Тяга к единоличной власти у Демидовых была так велика, что они, игнорируя многочисленные обращения общественности, до самой Октябрьской революции отказывались признавать Нижний Тагил городом, хотя по размерам тот превосходил многие даже губернские города империи. Демидовы не хотели делить свою власть с гражданскими институтами городского самоуправления, и до революции огромный Тагил продолжал считаться «селом».
Конечно, нельзя огульно рисовать всех Демидовых со звериными ликами. Бывало, что и Демидовы совершали благородные поступки. Случались среди них и люди образованные, достойные. Например, Григорий Никитич Демидов, который переписывался с Карлом Линнеем и основал в селе Красном под Соликамском удивительнейший ботанический сад (сейчас его пытаются восстановить). Прокофий Демидов вложил более миллиона рублей в постройку воспитательного дома в Москве и учредил коммерческое училище, в Петербурге построил госпиталь для бедных рожениц, а на войну с Турцией выделил 4 миллиона рублей. Демидовы строили на своих заводах церкви — пусть и скромные, пусть и неохотно. Демидовы учредили премию своего имени при Академии наук (1832–1865), финансировали экспедицию в южные провинции России. Но всё-таки своим скупым и бессистемным меценатством они скорее откупались от России, чем помогали ей. Мамин-Сибиряк говорил открыто: «Деньги летели из демидовского кармана, но отнюдь не на заводы, а в центральные города и за границу. Пятидесятитысячное же население, доставляющее Демидову миллионные доходы, ничем не пользовалось от него».
Меценатством прославился Николай Никитич Демидов (1773–1828). Во время второй турецкой войны он построил на Чёрном море фрегат; в 1807 году пожертвовал дом в пользу Гатчинского сиротского института; в 1812 году выставил полк (правда, полк не участвовал в войне); в 1813 году подарил Московскому университету богатейшее собрание редкостей; в том же году построил в Петербурге четыре чугунных моста; в 1819 году пожертвовал на инвалидов 100000 рублей; в 1821 году после наводнения в Петербурге раздал нищим 50 000 рублей; он развёл в Крыму виноградники, тутовые и сливовые сады; он был адъютантом Потёмкина; с 1815 года он был русским посланником во Флоренции. Здесь он выстроил дом для престарелых и сирот, и благодарные тосканцы назвали в честь Демидова площадь, на которой и поныне стоит памятник Николаю Никитичу. Но — всегда есть это «но»… Свою деятельность Николай Никитич начал с того что едва не пустил по ветру родительское состояние и «удержался на плаву» лишь благодаря браку с мадемуазель Строгановой и строгановскому капиталу.
Почему же так получается? Рок, что ли, какой навис над Демидовыми? Благодать, что ли, какая осенила Строгановых? Пожалуй, что нет. Автору видятся две главные причины такого вопиющего несходства семей.
Первая — то, что Строгановы были на 200 лет «старше». Следовательно, у них было на 200 лет больше культуры. Хотя, конечно, всё равно начинали Строгановы более «человеколюбиво»: монастыри основывали, художественные промыслы, да и Ермака снарядили в поход. Но всё-таки ведь не зря, наверное, взбунтовавшийся посадский люд убил в Сольвычегодске Семёна Аникеевича Строганова. Что было — то было. Но чего не было — того не было, и нам уже никогда не узнать, стали бы Демидовы в XXI веке такими, какими Строгановы были в веке XIX.
А вторая причина — специфика русской провинциальной жизни. Нынче СМИ все уши прожужжали про то, что нет в России гражданского общества. Откуда же ему взяться, если его никогда и не было? А гражданское общество формирует стереотипы поведения. (Нравственные и моральные ценности формирует культура, не надо путать.) Но свято место пусто не бывает. Что же формирует стереотипы поведения народа, когда нет гражданского общества? Формирует их облик земли, на которой этот народ и живёт. Говоря «узко», «по-немецки» — ландшафт.
Строгановы пришли на Западный Урал, а западный склон хребта — долгий, медленный, покатый. И народ привык делать всё не спеша, с ленцой. В общем, «долго запрягать». Изменять облик этой земли столь трудоёмкий процесс, что за него и браться не хочется: всё равно плодов своего труда не увидишь. И главным побудительным мотивом становится приказание начальства. Вся активная энергетика Западного Урала воплощена в административном рвении (в хорошем смысле этого слова). На Чусовой ниже посёлка Кын, в Пермской области, крестьяне даже картошку продают на треть дешевле, чем в Свердловской области, — ну нету в них «деловой жилки»!
