И это оказалось точным. Оба пропавших возвратились. Вид у них был ужасный: оборванные, исхудавшие. Объяснили: «После боевой штурмовки отбились от группы, потеряли ориентировку. Кончилось горючее, пошли на вынужденную посадку. Сели как надо, но тут же были окружены и захвачены немцами. Из плена бежали».

Нашелся и явился любимец полка Иван Бокута и стрелок Тхаржевский. Их самолет был подбит в бою и упал за линией фронта, на немецкой стороне. Все считали, что экипаж погиб. Но на другой день их привезли из пехотной части, на машине. Оба перебинтованные, у летчика ранение в голову, у стрелка разбита нога. Но, несмотря ни на что, они и все летчики эскадрильи ликовали, как же — воскресли из мертвых! У летчиков, на фронте, такое случается не часто, обычно, не вернулся из полета — считай, пропал, погиб. Их счастье, что упали в лес, на деревья, в непосредственной близости от линии фронта. Стали пробираться по кустам и вышли на своих. И еще счастье, что не затаскали к себе на допросы «смершники».

В те дни в моей фронтовой биографии произошло важное событие. Поступил приказ о назначении меня командиром эскадрильи.

Как я потом убедился, летчики эскадрильи были рады этому назначению. Вот как отзывался обо мне однополчанин, ставший теперь подчиненным, Михаил Коптев, в своей книге «Крылатый ветер».

«По национальности он, Бегельдинов, казах, среднего роста, худенький, казавшийся подростком. Тип лица — характерный восточный. Хотя и неплохо владеет русским языком, но с падежными окончаниями не в ладах. 21 год. На фронте с 1942 года. Прошел хорошую школу Степана Демьяновича Пошевальникова. Смел до безрассудства. Во второй эскадрильи был командиром звена, много летал на разведку.

В один из погожих дней вызвали на КП шесть экипажей нашей эскадрильи. Начальник штаба майор Иванов поставил задачу:

— Произвести атаку по живой силе противника в районе Новомир, город Лозоватка. Оказать помощь нашей пехоте. Ведущим Талгат Бегельдинов. Второе звено ведет Николай Шишкин. Я у Талгата левым ведомым. Высота облачности — шестьсот метров.

В назначенное время взлетели с аэродрома и, построившись клином, взяли курс на запад. При подходе к линии фронта встретились с нашими истребителями прикрытия. Полет проходил нормально. Зенитчики пока молчат. В наушниках голос Талгата: «Впереди цель. — И через пару минут, — атакуем!»

Звено командира с левым разворотом переходит в пикирование. Замечаю, как к ведущему потянулись трассы эрликонов. Огонь ведут две счетверенные установки скорострельных пушек. Коля Шишкин и Миша Махотин открыли ответный огонь из пушек и пулеметов по одной установке, я по другой. Фрицы, увидев наши трассы или почувствовав разрывы снарядов вокруг, переводят огонь по нашим самолетам. И несутся навстречу, пересекаясь, смертоносные, светящиеся шарики.

Талгат ведет свое звено на второй заход, мы за ним. Зенитки замолкли. Значит, наши бомбочки сделали свое дело. Делаем еще три захода, затем набор высоты, сбрасываем бомбы, опорожняя по одному люку при каждом заходе. Пехота в панике.

Но нашему ведущему все мало. Делаем еще по три захода, стреляем из пушек, пулеметов с высоты двадцать метров.

— Теперь аллюр три креста! — кричит ликующий Толя, окрыленный еще одной одержанной победой.

И что важно, весь этот бой был проведен опять-таки, максимум в двухстах метрах от нашей линии обороны. Тут требовалась особая точность, которой достиг наш ведущий Талгат Бегельдинов, наш Толя».

Теперь на пути наступающих войск Кировоград, также превращенный немцами в мощный оборонительный узел. Командование наземных войск сообщает в штаб штурмовой дивизии: противник в этом районе концентрирует бронетехнику и живую силу. Необходимо провести разведку с воздуха.

Задача сложная и вообще, полет одиночкой, без прикрытия, можно сказать, «свободным охотником». Кого послать? Командир думает об этом, не может принять решения. Основное препятствие не в сложности полета, а в погоде. Дня три льют дожди. Моросит он и сейчас. Аэродром будто шапкой накрыт толстым слоем иссиня-черных туч, взлетная расползлась, превратилась в кисель. Самолеты на стоянке утонули в грязи по осям. Поднять штурмовик по такой взлетной невозможно.

