Без происшествий, прошел второй день. Поспал урывками. За день пришлось вылетать по вызову командиров, дежуривших в небе звеньев. В кустарниках обнаруживалось движение. Оказалось, овцы. Сказывалось напряжение, от переутомления клонило ко сну.

Эта ночь выдалась безлунная, но небо чистое. Самолет будто в мутной воде. Так казалось сначала. Потом глаза адаптировались к ночи. Всматриваюсь в темноту и начинаю различать все светящееся на земле.

Проходит час, идет второй. Горючее на исходе. И тут взгляд цепляется, определяю: по земле движется светящееся, как бы фосфорицирующее облако. Всматриваюсь... Да это же пыль, обыкновенные клубы пыли на дороге. Давлю машину к земле и различаю теперь уже совершенно отчетливо — танки!

Снижаюсь еще, пролетаю над пыльными клубами, определяю точно: по двум дорогам движутся на большой скорости танковые колонны. Двигаются с потушенными фарами, но выдают их узенькие и вместе с тем яркие полоски — огоньки из выхлопных труб, яркие снопы искр, вырывающиеся из-под траков. Прикидываю — получается, танков не менее семи-восьми десятков. В колонне могут быть бронетранспортеры и самоходки, но об этом потом.

Торопливо вызываю КП, Жадова. Он у аппарата. Докладываю. Он спрашивает на каком расстоянии танки от Вислы. Прикидываю...

— Расстояние до ближнего плацдарма — сорок-пятьдесят километров, идут со скоростью сорок пять километров в час.

Генерал помолчал, видно, обдумывал обстановку. Что-то кому-то приказал. И мне:

— Слушай, Бегельдинов. Время кончилось. Нету у нас ни минуты. Нам их сдержать нечем. Налетят и с ходу сомнут. Сотрут все наши плацдармики. Нам их сдержать нечем и некем. Через час, полтора понтонеры обещают завершить наводку моста. Через час-полтора. Тогда мы отобьемся. А сейчас, дорогой мой, сынок, все на тебе. Срочно от моего имени вызывай своих штурмовиков и бей фашистов, бей всем, что у вас есть, громи танки, делай все, чтобы задержать их. Сделай все, сынок! Старайся! Успеха тебе! Я тебя не забуду!

Это был уже не приказ, генерал просил, просто просил.

Я тут же связался с комкором Рязановым. Он уже знал обо все. Командарм успел с ним поговорить.

На аэродроме подготовились. На старте — девятнадцать машин, моторы работают. Я пересаживаюсь в другой, уже полностью заправленный самолет, связываюсь по рации с командирами звеньев, докладываю о готовности на КП. Получаю подтверждение задания: «Атаковать танки и уничтожить всех до одного!»

Взлетаю и веду эскадрилью. Уже светает и вражеская танковая колонна хорошо просматривается.

Делаем первый заход, наносим удар по колонне из пушек, посылаем эресы. Они летят, четко обозначивая свой дымный след и рвутся, пробивая броню машин. Некоторые танки взрываются, горят.

Колонна рассыпается по полю, танкисты задирают стволы пушек, вокруг эскадрильи в полутьме вспыхивают розоватые разрывы снарядов. Но это уже как мертвому припарки. Атаки «ИЛов» точнее, эффективнее. Они засыпают машины бомбами, крушат пулеметными очередями.

Танки мечутся из стороны в сторону, разбегаются по кустам, «ИЛы» настигают их, бьют, крушат, уничтожают.

Израсходовав боеприпасы, эскадрилья улетает. На смену ей поднимается в воздух другая, и опять со мной — ведущим, над танками. И так до конца, пока на поле, в кустарниках не осталось ни одного целого танка, они горели, рвались с грохотом, подбитые нами. Между ними метались очумевшие от страха фашисты, падая, срезанные пулеметными очередями штурмовиков, истребители противника так и не появились.

Танковая атака сорвана. Понтонеры навели мосты-переправы. Советские войска, форсировав Вислу, продолжали стремительное наступление, рвались вперед, на запад, к Германии, к логову фашистского зверя — Берлину.

За эту операцию летчики моей эскадрильи были награждены орденами и медалями, я был удостоен ордена...

В августе Львовско-Сандомирская операция завершилась. Советские войска нацелились на Берлинское стратегическое направление. На фронте наступило затишье, относительное. Штурмовики действовали, они отдыха не знали. Готовились к операциям в Восточных Карпатах.

