Мысль о Росите еще в большей степени тревожила Эмилио Прадоса. Имеет ли он право подвергать ее опасности, предложив попытаться улететь вместе с ними? В том, что риск предстоит огромный, Прадос не сомневался. Денисио правильно говорит: если и можно надеяться на удачу, то лишь в такую непогоду, когда фашисты и не помышляют о полетах…

Да, это, конечно, правильно. Потому что фашисты не допускают и мысли, что кто-то может захватить самолет и взлететь. Кому взбредет в голову поднимать машину в небо, если уже в полусотне метров над землей висят тучи и ничего дальше своего носа не видно? Следовательно, бдительность их притуплена. Это — как дважды два.

Но непогода есть непогода. А у них не имеется даже карты. По рассказам Лины, на аэродроме стоят «юнкерсы». Ни Денисио, ни Прадос на «юнкерсах» никогда не летали. Правда, Эмилио приходилось не только видеть эту машину, но и посидеть в ее кабине… А летчик, забравшийся в кабину незнакомого самолета, не может удержаться от того, чтобы не расспросить о главном: где какие секторы, рычаги, приборы, как машина ведет себя на взлете и посадке и тому подобное… Но достаточно ли таких знаний для того, чтобы взлететь, совершить перелет и благополучно приземлиться?

Обсуждая планы с Денисио, Прадос поделился своими сомнениями. Денисио был настроен более оптимистично:

— Взлетим, — сказал он, — взлетим хоть на дьяволе. А потом… Потом возьмем курс на Мадрид. Порыскаем, в крайнем случае. Но Мадрид никуда от нас не уйдет. Слева — Тахо, справа — Сьерра-де-Гвадаррама. Так или иначе, а на Мадрид выйдем. И сядем или на аэродроме Хетафе, или «Куатро вьентос». Вначале пойдем за облаками, а поближе к Мадриду пробьем. Возьмем, на всякий случай, левее, чтобы не воткнуться в горы.

— Ты так говоришь, Денисио, — заметил Прадос, — будто все просто и никакого риска.

— С каких пор капитан Прадос, летчик военно-воздушных сил Испанской республики, — улыбнулся Денисио, — стал бояться риска?

Прадос пожал плечами:

— Я имею в виду не капитана Прадоса… Я имею в виду Роситу.

— Ах вот оно в чем дело! Росита! Конечно, у нас немало шансов сыграть в дубовый терем-теремок, как говорит Павлито. И брать ее вряд ли стоит. Но остается-то она не одна. Вместе с Матео вернется к своим, а уж потом… Потом будет виднее, что вам делать.

— И опять все у лейтенанта Денисио просто, — с улыбкой произнес Эмилио Прадос.

— Да нет, я не думаю, что все просто. Я понимаю: Росите будет больно, да и капитану Прадосу не менее. Но что же делать? Где выход?

— Если бы я знал, где выход… — Прадос потер висок и повторил задумчиво: — Если бы я знал, где выход. Но Росите, конечно, придется остаться…

С тех пор как они явились к Мигелю, прошла уже неделя.

Каждый раз, когда Лина возвращалась с аэродрома, Денисио и Прадос спрашивали:

— Есть что-нибудь новое?

Лина виновато отвечала:

— Эта собака комендант все время за нами наблюдает. А когда отлучается — оставляет вместо себя солдата-итальянца. Стоит лишь выйти за порог кухни, как тот или другой уже тут как тут: «Куда сеньора хочет идти? Что сеньора хочет делать?» Относишь подальше ведро с помоями — глядят во все глаза. Идешь в туалет — провожают до самой двери…

Время между тем шло, со дня на день можно было ожидать, что погода улучшится и фашисты начнут летать. Тогда все осложнится.

Денисио и Прадос нервничали, Лина и Мигель смотрели на летчиков так, будто были перед ними в чем-то виноваты. Росита, точно предчувствуя беду, поникла и молчала. Лишь Матео оставался невозмутимым.

Но вот как-то вечером, когда Денисио и Эмилио Прадос вместе с Мигелем сидели за столом и без особого желания потягивали из стаканов вино, а Росита и Матео оставались в сарае, подкармливая Урбана, Лина, вернувшись с работы, сказала:

— Сегодня Эскуэро опять напился. И опять болтал такое, что если бы услышали офицеры, ему несдобровать.

Мигель, взглянув на Лину, заметил:

— Это тот самый баск? Рано или поздно они его прикончат…

— Если не поумнеет, то и прикончат, — согласилась Лина. — А человек он хороший.

