Штаб армии был от нас недалеко. Доехали за минуты. В просторном, с прихожей, блиндаже сидели сам командующий армии, командир нашего авиакорпуса генерал Рязанов и еще кто-то.
Я вытянулся в струнку по стойке смирно, доложился.
Жадов глянул на меня и в его глазах мелькнуло удивление. Я уже к этому привык. Действительно, какой я... Рост — метр шестьдесят четыре, да и в ширину — оса перепоясанная. У него в армии все в сажень, а тут...
Он повернулся к Рязанову, спросил недоверчиво:
— Летает?
— Не только летает, товарищ командующий, но и бьет немцев, крушит на земле и в воздухе. Герой Советского Союза. Эскадрилью особую, разведочную, доверил — комэск теперь.
Жадов пожал плечами.
— Ну, ну, это хорошо, это здорово! Ты что, капитан, татарин? — спросил он.
— Никак нет, товарищ командующий, казах я.
— Казах? Знаю. У меня в армии есть казахи. Хорошо воюют. А тебе, Бегельдинов, задание. Ответственное задание!
Он приказал садиться за стол перед разложенной картой. На ней — Висла и три четко обозначенные участки, те самые наши плацдармы. Здесь на большой карте, рядом с широкой рекой, они выглядят ничтожно маленькими, узенькими и беззащитными.
Генерал спросил, какими силами располагает моя разведэскадрилья. Я доложил:
— В строю двенадцать штурмовиков. К выполнению боевого задания готовы!
Он вновь глянул на меня.
— Задание, капитан, будет сложное, очень сложное, но выполнимое. Потому что невыполнимые задания на фронте не даются... А тут, у тебя за спиной, — страна, Родина. — Он сделал паузу.
Я удивился: «Чего это он пропаганду-то? Обычно сколько я его слышал, он не тянул, четко отдавал приказ и все».
А генерал молчал. Что-то обдумывал. Наконец оторвался от карты, повернулся ко мне.
— Разобрался в обстановке?
— Так точно, товарищ генерал!
— Знаю, Сказали — летал над плацдармами нашими, зубами в берег вцепившимися.
Он начертил на карте прямоугольник.
— Участок твоего наблюдения. Должен знать — фашисты возвращаются к Висле. Они будут рваться сюда, промах свой, ошибку исправлять. Понял? Будут рваться к реке всеми силами, — воскликнул он. — Потому что не могут, не имеют право так просто, без боя оставить нам этот рубеж, им этого их командование не простит, в предательстве обвинит. А если мы их сюда, — ткнул он карандашом в карту, — допустим, значит совершим предательство мы. Потому что выбивать их отсюда, форсировать реку будет ой как трудно, с огромными потерями людским, да и во времени. Задержимся у Вислы, будем здесь топтаться, значит, нарушим стратегические планы Верховного, сорвем наступление по всем фронтам. Ты понял, капитан?.. Поэтому я тебе и про страну, про Родину!
— Мне все понятно, товарищ генерал! Готов к выполнению любого задания! — вскочил я, щелкнул каблуками.
— Задание будет. Ты должен взять под пристальное, жесткое наблюдение этот участок. Мой приказ — сделать так, чтобы над ним непрестанно, днем и ночью кто-то летал. Ты понял, днем и ночью висел твой самолет, круглые сутки, и вел наблюдение за дорогами, малейшими проездами, за тропками даже, ловить каждое передвижение людей, техники, малейшее!!! — поднял он палец. — И о каждом доносить, о групповом, о технике — мне лично, в течение всех суток, всех двадцати четырех часов. Мне лично! — подчеркнул он. — Об ответственности не говорю. Сам знаешь. Пропустишь что-нибудь, проворонишь — трибунал, голова с плеч! Понял?! Теперь выполняй!..
Такой вот у нас состоялся разговор.
Теперь нужно было думать. На дежурство — барражирование над определенным генералом участком — в течение дня машин и летчиков в эскадрильи достаточно. А ночью?! Техникой ночного полета летчики эскадрильи не владеют — не обучены. В любое время суток летаю только я — прошел специальную подготовку. А противник из предосторожности и для усиления эффекта внезапности, бросок сделает конечно же ночью, рванется на наши плацдармы под покровом темноты. Значит, вся ответственность за уже намеченную операцию на мою голову, как сказал генерал, — на мне и только на мне. Из этого я и исходил, составляя график полетов.