Гвардейский корпус штурмовиков Рязанова за образцовое выполнение заданий командования во Львовско-Сандомирской операции был награжден орденом Красного Знамени, его командиру -Василию Георгиевичу вручен орден Богдана Хмельницкого 1-й степени. Три гвардейских авиаполка, в том числе 144-й, удостоены почетного звания «Львовский». Почти весь летный состав и многие техники были отмечены правительственными наградами.

Просмотрев главы повести, я понял, что пишу, рассказываю, в принципе, об отдельных боевых эпизодах. Иначе и не могло быть, потому что, в конечном итоге, вся моя фронтовая биография и состоит из этих самых боевых... Именно боевые эпизоды, цепь из них, пронизывает все мои дни, месяцы, годы прошедшей войны. Получаю задание вылететь туда-то, в составе с кем-то, нанести такой-то силы удар по таким-то наземным целям, мосту, станции или танкам, артбатареям, скоплению живой силы. А в докладах по возвращении, после исполнения задания обязательное: уничтожено столько-то танков, вагонов, паровозов и, почти обязательно — живой силы противника. В этом была моя — летчика-штурмовика, задача, этому я обучался, этому был предназначен доверенный мне замечательный самолет штурмовик «ИЛ-2». Вместе с ним мы представляли мощную, грозную машину человек-самолет, спаянные одним целеустремлением, самим предопределением в единый, цельный агрегат, предназначенный нести противнику — врагу разрушение и смерть. И чем продуктивнее, результативнее были каждый наш с машиной боевой вылет, тем выше был мой, с самолетом, как теперь говорят, имидж — авторитет среди соратников в эскадрилье, полку, корпусе. После каждого удачного — это определяли на КП, через него оповещался весь аэродром — боевого нас — самолет и меня — встречали как героев, с ликованием, с объятьями, поздравлениями. Нас ожидали благодарность командования, а то и боевые награды. Иногда, в радостном запале, после очередной победы над врагом, при посадке чудилось, что нам с машиной одобрительно кивают головами-моторами выстроенные, как на параде, на стоянках самолеты, еле заметно покачивают подкрылками.

Да, так мне казалось, воспринималось. И это вполне естественно. За дни, месяцы, годы войны мы, летчики, так сживались, сращивались с машиной, что уже не отделяли от нее самого себя, воспринимали самолет и себя каким-то одухотворенным единым живым, в общем, единомыслящим, экипажем — агрегатом. И я уже не мог сказать, кто из нас кем управляет. Все эти наши — летчиковские понятия: «взял ручку на себя», «от себя», «влево», «вправо», «нажал кнопку», — все это формальные, я бы сказал, банальные объяснения. В действительности все не так. Нет. В ярости боя летчик сам по своей воле ничего не нажимает, не поворачивает, не стреляет не сбрасывает бомбы. Все делает агрегат — человек-машина. Он выполняет поставленную задачу. Кто из них: машина, человек, что делает в атаке, в бою, кто кем управляет разобрать трудно, и неважно, это уже детали. Да пожалуй, что и невозможно во всем этом разобраться. В таком плане мне все это представляется.

Знаю, рассудительные летчики скажут: загибает мужик. Как это — кто кем управляет? Ясно — человек машиной. С виду, внешне все оно вроде так и есть. Но если вдуматься, невольно задаешься вопросом, какое логическое объяснение можно дать всему, что происходит в этой самой штурмовой атаке, с круга, с пикирования... Конечно, вопрос можно отнести только к тем, кто пережил все это, кто бросался со своей машиной в грохочущий хаос атаки, в пекло.

В самом деле: весь процесс нанесения штурмового удара по цели, скажем, у «ИЛа», занимает секунды и за этот микроскопически минимальный отрезок времени агрегат — летчик-самолет на скорости, близкой к скорости звука (теперь он у самолетов-штурмовиков опережает звук в два-три раза), успевает навести себя на цель, выпустить эресы, очереди снарядов и пуль из пушек и пулеметов, а то и сбросить бомбы. На высоте, бывает и до десятка метров, чуть не касаясь земли, выйти, вырваться из почти железной хватки многотонного притяжения земли, помноженного на бешеную инерцию, заданную набранной машиной скорости. Нет, один человек сам по себе, не может проделать все это, его мозг не в состоянии за одно мгновение — а это, фактически, именно так -отдать столько команд одновременно рукам, пальцам — каждому особо — ногам, глазам, всем частям тела. В штурмовой атаке занят весь организм человека, точно как и у машины — каждая его клеточка, чтобы все они: руки, ноги, глаза... — четко — не дай бог перепутать, сбиться, — передали их команды либо машине-самолету в целом, либо его отдельным узлам.