Какое-то время лечу будто ночью, в слепом полете, но там помогают приборы, тут не видно и их, туман и в кабине битком, как вата.

Линию фронта определяю по глухо доносящимся одиночным орудийным выстрелам и залпам, в просвет между тучами, и сразу засекаю, врываюсь в мелькнувшего впереди «Мессера». Такая встреча мне совсем ни к чему. Снова зарываюсь в тучи, круто меняю курс. «Мессер» не появляется, значит, потерял меня из виду.

Где-то здесь квадрат, который я должен найти, овраг, о котором говорил генерал. «Как же это сделать, когда облака сплошные и чуть ни до земли. Спуститься ниже, но там могут быть зенитки. Если в овраге техника, склады, противовоздушное прикрытие обязательно. Это и ребенку ясно. Придется рвануть на них, на зенитки, в огонь разрывов. Это не так страшно, не впервой, важно поточнее, с одного захода на овраг выйти».

Поднимаю машину над тучами, всматриваюсь, ищу в них просвет и нахожу, впиваюсь глазами. Подо мной что-то темнеет. Вроде овраг. Проверим, — решаю я и посылаю самолет в пике.

Штурмовик пробивает облака, вырывается из них над самой землей.

Угадал точно, подо мной глубокий и широкий овраг. В нем груженные ящиками, мешками машины, подводы. Полно солдат. В стороне длинные палатки без окон — полевые склады, около них штабеля ящиков. Выше, на выезде, что-то под брезентовым навесом. Может, танки?

Пролетаю над оврагом с включенным фотоаппаратом. Взмываю вверх. И тут, с опозданием, открывают огонь зенитки. Прозрев, они стреляют наугад, куда попало. Снаряды рвутся в тучах и над ними, далеко от штурмовика.

«А если их бомбануть? В такое скопление складов, штабелей пару тройку бомбочек уложить — это же здорово! Тем более, что вон зенитки стрельбу прекратили. Они же полные уверенности, что я улетел, убрался. Штурмануть надо. После моих полетов и они сразу примут все меры к усилению противовоздушной обороны, перекроют овраг сплошной цепью зениток. А лететь на них нам же».

Докладываю об увиденном на КП. Прошу разрешение на штурмовку.

Отвечает генерал. Он следит за моим полетом. Минуту колеблется, спрашивает:

— Как сам? Не собьют?

— Не собьют! — кричу я.

— Атаку разрешаю.

Я разворачиваю машину, возвращаюсь и снова пробиваю тучи, вынырнув из них, стреляю из пушек, рушу позиции зениток, сбрасываю бомбы на штабеля ящиков, мешков, поджигаю автомашины, груженные подводы, эресами поджигаю склады. И невредимый, ухожу в тучи, теряюсь в них. Внизу — перекрывающий рев мотора грохот взрывов. Взмывающее вверх пламя пожаров просвечивает багровыми сполохами тучи.

Я веду наблюдение за противником и на обратном пути. Фиксирую глазами и фотоаппаратом тянущуюся через перелески, поля дорогу. На ней танковая колонна, в автомашинах пехота.

Словно по заказу для меня облачность поднялась, туман рассеялся. Боезапас еще был. Не раздумывая, я снижаюсь над дорогой, выпускаю оставшийся реактивный снаряд. Вижу, как красненький огонек впивается в броню танка. Два танка в огне. Второй заход и очередь из пулеметов, пушек по машинам, по плотно сидящим в них немцам.

Машины сходят с шоссе, рыскают по кустам, переворачиваются, горят, вспыхивают крытые брезентом кузова. Немцы мечутся у дороги, бегут в поле. Пулеметные очереди настигают их, сбивают. Уйти, спастись от огня штурмовика трудно.

Израсходовав боезапас, устремляюсь по знакомому маршруту на свой аэродром. О трудностях предстоящий посадки стараюсь не думать. Иду на нее со сжатыми зубами. Знаю, под лужами на посадочной образовались колдобины, кое-где грязь по осям. Колесо засядет, машина кувыркнется, скапотит. Как в такой ситуации сажать? На малой скорости? Но при этом грязью как раз и прихватит колеса, и кувырок обеспечен. Значит, на большой сажать? Но при этом риск двойной. Скапотирует самолет, будет кувыркаться через всю полосу. И от летчика — клочки.

Я посадил машину. Как, толком не понял сам. Посадил и все.

