Отпуск, мирные города, села, встречи с земляками, — все позади. И снова фронт.

В части новость. Комдив генерал Каманин, прошедший с дивизией от Волги до Днепра и дальше, в связи с повышением, уходит. Перед отъездом прилетел проститься. Обойдя построенный полк, обратился с прощальным словом.

— Дорогие товарищи гвардейцы! Личный состав вашего полка внес немалую лепту в дело разгрома немецко-фашистских захватчиков. Вы участвовали в боях на Курской Дуге, на Днепре, в ликвидации Корсунь-Шевченковской группировки, в Молдавии и в Львовско-Висленской операции. О полке идет слава по всей воздушной армии. Полку присвоено наименование Львовский, на его гвардейском Знамени — орден Богдана Хмельницкого. Это ваша же гордость, ваша слава. Надеюсь, что вы и дальше будете успешно бить врага на земле и в небе.

Поздняя осень 1944 года. Второй Украинский фронт. Моя отдельная разведывательная эскадрилья стоит на полевом аэродроме в районе небольшого польского городка.

Однажды вечером, когда закончились боевые полеты и мы, наконец, могли вздохнуть, раздался звонок из штаба полка.

— Бегельдинов!

— Слушаю вас!

— Направляем в вашу эскадрилью летчика. Пока на задания его не отправляйте, Присмотритесь. Дайте тренировочные полеты строем на боевое применение, облет района боевых действий, когда будет готов к выполнению боевых заданий — доложите.

— Ясно, — ответил я.

Утром передо мной предстал лейтенант. Одет с иголочки, подтянут. Четко доложил, что прибыл для прохождения дальнейшей своей службы.

Знакомлюсь с личным делом. Ого! Новичок-то, оказывается, бывалый — имеет более сорока часов налета на штурмовике. Невольно вспомнилось, как мы с Чепелюком прибыли в часть, имея всего по одиннадцать часов.

Новичок быстро освоился, перезнакомился со всеми летчиками, стрелками, механиками.

А тем временем эскадрилья несла нелегкую службу. По три-четыре раза в день поднимали мы в воздух машины — вели разведку и бомбили вражеские войска. Когда же все отправлялись на отдых, я летал с новичком.

Прошло более месяца тренировочных полетов.

— Считаю, что готовы к боевому полету, — сказал я новому товарищу.

— Если можно, то я еще полетал бы с Вами, — честно признался он.

Что ж, без уверенности в полетах человека в бой не пошлешь. Еще несколько дней прошло в тренировочных полетах.

— Ну, как чувствуете, готовы?

— Еще бы... хоть немного...

И вновь мы ежедневно летаем с ним.

Тем временем отношение в эскадрильи к новичку резко изменилось. Уже не раз летчики обращались ко мне с вопросами, дескать, в чем дело, почему летчик целые дни изнывает от безделья, почему его не пускают в бой? Кое-кто стал с неприязнью посматривать на него.

Новичок, конечно, понял это и в один прекрасный день, наконец, заявил, что он чувствует себя готовым к выполнению боевого задания.

Рано утром мы с ним вылетели парой под прикрытием четырех истребителей под командованием Михаила Сайкова, на разведку. Подлетаем к линии фронта. Немцы открывают заградительный огонь. Новичок держится строго. Проходим над окопами. И буквально через минуту попадаем под огонь минимум трех вражеских батарей. Тут уж не зевай. Нужно маневрировать, иначе неизбежно будешь сбит. Даю команду ведомому маневрировать от зенитного огня так, как маневрирую я.

И тут происходит невероятное — мой напарник дает полный газ, вырывается вперед и летит по прямой без всякого маневра, уходит все дальше и дальше. Летит в сплошных разрывах зенитных снарядов.

Связь у нас с ним была налажена прекрасно. Еще на земле договорились, что в случае беды он должен резко развернуться на девяносто градусов, выйти на свою территорию, а там настроиться на наземную радиостанцию, которая приведет его на свой аэродром.

Кричу в микрофон: «Девяносто градусов!»

Ни слова в ответ. Летит по прямой, даже не пытаясь произвести маневр. Даю полный газ, пытаюсь догнать его, но тщетно. В любую секунду можно стать жертвой зенитчиков.

Что делать?

