— Ну да. А ты чего тут? — окинув взглядом меня, спрашивает он.

— Да вот, из санбата. Доехал сюда в эшелоне, теперь до аэродрома бы добраться, — не моргнув глазом, врал я.

— Так чего же, поедем. Документы оформлю и тронемся. Садись в кабину.

Он скрылся в дверях строения.

Из-за домов выскочил тоже, как я, запыхавшийся летчик же, лейтенант с белыми бинтами на голове, рука как у меня, на перевязи. Подскочил к бензовозу.

— На аэродром?

— Ну да.

— Захватите меня? — А сам пугливо оглядывается, будто погони боится.

— Удрал?

— Как и ты, — кивает лейтенант на мою в перевязи руку.

— Ну и ладно, — соглашаюсь я. — Нам только до аэродрома, а там — у своих. Пробьемся!

— У своих не пропадем!

К вечеру были на аэродроме. Сразу к командиру дивизии, генералу. Первым докладывал я. Был краток. Фамилия, имя, часть.

— Был подбит в воздушном бою, находился на излечении в санбате. Следую в часть. О том, что был сбит над территорией врага, как добирался — умолчал, расскажу дома.

— Справку из санчасти, — с подозрением глянул генерал. Никакой справки у нас обоих, конечно, не было.

— Ладно, созвонимся, разберемся, — кивнул генерал и занялся вошедшими летчиками. Мы быстренько смылись, с глаз долой. Не дай Аллах, начнут разбираться, могут и в госпиталь вернуть, а то и похуже, в трибунал. За побег из мест излечения в последнее время вот так наказывали.

Ночь провели в закутке. Держали нас не то чтобы под арестом, но отдельно. Покормили.

Рано утром я вышел из помещения. Перед глазами — аэродром. В леске замаскированные истребители. В правом углу, на отшибе, под елями — одинокий «ПО-2» — «Кукурузник». И сразу у меня шальная мысль: «Машина исправная, иначе бы ее тут, у взлетной, не держали. А что если на ней к своим?! Если здесь сидеть, ждать, когда разберутся — высохнешь. Ну да, рвануть, а там свои, они разберутся, в случае чего и защитят. Зашел в помещение, позвал напарника, поделился идеей. Тот было заколебался... Угнать самолет — дело не шуточное, но и ему очень хотелось на свой аэродром истребителей, а он почти рядом с аэродромом штурмовиков. Подумал, махнул рукой, согласился.

Да и чего было бояться? Угон самолета? Если прилетим к своим, не будет ничего. В том я уверен. Кто станет поднимать шум, кричать, что у него самолет соседи угнали? Это же позор, разгильдяйство! Ему же за это нагоняй. Нашим шуметь тоже ни к чему — отгонят самолет хозяевам и все. Попадет мне. Ну, это другое дело.

Как только стемнело, мы приступили к осуществлению плана. К машине добирались по опушке леса. Подошли вплотную. Увидели копавшегося в моторе «Кукурузника», видно, механика. Присели за кустом, наблюдали. А он крутнул винт, видно проверяя. Спрыгнул на землю. Забрал стоявшее на земле ведро, скрылся за деревьями.

Я не выдержал, заполз в кабину. Осмотрел пульт, потрогал ручку управления. Элероны слушались.

— Утром махнем.

Тем же путем, по опушке леса, обходя караулы, возвратились в определенное нам помещение. На столе ждал ужин. Перекусили и легли на койки.

Спали кое-как, урывками. Поднялись затемно. Сторожко оглядываясь, крались по опушке к стоявшему на отшибе, между деревьями «Кукурузнику». Добрались. Я выбил из-под колес тормозные колодки, заскочил в кабину. Шепнул напарнику:

Он крутнул винт. Мотор заработал.

Через летное поле кто-то прямо шел к нам, махал руками и что-то кричал.

Я дал газ, вырулив на взлетную, не останавливаясь, разогнался и взмыл в небо.

Через несколько минут мы сели на аэродроме штурмовиков. На мой родной.

Удивлению и радости друзей и летчиков, тискавших меня в объятиях, не было границ. Твердили одно:

— Мы же тебя в погибших, в погибших... Уже и вещи отправили родным и сообщение как о без вести пропавшем...

