Вдруг он услышал чьи-то шаги. Оглянулся и увидел старого рыбака Баутисту. Лет семь назад Баутиста рыбачил вместе с отцом Эскуэро — суденышко, которое они совместно приобрели, имело красивое название: «Бискайские волны». На нем стоял пятидесятисильный мотор, и можно было поднять два паруса. И Баутиста, и отец Эскуэро были мужественными людьми — даже в непогоду уходили за десятки миль от берега и, как правило, возвращались с богатым уловом сардин.

И вот однажды их застиг небывалой силы шторм. «Бискайские волны» трепало так, что уже через час или два с палубы посносило все надстройки, в клочья изорвало паруса, а потом заглох мотор.

Рыбакам ничего не оставалось делать, как только молиться. А их все несло и несло к скалистым берегам, и они знали, что скоро «Бискайские волны» швырнет на камни и посудина разлетится в щепки. И выбраться из того кипящего ада, куда их несло, не будет никакой возможности…

Но Баутиста выбрался. Как ему это удалось, один бог знает. Скорее всего, просто помог счастливый случай. Очнулся он на гладком, покрытом скользкими водорослями валуне, вокруг которого бесновались водовороты. Старого Эскуэро поблизости не было. А уже наступала ночь…

Баутиста так и провел ее на этом скользком валуне, дрожа от холода и каждую минуту рискуя свалиться в воду. К утру, когда шторм утих, рыбак долго бродил вдоль каменистого берега, ища своего товарища…

Но море не возвращает жертв…

С тех пор Баутиста стал нищим. Он возненавидел море, а оно притягивало его к себе непонятной силой. И Баутиста, опустившийся, весь в лохмотьях, с глазами, в которых навсегда застыли страх и отчаяние, с утра до ночи бродил по берегу, бросая проклятия угрюмым волнам.

…Баутиста подошел к Эскуэро, сел рядом с ним, набил крошками табака прокопченную трубку, закурил. Потом, несколько раз затянувшись и прокашлявшись, сказал:

— Не горюй, сынок. И уж если так случилось — уходи отсюда. Море еще никому не приносило счастья. А эта акула Буилья рано или поздно подавится.

Словно очнувшись, Эскуэро спросил;

— Буилья? При чем тут Буилья? Проклятый шторм унес мое судно.

Баутиста отрицательно покачал головой:

— Это не шторм, сынок. Это Буилья. Он прислал своих людей за твоей посудиной, они ее и угнали к его причалам. Я сам слышал, как Буилья говорил: «Чтобы получить с Эскуэро долг, другого пути у меня нет. И судья сказал, что закон будет на моей стороне». А ты, сынок…

Эскуэро даже недослушал старика Баутисту. Стремительно вскочив, он побежал вдоль берега за небольшой мысок, где находились причалы скупщика рыбы Буильи.

У Буильи было пять или шесть посудин — они достались ему так же, как теперь «Альбатрос» Эскуэро. И он разрешал рыбакам пользоваться ими с условием, что половина улова будет принадлежать ему.

Причалы Буильи были огорожены колючей проволокой, вдоль которой прохаживался старик с ружьем. Увидев приближающегося Эскуэро, сторож закричал:

— Эй, парень, поворачивай назад! Тебе говорю, слышишь?!

«Альбатрос», стоя на якоре метрах в ста от причалов, покачивался на некрутой волне — здесь, за мыском, было более или менее спокойно.

На палубе Эскуэро разглядел сети. Много сетей, чужих — свои Эскуэро хорошо знал. Значит, кто-то уже готовится выйти на промысел на «Альбатросе».

И тут Эскуэро увидел Буилью. Скупщик не спеша шел в направлении Эскуэро, размахивая тростью. Он тоже заметил Эскуэро остановился, хотел, кажется, повернуть назад, но раздумал и теперь уже решительно направился в его сторону.

— Гуляешь, Эскуэро? — Буилья еще издали начал приветливо улыбаться, будто встретил приятеля. — Смотри, шторм утихает, скоро можно сниматься с якоря.

Эскуэро молчал, угрюмо глядя на приближающегося Буилью. А тот продолжал:

— Ты ведь знаешь, парень, я всегда готов помочь, бери мой «Альбатрос» и отправляйся за рыбой. Конечно, что добудешь — пополам. По-братски…

— «Альбатрос» — мой! — сказал Эскуэро. И повторил, сдерживая гнев: — «Альбатрос» — мой! И я его возьму.