В штабе ждали с нетерпением. Непрерывно звонят из штабов армии, пехотных дивизий, ждут результат разведки.

Отдышавшись, докладываю обстоятельно, обо всем по порядку, подтверждая предположение командования наземных войск о намерении немцев нанести контрудар по наступающим нашим частям. Доклад хорошо иллюстрирует, подтверждает проявленная фотопленка.

Генерал обнимает меня, горячо благодарит.

— Поздравляю с успешным выполнением боевого задания, старший лейтенант Бегельдинов!

— Лейтенант, товарищ генерал, — пытаюсь поправить.

— Лейтенант! — с нажимом повторил генерал. — Я не оговорился. И еще поздравляю с награждением орденом Славы. Это — за воинскую отвагу и отлично проведенную разведку.

— В этом ему и совершенствоваться, — поворачивается он к командиру полка. — Опытные разведчики нам вот как нужны! — проводит он рукой по горлу. И опять ко мне:

— А ты летай, сынок, бей немцев!

— Есть, товарищ генерал, бить немцев! — Как можно громче, поняв намек, отозвался я.

Указание генерала было учтено в штабе полка и на КП дивизии. Теперь, наряду со штурмовками я систематически отправлялся в разведывательные полеты одиночкой, звеном, иной раз ведущим всей эскадрильи. Я был уже опытным пилотом, за плечами которого была добрая сотня боевых вылетов. Сто вылетов — сто схваток со смертью...

Кировоград был освобожден. Нечеловеческое напряжение в период наступления сменил кратковременный отдых. Авиаторы обживали новые аэродромы, получали новые самолеты, ремонтировали старую технику, пополняли боезапасы горючего, продовольствия. И вот радостная весть! Первый штурмовой корпус генерала Рязанова отмечен в приказе Верховного командования. Ему присвоено почетное наименование «Кировоградский».

А вскоре штурмовики Пошевальникова «отметили» это событие, чуть не разбомбив своего генерала, при вроде как до смешного нелепых и вместе с тем, вполне трагических обстоятельствах.

Произошло это так. Эскадрилья возвращалась после выполнения трудного боевого задания. Вражеские истребители будто предупрежденные, плотной стеной встали на пути штурмовиков, но «Илы» при содействии пятерки наших истребителей все-таки прорвались к цели. И, как положено, устроили шумок. Шестерка без потерь возвращалась на аэродром. Ведущим — комэск Пошевальников, за ним со своей тройкой — я.

Поглядывая по сторонам, я напряженно всматривался в горизонт, не появятся ли «Мессеры». Бывало и такое, что немцы перехватывали штурмовиков у самого аэродрома, дождавшись, когда от них отделятся истребители прикрытия. На этот раз небо было чистое, беспокоиться нечего. Я, как всегда, возвращаясь со штурмовки, стал мысленно анализировать малейшие ее детали.

Атаковали «Илы» крупную железнодорожную станцию. В начале все шло как надо, штурмовики в строгом порядке, в круге, вслед за ведущими срывались в пике, главное, на стоявший в тупике длинный состав с боеприпасами, для уничтожения которого, по наводке пехотной разведки, и вылетали. Навстречу «ИЛам» понеслись снаряды зениток. По вспыхивавшим дымкам я определил — стреляют с железнодорожной платформы, в составе же. Я было сделал заход, но опередил комэск. Спикировал на зенитки и уложил бомбы точно в платформу. Грохнули взрывы, в воздух полетели щепки, железки и даже сами зенитки. Я прошелся над искореженной платформой, прошил пушечной очередью, добивая метавшихся между путей артиллеристов. И тут я увидел паровоз. Машинист торопливо уводив его в сторону от разбомбленного состава, от рвавшихся взлетавших к небу вагонов.

«Опять паровоз», — мелькнула мысль. Я оглянулся. На этот раз эскадрилья была тут, ведомые следовали за мной.

Паровоз подо мной — спикировал — и удачно, с одного захода влепил в него очередь эресов. Внизу грохнуло, паровоз взорвался.

Снова налетели «Мессеры». Теперь уходить, у штурмовиков минимум боеприпасов, да и ни к чему это, рисковать. Строй немецких истребителей разорвали, перепутали появившиеся наши «ЯКи». Завязали воздушный бой, отвлекли на себя противника.

«ИЛы» спокойно пересекли линию фронта.