Денисио спросил у Лины:

— Кто такой Эскуэро? И почему его могут прикончить?

Лина подсела к столу, налила себе вина, выпила. Немного помолчав, начала рассказывать обо всем, что однажды услышала от Эскуэро. Рассказывала она с увлечением, возможно, домысливая какие-то картины, но и Эмилио Прадос, и Денисио слушали ее с огромным вниманием. Особенно Денисио: здесь, в Испании, находясь среди людей, жизнь, обычаи и характеры которых он знал мало, ему все было интересно, он как бы впитывал в себя малейшие подробности и потом долго размышлял над судьбами этих людей.

Эскуэро — моторист, парень лет двадцати, родом из Бильбао. Горячий и взрывной, как все баски. Было у него моторное суденышко, на котором Эскуэро совмещал все должности: капитана, матроса, механика…

В позапрошлом году ему не повезло: во время шторма суденышко — он назвал его «Альбатросом» — потеряло руль и вынеслось на мель. Всю ночь волны били его о камни, и к утру, когда шторм еще не совсем затих, трюм и, кубрик наполовину залило водой. Эскуэро, конечно, понимал, что в любую минуту может случиться катастрофа, но покинуть свою посудину не хотел: любой ценой он решил спасти хотя бы двигатель, деньги на который копил целых три года. К счастью, в моторное отделение вода не зашла, и Эскуэро, рискуя жизнью, один за другим стал отвинчивать болты крепления.

Как ему удалось вытащить двигатель на палубу и погрузить в скачущую на волнах шлюпку, он не помнил. С великим трудом добравшись на шлюпке до песчаного берега, Эскуэро оглянулся на кипящие, вспененные водовороты и застонал: от его «Альбатроса» остались лишь плавающая на волнах мачта и выброшенная на камни изуродованная рубка.

И все же Эскуэро не отчаивался: двигатель он сохранил, а деревянную посудину, пускай даже старенькую, он купит. Главное, чтобы скупщик рыбы дал ему денег, расплатиться с ним можно уловом.

Скупщик, тоже баск, сразу пошел навстречу, заявив, что всегда готов помочь земляку, попавшему в беду. Правда, Эскуэро должен был написать обязательство, что выплатит долг в ближайшие шесть месяцев деньгами или рыбой.

Но когда человеку не везет, беда приходит за бедой. Не только Эскуэро, но и все рыбаки в тот злосчастный год терпели неудачу. Бискай словно взбесился: шторм за штормом, ураганные ветры вздымали на заливе такие волны, что и крепким кораблям не выйти на промысел, а уж о такой старой посудине, какой владел Эскуэро, и говорить было нечего. Да и рыба ушла черт знает куда, в сети попадали лишь водоросли, похожие на зеленые космы.

Между тем скупщик все чаще стал напоминать: срок обязательства кончается, а Эскуэро не торопится выплачивать долг. Что он думает делать дальше?

— Но где же я возьму рыбу? — оправдывался Эскуэро. — Разве сеньор Буилья не видит, что творится на море?

Буилья — так звали скупщика рыбы — пожимал плечами:

— В обязательстве ничего не сказано и не оговорено насчет погоды… Если Эскуэро боится ходить в море, зачем ему иметь судно? Пускай он его продаст и вернет взятые взаймы деньги.

— Но как же я тогда стану жить! — в отчаянии восклицал Эскуэро. — У меня, кроме этой посудины, ничего нет… И прадед мой, и дед, и отец — все были рыбаками. Я тоже ничего другого не умею делать.

— В обязательстве сказано, — снова пожимал плечами Буилья, — что Эскуэро погасит долг в течение шести месяцев. Осталось две недели.

Через две недели Эскуэро, придя на берег, обнаружил, что его посудина, которую он также назвал «Альбатросом», исчезла. Он — туда, он — сюда, бегает, ищет: может, ветром унесло? Может, тем же ветром прибило в другом месте?

На берегу пустынно. С севера катят сизые волны, ветер срывает пену, швыряет в лицо Эскуэро. Тучи ползут над водой так низко, будто на них сверху давит неведомая сила. Несколько чаек мечутся над заливом, порывы ветра бросают птиц с крыла на крыло, и они тревожно кричат. Эскуэро поднимает камни, в бешенстве бросает в чаек, ему кажется, что это они накликали беду. «Чтоб вы околели, проклятые!» — орет он в исступлении. Потом обессиленно опускается на песок, обхватывает руками колени и в долгом оцепенении сидит как неживой. И в душе его, кроме тоски и отчаяния, ничего не остается…