Буилья засмеялся:

— Ты плохо знаешь законы, парень. Ты не выполнил обязательство — значит, я имею право…

— Я расплачусь с вами в ближайшее время, — сказал Эскуэро. — Даже с процентами.

— Ничего не выйдет, Эскуэро. За шесть месяцев ты не смог заплатить мне и одной песеты. И никогда не заплатишь, я знаю. Такие, как ты, только обещают.

— Паук! — Эскуэро с нескрываемой ненавистью посмотрел на скупщика рыбы. — Ты самый настоящий паук, Буилья. И ты еще пожалеешь!

Эскуэро повернулся и пошел прочь…

Той же ночью он снова пришел на берег.

Остановился у самой кромки прибоя, положил у ног завернутый в мешковину топор и опустился на корточки.

Шторм еще не утих. Ветер по-прежнему со свистом разгуливал по заливу, бросая на берег черные крутые волны. И тучи продолжали низко ползти по небу, рваными краями цепляясь за гребни водяных валов. У невидимого горизонта небо прочерчивали молнии, раскаты грома сливались с грохотом прибоя, и вокруг непрестанно гудело, точно где-то вдалеке на землю обрушивался с гор камнепад.

Холодный ветер, насыщенный солеными брызгами, продувал Эскуэро до костей. Зябко поеживаясь, рыбак снял всю одежду, потом выдернул из брюк широкий ремень, туго стянул его на себе и заткнул за пояс топор. Одежду он отнес подальше от берега, накрыл ее мешковиной и сверху придавил тяжелым камнем. Затем опустился на колени, сложил на груди руки и поднял лицо к небу.

— Пресвятая дева Мария, — тихо сказал он, — помоги мне исполнить то, что я задумал. И прости меня, если я перед тобою виноват…

Несколько раз перекрестившись, Эскуэро шагнул в воду. Вначале ему показалось, будто его обдало кипятком, однако уже через мгновение он почувствовал, как холод от ледяной воды проникает к самому сердцу. И еще он почувствовал непреодолимое желание вернуться на берег, одеться и бежать домой, где топится печь и от раскаленных углей пышет жаром. Но он продолжал удаляться от берега и, когда потерял дно под ногами, поплыл против волн.

Топор за поясом не был таким уж тяжелым и не столько тянул вниз, сколько мешал движениям. Временами пальцы ног начинало сводить судорогой, и тогда Эскуэро, погрузившись в воду с головой, с остервенением массировал икры, впиваясь в них ногтями, — этому давным-давно его учил отец. Судорога отпускала, и Эскуэро плыл дальше, отплевывая попадавшие в рот соленые брызги и всматриваясь в темноту ночи, туда, где мутным, неясным пятном едва различался «Альбатрос».

То, что на берегу находится сторож и у него есть ружье, Эскуэро совсем не беспокоило: даже, самый зоркий человек не мог разглядеть в этой кутерьме волн и брызг то появлявшуюся, то исчезающую в бурунах голову. Да вряд ли сторож вообще станет глядеть на море — чего он там не видел!

И вот — якорная цепь «Альбатроса». Эскуэро вцепился в нее руками и долго висел на ней, переводя дух. А потом ловко начал подтягиваться и через минуту ступил на скользкую палубу.

Здесь все ему было знакомым и близким. В крохотной рубке, где находилось рулевое управление, стекла были выбиты и ветер свистел так, точно вырывался из узкого ущелья. Поплавки, прикрепленные к сетям, стучали по палубе, и казалось, что кто-то суетливо бегает по мокрым доскам, стуча каблуками.

На дверце, ведущей в трюм, висел замок. Эскуэро вытащил из-за пояса топор и одним ударом сбил петли. Дверца со скрипом распахнулась, из трюма пахнуло плесенью и теплом. Эскуэро спрыгнул вниз и долго сидел на корточках, привыкая к темноте.

Топор он держал в руках. Сейчас он прорубит в днище дыру, вода хлынет в трюм, и «Альбатрос» погрузится на дно. Здесь глубоко, под водой скроются даже верхушки мачт. Утром Буилья взглянет на залив и, не увидев «Альбатроса», заскулит от злости. Конечно, он подумает, что судно угнал Эскуэро. И начнет искать. Туда, сюда — нигде ни щепки. Никаких следов… Ох, как взвоет этот паук Буилья! Пойдет, наверное, к судье, скажет: «Это дело рук Эскуэро. Его надо арестовать…» Эскуэро усмехнулся: «Бискайский ветер ты найдешь завтра, а не Эскуэро!»