Административное начало общественной жизни, в свою очередь, порождает засилье бюрократии. Пока есть харизматические начальники — бюрократия работает. Как только такие начальники исчезают, бюрократия принимается взбивать себе подушки. А Строгановы собою выражают дух Западного Урала. Да, они — «харизматические лидеры». Но лидеры в патерналистском обществе, то есть в таком обществе, которому всегда нужен начальник, царь-батюшка. Строгановы и стали «батюшкой». И другие «батюшки» им не были нужны. Поэтому на Западном Урале, в «строгановском регионе», с большой натугой развивается предпринимательство; поэтому не было такого количества «кулибиных». Зато здесь умели красиво петь «по крюкам», красиво вышивать, писать иконы, вырезать «пермских богов», печатать книги и вообще заниматься «душеполезными» делами.
Например, Алексей Накаряков, доцент Пермского госуниверситета, пишет: «Почему в Кунгуре и окрестностях храмов так много, а в Невьянске и вообще на восточном склоне Урала — так мало? Это несмотря на то, что обороты денег на восточном склоне были очевидно больше, он всё-таки считался мировым лидером по металлургии и золотодобыче в XVIII–XIX веках. Страна одна, губерния была одна, географически расположены рядом, народ один, вера одна. Историки это объясняли тем, что живут там староверы. Мне это объяснение представляется частичным. Староверов немало было и на кунгурской земле. „Уральский Афон" на Белой горе возводился как миссионерский. Более убедительной выглядит народная версия, что „золотые" деньги и хлебные" деньги — разные деньги». Хотя, конечно, причина не в деньгах. Деньги, как это ни прискорбно, «не пахнут».
И совсем другое дело — восточный склон Урала, взрастивший Демидовых. Восточный склон не тянется пологими холмами-«пармами», а резко обрывается скалами в плоскую болотистую равнину Западно-Сибирской низменности. Из этого «перепада» словно высыпаются все земные богатства — внезапно, как в бажовском сказе. И потому дух населения совсем иной: с готовностью к крутым поворотам судьбы, с умением совладать с резкими переменами жизни (или оседлать их), со склонностью к экстремальным, крайним проявлениям своей натуры. «Пассионарность» менталитета Восточного Урала, конечно, прагматична, утилитарна. Но для индустриальной цивилизации интересы «базиса» всегда актуальнее интересов «надстройки».
Мамин-Сибиряк нашёл отличное определение такому менталитету: «дикое счастье». О «диком счастье» мечтали золотодобытчики. Вот вдруг, ни с того ни с сего, найдут они самородок или золотоносную россыпь — и пойдёт совсем другая жизнь!.. А какая? История нам рассказывает, как внезапно разбогатевшие золотоискатели в Екатеринбурге мыли лошадей шампанским, строили дворцы и кидали в толпу ассигнации. Савва Яковлев для московской церкви Спаса на Сенной приказал отлить гигантский 500-пудовый колокол, но повесил на язык колокола замок, чтобы звонарь звонил лишь по его, Саввы, дозволению. Сошедший с ума заводчик Любимов умер, подавившись, когда жрал со сметаной бумажные деньги. Даже дедушка Слышко, полевчанин Василий Алексеевич Хмелинин, рассказывавший сказки Павлику Бажову, в молодости, откопав самородок, два года провёл в кабаках, до смерти споив любимую жену. Это — «дикое счастье».
Не всегда, конечно, оно так чудовищно, цинично или трагично. Но в менталитете Восточного Урала намертво закреплены и воистину жертвенная готовность на титанические усилия ради этого счастья, и щедрая способность распорядиться им во всю мощь фантазии, зачастую — просто «пробожить», пустить в распыл. Екатеринбургские богатеи, имеющие на озере Таватуй чуть ли не эскадрилью гидропланов для увеселения души; екатеринбургские бандюганы, ради потехи стрелявшие по зданию областного правительства из гранатомёта; екатеринбургские священники, купившие для своих проповедей целый телевизионный канал, — разве в них не проявился менталитет «дикого счастья»? Ведь всё исходит ещё из тех давних времён, когда сын екатеринбургского золотопромышленника Тита Зотова женился на дочери екатеринбургского золотопромышленника Аники Рязанова, и эта свадьба бушевала целый год.