— Михаил, — обращаюсь к командиру звена прикрытия, — парой прикройте меня, а пару пошли за моим ведомым. Пусть немедленно вернут обратно.

— Понял! — ответил Сайков.

Тотчас два истребителя кинулись вдогонку за «ИЛом».

Времени, чтобы наблюдать за исходом этой не совсем обычной операции, у меня не было. В сопровождении двух истребителей полетел выполнять задание.

Выполнив задание и подлетая к своему аэродрому, я думал о том, как следует поступить с летчиком, нарушившим самое святое правило — приказ ведущего.

Приземлился. Но что это? Мой ведомый на аэродром не вернулся. Сбит? Погиб?

Истребители, посланные за ним вдогонку, рассказали, что все их попытки повернуть «ИЛ», остались безуспешными. Более ста километров в глубь территории врага шли они, но горючее было уже на исходе, и истребители повернули обратно.

Все мы молча слушали рассказ летчиков.

Признаться, мысль о том, что новичок умышленно ушел за линию фронта, не приходила мне в голову.

В штаб полка мы доложили о том, что один штурмовик не вернулся с задания. Я подробно рассказал обо всем. В полку пожали плечами, дескать, и такое бывает.

Долго переживать случившееся не пришлось — началось мощное наступление, и мы чуть ли не ежедневно меняли полевые аэродромы.

Лишь через несколько месяцев узнали, что произошло в тот злосчастный день. Рассказал об этом стрелок, находившийся на самолете новичка.

«...Я никак не мог сообразить, что произошло, когда летчик, дав полный газ, стал уходить все дальше и дальше. Я ему кричал, но он ни на что не реагировал. Каким-то чудом проскочили зенитный огонь. Тут подлетели два наших истребителя. Они проходили буквально под самым носом «ИЛа». И тут ничто не помогло. Мы продолжали лететь на территорию, занятую немцами. Истребители оставили нас, когда мы уже углубились километров на 150 в тыл врага. И тут будто просветление нашло на летчика. Он вдруг полетел обратно. Но, увы, попасть домой нам было не суждено. Километров восемь не долетели до линии фронта, кончилось горючее. Он, не выпуская шасси, посадил машину на поле. Страшно было смотреть на летчика. Видно, он понял, что случилось непоправимое. Пот крупными каплями выступил на его лице, мокрые волосы выбились из-под шлема.

— Что будем делать? — глухим голосом спросил он. Ответить я не успел. Со всех сторон к самолету бежали немцы. Я открыл из пулемета огонь. Летчик выхватил пистолет. А немцы все ближе и ближе. Меня дважды ранило. Когда немцы были рядом с машиной, летчик пустил себе пулю в висок. Я попытался сделать еще несколько выстрелов, но потерял сознание...

— Ну, а дальше что было?

— А дальше — лагерь для военнопленных. И голод, побои. Несколько дней назад наши танкисты освободили лагерь и я ушел. Вот, нашел свою часть...»

Мы молча слушали рассказ товарища. И у каждого в голове был один вопрос: так кто же он, тот самый летчик? Трус? Нет, трусом его назвать нельзя. И уж, конечно, не предатель. Кто же? Честно говоря, я до сих пор не могу дать себе ответа на этот вопрос. С тех пор я непременно рассказываю об этом эпизоде всем новичкам. Пусть знают, что и такое бывало на фронте, пусть знают, что война не прощает даже минутной слабости, даже мгновенной растерянности.

На память невольно приходит гибель еще одного нашего летчика — Владимира Потехина. Но это была совсем иная, геройская гибель. Было это в районе города Кривой рог. Наш полк беспрерывно летал на бомбежку гитлеровских танковых колонн.

В тот день мы вылетели двумя группами на село Недайвода. Одну группу вел Пошевальников, другую — Потехин. При подходе к цели попали под сильнейший зенитный огонь и были атакованы истребителями. Группа Пошевальникова, в которой летел и я, сумела быстро отбомбиться и уйти. А у Потехина оказался поврежденным самолет.

Я ясно видел, как его «ИЛ» быстро снижается, оставляя шлейф черного дыма. Стрелок непрерывно вел огонь по истребителям. Последним усилием Владимир направил горящую машину в танковую колонну. И пока он не врезался в самую гущу танков, стрелок вел огонь. Взрыв! Прощай, Володя Потехин, прощай, боевой друг!