Помогает комкор.

Утром у КП остановился заляпанный грязью газик. Распахнулись дверцы, в землянку, пригнувшись, вошел командир корпуса генерал-майор Василий Георгиевич Рязанов. Мы, собравшиеся здесь летчики, вскочили, поприветствовали его.

Генерал приветливо поздоровался, поговорил с одним, другим, пошутил. Прошел к командиру полка. Говорили они вполголоса, но нам был слышен почти весь их разговор. Речь шла именно о том, что наземным войскам необходимы разведданные, которые может и должна дать только воздушная разведка.

— Нужно лететь, — заключил генерал.

— М-да, нужно, — согласился наш командир полка. — Только самолет от земли не оторвать. Машины по оси в грязи.

— И все-таки лететь! — Это уже приказ.

— Приказ есть приказ, — вздохнул командир полка.

— Все понимаю, — продолжал генерал. — Лететь, может, и на верную гибель, но ясно то, что не напрасно это. Жертвуем одним человеком, спасаем тысячи. Сам понимаешь, что это такое воевать вслепую. Кого пошлем?

— Младший лейтенант Бегельдинов! — негромко зовет командир полка.

Вхожу, докладываюсь.

— Что за маскарад? — окинув меня недоуменным взглядом, вопрошает генерал.

И действительно, «маскарад». На мне большие для меня кожаные брюки, такая же куртка.

— Почему не в форме?

Даю объяснение, мол, находился у самолета, с механиком. Так удобней и не холодно.

Генерал махнул рукой.

— Ладно. Есть задание. В этом районе, — подошел он к карте, — километрах в двадцати за линией фронта две дороги. Одна уходит в глубокий овраг. По ней интенсивное движение. Что там, в овраге, никто не знает. Нужна разведка с фотографированием. Сможешь?

— Смогу, если самолет от взлетной оторву.

— Так в том и дело, чтобы оторвать, — вмешивается Шишкин. — Потому и посылаем тебя, младший лейтенант. — Ты же у нас самый легонький, со взлетной бабочкой вспархиваешь, — улыбнулся он. — Полетишь налегке, без бомбового.

— Нет, на пустом не полечу. Не в гости же. Попробую, может, оторву машину.

— Ты оторви ее, сынок, — уже не приказывает, вроде даже просит генерал. Видно, данные крепко нужны.

«Если и подниму самолет, что потом, что потом? — соображаю я. — Туман, дождь, видимость ноль. Какая тут разведка? Где она, та дорога, овраг? Что их на ощупь? А как садиться, в кисель-то?

Но рассуждать нечего, задание получено, теперь исполнять».

К вылету на летное поле вышли летчики, обслуживающий персонал.

— Это же настоящий цирк будет, с такого аэродрома взлететь, — сказал кто-то.

У самолета механик. Тут же инженер нашего полка. Колдуют с механиком над машиной. Механик то и дело окидывает взглядом покрытую грязью, залитую водой взлетную полосу, качает головой.

— Как же он, бедный, побежит-то по ней, по каше этой?!

— Нагрузку: бомбы, снаряды сбросить, — настаивает начальник по вооружению Лободенко. — У истребителей был вчера, они свою легонькую поднять пытались, не вышло. Кувыркнулся на взлете и все.

Я никого не слушаю, спокоен, соображаю, то ли уже переволновался, там на КП, то ли как. Сосредоточившись, в деталях обдумываю весь процесс взлета. Соображаю: «Главное — рвануть с места, колеса из грязи выдернуть и по газам, на скорость, чтобы сразу всю тяжесть на плоскости, поднять машину на цыпочки, чтобы земли касалась чуть-чуть, не цепляясь за нее, не вязла. И поднимать».

— Садись, Абдул, — говорю я своему стрелку. — Поехали.

До исполнительного старта машину волокут трактором. Трактор отходит. Я делаю все как положено: запрашиваю разрешение и только после этого даю полный газ с форсажем.

Мотор ревет надсадно, колеса разбрасывают грязь, воду, машина трясется, дергается, но бежит медленно, очень медленно, набирая скорость. До конца взлетной полосы тридцать, двадцать метров. Двигаю ручками управления, педалями, а она как привязанная, еле тащится по грязи. Еще десяток метров и все, гроб. Прилагаю еще какие-то усилия, чуть ни сам, на своих плечах, своими руками отрываю самолет от земли, поднимаю вверх. И он сразу врывается в густое месиво, которое, как опять же кажется мне, винт рассекает с огромным трудом.