друга кокосовое масло. Этим мы и займемся. Навсегда, до конца наших дней.

Она просто тупо смотрела на него, очевидно, пораженная его гениальностью, потому что не произносила ни слова, пока снова не бросилась в слезы, а потом и в его объятья, опрокидывая его на кровать.

Он поймал ее, и обнял ее, и позволил ей плакать, плакать, плакать, и вытирать простынями глаза, нос и еще Бог знает что, потому что у него была целая куча чистых простыней, но только одна Кэт.

ГЛАВА 22

МИР СЛАБО ПАХ КРАСКОЙ… и жасмином. Кид потянулся и тут же понял, что лежит на шелковых простынях. Они скользили по его коже, почти такие же мягкие и нежные, как женщина в его объятьях.

Наклонив голову, он поцеловал ее в макушку, потершись губами о шелковистые волосы. Бесценная, бесценная женщина. Ночью она спасла его. Он по-прежнему чувствовал себя ужасно, но ощущение того, что он умирает, пропало. А благодаря ей, он уже не чувствовал, что хочет умереть.

Вчера ночью, придя к ней в мастерскую, они соорудили на полу кровать. Но сначала она покормила его. За последнюю пару дней он словно забыл про еду, и трапеза слегка привела его в порядок. Впрочем, именно совместная трапеза, Никки, сидевшая на его коленях и целующая его во время еды, внесли большую лепту. Когда он был с Никки, ему казалось, что он нечто большее, чем просто один человек — так он исцелялся.

У него и раньше были девушки, но с Никки он не был одинок, он не мог дать этому другого названия, кроме как «любовь». Он любил ее, каждый квадратный дюйм, внутри, снаружи, везде до самой сердцевины ее души.

Не просыпаясь, она свернулась калачиком рядом с ним. Мелкий дождик стучал за окнами, а свет серого утра ложился на пол.

Дилан не будет терять времени в Вашингтоне. Кид не помнил ничего, кроме его обещания вернуться меньше, чем через двадцать четыре часа. Никаких других обещаний он не давал.

Ну и хорошо.

Киду не нужны были ничьи обещания или одобрения американского правительства. Благодаря пище и достойному сну — первому за последние несколько недель — он почувствовал, что голова снова начала работать нормально. Он знал, что ему следовало сделать, чтобы получить возможность жить в согласии с собой. А генералу Гранту и министерству оборону придется отвалить в сторону и позволить ему сделать задуманное.

Вчера вечером Скитер сказала ему, что Крид вышел из игры. Пройдут недели, может, месяцы прежде, чем он будет готов встать в строй — это означало, что ему как никогда необходимо переговорить с Суперменом. Ему нужно это сделать, но только не этим утром.

Этим утром ему нужна Никки.

Нужна как воздух.

Натянув на них с Никки простыни, он зарылся глубже в подушку, прижался носом к ее волосам и просто вдохнул ее, наполняя себя ее ароматом, мягкостью ее кожи и нежной силой гладкого тела, вытянувшегося рядом с ним.

Никки проснулась, почувствовав, как его рука скользнула вниз по ее спине. Ее разбудила горячая сила его тела и мысль о том, что она, возможно, никогда им не насытиться.

Он разговаривал с ней прошлой ночью, шептал о любви, о жажде, своем брате. Он рассказал ей о Джей Ти, о том, как он жил, о том, каким был диким, о автомастерской на Стил Стрит, о том, как он вырос и стал морпехом прежде чем связался с Диланом и Хокинсом, Куином и Кридом, и один раз — один единственный — он заговорил о мести, о возвращении в Колумбию и завершении работы, в результате которой убили его брата.

Это ужасно напугало ее. И пугало до сих пор. Связавшись с ним, она поступила как полнейшая идиотка, она отдала ему свое сердце, а он разобьет его на тысячи мельчайших кусочков. Она не знала, хватит ли ей сил, чтобы пережить все это. Ее родители погибли в Южной Америке восемнадцать лет назад, и она до сих пор разгребала последствия.

Она рисовала, она творила. Вся ее жизнь состояла из изучения процесса творения — и она полюбила мужчину, способного подчинить себе силу разрушения, человека, который почти стал этой силой.

Как такое могло случиться?

И как она сможет опустить его, зная, зачем он уходит?

Его желудок заурчал, и, несмотря на страхи, она ухмыльнулась, прижавшись к его груди.

— Голоден?

— Умираю от голода, — признался он.

— Тогда давай займемся этим, пока не отвлеклись. — Быстро поцеловав его, она вскочила с кровати и потянула его за руку. Он так сильно потерял в весе, что желание накормить его перевешивало желание заняться с ним любовью.

По крайней мере, так она думала до того, как он встал и потянулся, закинув руки за голову и широко расставив ноги на груде синих шелковых простыней.

О, ух-ты.

— Не… двигайся, — сказала она, попятившись к полке с камерами. Схватив 35миллиметровую, она быстро проверила наличие пленки, следом вцепилась еще и в цифровую, перекинув ремешок через плечо.

— Э, Никки, да ладно тебе, — сказал он с полуулыбкой. — Ты не можешь… О, да ладно. — Он покраснел и отвернулся, как только она начала снимать. — Ник, ну правда. Я же голый.

— Бесценно, прекрасно. — Она кружила вокруг него, пока камера пожирала пленку.

Он продолжал поворачиваться, пока не сдался окончательно и не повернулся к ней лицом, уперев руки в бока, словно бросая вызов камере.

Ей это нравилось.

Через секунду бравада закончилась — снова смутившись, она закрыл лицо рукой. Классика. Потом зарылся пальцами в волосы — даже лучше, чем классика. А потом он отправился за ней.

— Кид! — взвизгнула она, и, засмеявшись, бросилась бежать вокруг маленького стола, который поставила в служившем кухней углу мастерской. Впрочем, соревнованием назвать это можно было с натяжкой. Несколько шагов и он загнал ее в ловушку между холодильником и раковиной. Внезапно еда стремительно потеряла свои позиции в списке желаемого. По крайней мере, в этот конкретный момент.

Он поднял ее, и она обвила ногами его талию, не спуская с него глаз и покрывая лицо поцелуями. Между ласками она стащила с шеи свои камеры и поставила их на прилавок.

Он был таким сладким, его губы — такими сладкими. Она целовала его рот, его щеки, крылья его носа, пробегала языком по бровям — тем самым суровым бровям, которые придавали его лицу схожесть с ястребом.

Отступив назад, он сел на кухонный стол, не опуская ее с колен.

— Еды, девчонка! — прорычал он, покусывая ее кожу.

60
{"b":"166504","o":1}