Исправлять ошибку нужно было немедленно. У меня не оставалось ни одной рубашки. Китель с наградами — орденами, медалями — был отправлен. Прозвонили по почтовым отделениям и нашли посылку уже в армейском. Слетали туда, нашли, задержали посылку и письмо. Привезли все и вручили мне.

После этого были, конечно, всяческие разборки, сердитые выговоры начальства. Снова отправка в санчасть, но уже в свою. Я промаялся там еще дней пятнадцать. А вскоре после комиссии снова в часть.

Ребята поздравляли с успешным возвращением, а я сжимался, уединялся. Стыдно мне было: «подставился» «Мессеру», он и долбанул. Расслабился, зевнул. И правильно комэск сказал, что за такое — в трибунал.

— Не за то он, про тибунал-то, Толя, — возражали мне друзья, — за побег из санпоезда он.

— И за то, но главное, за поражение мое, за потерю самолета — мой дорогой тринадцатый! — вздыхал я.

Наступление наших войск в районе Белгорода вынудило противника поспешно отойти на заранее приготовленный рубеж, проходивший по южному берегу Днепра. Части Советской Армии после небольшой оперативной паузы предприняли стремительный бросок с форсированием Днепра.

Все свои огневые средства обрушили немцы на наступающие войска. Одновременно на небольшом плацдарме за рекой вражеские танки и пехота непрерывно контратаковали и не давали нам возможности развить успех. Большие группы бомбардировщиков «Ю-87» и «Хе-111» наносили удары по боевым порядкам, пытаясь приостановить наступление частей Первого Украинского фронта.

В этих условиях на штурмовую авиацию ложилась очень ответственная задача. Наш гвардейский ордена Александра Невского полк вел разведку, наносил штурмовые удары по врагу. Вот лишь один из вылетов, а их приходилось делать по пять-шесть в день. Его описание сохранилось в скупых словах боевых донесений, которые непрерывно поступали по эфиру с борта моего самолета.

«11.07. В окрестностях пункта 117 группа пехоты противника около трехсот человек. Отходят на юго-запад по полю. Пехота штурмована на бреющем полете. Я продолжаю полет.

11.10. На железнодорожной станции два эшелона под парами. Паровозы головой на юг. Сброшены бомбы с замедленными взрывателями. Сильный зенитный огонь. Продолжаю полет.

11.14. На дороге от 601 до 409 двухстороннее движение сорока автомашин, двенадцати бронетранспортеров, семи танков. Колонны атакованы в два захода. Я продолжаю полет.

11.15. Атакован четырьмя «Фоккевульфами». Уклонился от боя. Продолжаю полет.

11.21. На восточной окраине 312 две зеленые, одна белая ракеты. Наши танкисты обозначили себя. На водном рубеже 805 сильный артиллерийский огонь. Я продолжаю полет. Курс 165».

Нелегко приходилось в те дни нашим наземным войскам. Немцы стояли насмерть. Нужно ли говорить о том, что мы, авиаторы, помогали пехотинцам и танкистам всем, на что только были способны. Восьмого сентября нашему полку была поставлена задача уничтожить живую силу и танки противника на юго-западной окраине Мишурина Рога.

До вылета оставалось двадцать минут. Нашей группе в составе двенадцати самолетов предстояло уничтожить танки, которые прямой наводкой били по саперам, наводившим понтонную переправу.

— Вас будет прикрывать группа Луганского в составе шестерки, — сказал подполковник Шишкин.

На душе спокойно: если в воздухе Сергей Луганский, значит, можно быть уверенным, что фашистские стервятники и близко не подойдут к «Ильюшиным».

С Сергеем нас связывала старая фронтовая дружба. Собственно говоря, ему я был обязан жизнью. Еще в июне на наш аэродром перебазировался истребительный полк. Он только что прибыл, и с его летчиками мы, штурмовики, не успели еще познакомиться.

В эти дни шли кровавые бои под Белгородом, и мы летали бомбить объекты, где немцы сконцентрировали много техники и живой силы.

Подлетая к линии фронта, заметили группу «Мессершмиттов», шедшую сбоку. Завязался бой. Мой стрелок был тяжело ранен, и, таким образом, самолет оказался беззащитным сзади. Это, видимо, поняли немцы: пулемет-то хвостовой молчит! Два истребителя атаковали мой, уже порядком пострадавший в этом бою, «ИЛ».