Первое звено — четыре машины с ведущим лейтенантом Коптевым, поставил на вылет с утра. Время дежурства — один час сорок минут, предел запаса горючего. Второе звено — моего заместителя, старшего лейтенанта Роснецова.
Вызываю на КП весь летный состав эскадрильи, объясняю задачу точно так, как объяснил ее генерал, чтобы прониклись ответственностью. Объявляю график полетов, даю наставления, время вылета и. на старт. Наблюдаю вылет — Коптева и ухожу на КП, принимаю его первые доклады.
На участке наблюдения все тихо, никакого движения.
Так проходит час, полтора. Коптева сменяет второе звено Роснецова. Слушаю его доклад. Обстановка не меняется.
И тут на КП появляется генерал Рязанов. При виде меня лицо его исказилось гневом.
— В чем дело, Бегельдинов?! Ты что здесь командуешь?! Забыл, что тебе ночью в темноте?! Всю ночь?! Ты что, задание сорвать?! Сейчас же марш спать! Марш! Марш!
Разбудили меня в точно назначенное время по моему приказу. И я над участком, определенным генералом. Летаю до пустых баков, заправляюсь и снова до рассвета.
Работа началась. Наблюдение вели посменно. Ребята, разведчики опытные, дело знают. Но я все-таки не оставляю их без контроля, нет-нет да и вылетаю с каким-нибудь звеном, кружу над участком, проверяю все названные объекты. Движения никакого, и я улетаю. Зато с наступлением темноты весь участок наблюдения — за мной.
Ночные полеты, несмотря на всю их сложность, я очень любил. Описывать их трудно, но я все же попробую. Во-первых, эта самая темнота. Недаром ночные называют слепыми полетами, по приборам. А я летал свободно и с охотой. Приборами, вроде и не пользовался. Не знаю, может быть, природа наделила меня каким-то шестым, кошачьим, чувством. Я свободно ориентировался в темноте, уверенно летал по любому маршруту.
Проблему ночного полета решал просто. Прежде всего, использовал все видимые в темноте объекты. Их обычно достаточно. Это и мерцающие огоньки уже знакомых по дневным полетам населенных пунктов, речки, озерки и все остальные водные поверхности и обязательно проблескивающие сквозь темноту белесыми полосами дороги. И ко всему этому следует сказать, что совершенно темной, черной ночи не бывает. Так или иначе темноту рассеивает обязательно присутствующие на горизонте светлые полосы утренней или вечерней зари, в небе мерцают звезды. Так что света вполне достаточно, чтобы соориентироваться. Важно быть наблюдательным, уметь суммировать в полете все эти ориентиры на земле и в небе, объединять их и делать вывод... К сожалению, умением этим овладеть, наверно, трудно, потому мастера ночного (слепого) полета среди штурмовиков встречаются довольно редко...
Представив в уме, на память участок, его окружность, определял на нем свое местоположение и приступал к барражированию, и в эту, вторую ночь дежурства. Тридцать-сорок километров на десять-пятнадцать, для самолета, летящего со скоростью до трехсот пятидесяти километров в час, на высоте до двух тысяч метров, — дело нетрудное. Регулируй подачу газа, жми налево ручку управления — в начале летел левым виражем. Так и летал: крен, поворот, прямая. Виражирую, внимательно осматриваясь во все, что подо мной. Изучаю расположение, контуры захваченных нашими войсками плацдармов. Да какое там плацдармы, пятачки. Отсюда, с высоты, продолговатые участочки эти, среди зелени проглядывают чуть заметными черточками, плотно притиснутыми к берегу реки, к самой воде, поблескивающей в полутьме. В центре укрепления реденькое движение светловатых силуэтов людей, чуть просвечивают топки кухонь. Значит, наши как никак застолбили эти клочки берега земли нашей, на берегу Вислы. И мы ее не отдадим. Нет, не отдадим! — соображаю я и кладу самолет в очередной крутой вираж. И снова крен, поворот, прямая, крен, вираж.
Время идет, тянется. На участке ничего не происходит. Захватившие клочки поросшей кустарником правобережной земли ребята и ночью продолжали укреплять позиции. Внизу подо мной мелькают огоньки, сквозь мерный гул мотора прорываются звуки, голоса. Я летал и докладывал прежде всего, конечно, на КП командарму и тут же в штаб нашего корпуса. Ни на земле, ни в воздухе противник не появлялся, ничем не напоминал о себе.
