Потом Рэймидж поравнялся со шлюпками, установленными посередине корабля, и бежал вдоль узкого прохода, огибая испанских моряков, которые все еще смотрели на «Капитана», который был слишком далеко по корме, чтобы они могли навести на него свои пушки.

Он видел, как британский офицер — Эдвард Берри, только что произведенный и служивший в качестве волонтера на «Капитане», — спустился с бизань-мачты на шканцы, и пара дюжин матросов следом за ним. В этот же самый момент группа испанцев с левого борта внезапно выскочила на шканцы, ошеломив Берри и его моряков.

Резкий лязг сабель, хлопки пистолетных выстрелов, много дыма и дикие крики — в том числе и самого Рэймиджа! Лицо испанца на его пути. Большой меч ударил, и лицо исчезло, но прежде, чем Рэймидж смог выпрямиться после удара, другой испанец сделал выпад абордажной саблей. Рэймидж выстрелил из пистолета, почти не целясь, и испанец закричал и упал на бок. Когда третий испанец сделал выпад пикой, Рэймидж попытался отразить пику мечом, но абордажная сабля подоспевшего Стаффорда ударила испанца в бок.

Рэймидж дрался, наполовину ослепленный волнением, но видел, что все больше людей перескакивает с борта «Капитана». Наконец трап на шканцы — и испанский офицер, отступая от британского моряка, теснящего его, повернулся, чтобы прыгнуть, и упал прямо на абордажную саблю Джексона.

— Кэтлинцы здесь! — закричал Рэймидж на все шканцы. — Мы — кэтлинцы!

— Как раз вовремя, черт побери! — крикнул моряк и отошел от трапа, чтобы присоединиться к борьбе.

Но пистолеты стреляли в каюте капитана, и вместо того, чтобы подняться по трапу, Рэймидж бросился на полуют, где нашел дюжину или больше испанцев, стреляющих в кормовую каюту через закрытую дверь.

Джексон, Стаффорд и несколько других последовали за ним, и когда Рэймидж закричал: «Кэтлинцы! Вперед, кэтлинцы!» — испанцы обернулись, выбросив пистолеты и размахивая абордажными саблями и шпагами. Не было никаких мыслей, только инстинкт: парируй рубящую саблю здесь, режь кричащего испанца там, отскочи назад, чтобы избежать выпада острия абордажной сабли, отойди и вытянись, чтобы парировать сотрясающий всю руку удар, который пробил бы череп Джексона. Человек в великолепном мундире и чесночной вонью изо рта прыгнул вперед со шпагой, но прежде, чем Рэймидж мог парировать сверкающее лезвие, шпага выпала от руки человека, и он упал. Оглянувшись, Рэймидж успел только увидеть, как Джексон усмехается, и понять, что кэтлинцы стоят среди груды тел, когда дверь каюты, пробитая пистолетными пулями, внезапно распахнулась, и покрытый копотью моряк с дикими глазами, прыгнул через порог с абордажной саблей в руке, остановившись на мгновение, прежде чем напасть на них.

— Мы англичане! — завопил Стаффорд. — Смотри, куда прешь, чертов лунатик!

Скрипучий голос кокни остановил моряка так же эффективно, как пуля, но он был отброшен в сторону хлынувшей толпой моряков, так что Стаффорду пришлось повторять свои вопли.

И потом вышел коммодор — без шляпы, со шпагой в одной руке и пистолетом в другой.

Он уставился на Рэймиджа на мгновение и сказал с усмешкой узнавания:

— Ага! По крайней мере, вы повинуетесь моим приказам! — и пробежал мимо, чтобы добраться до трапа шканцев.

Рэймидж двинулся следом, но понял, что битва там уже кончилась. Берри и его люди уже согнали испанцев с правого борта, где они могли укрыться от мушкетов «Капитана».

Коммодор Нельсон сказал несколько слов Берри, указывая на «Сан Жозеф», теперь стоявший борт о борт с «Сан Николасом», и Берри закричал приказ своим матросам.

— Мистер Рэймидж! — крикнул Нельсон. — Я думаю, что мы займемся и этим тоже!

И он побежал к «Сан Жозефу».

Не дожидаясь новых приказов, люди Берри и кэтлинцы стремительно рванули через шканцы, с гибким маленьким коммодоров во главе. Борта «Сан Жозефа» были значительно выше, чем у «Сан Николаса», и Рэймидж и Нельсон прыгнули на грот-руслень вместе. Нельсон поскользнулся, Рэймидж схватил его за руку и держал, пока тот не нашел опору для ног, и когда они начали подниматься, испанский офицер появился выше их на шканцах, наклонился вниз и сказал, что корабль сдается. Нельсон издал вопль восхищения, а Рэймидж испытал облегчение. Потом была внезапная вспышка в орудийном порту ниже, и Рэймидж почувствовал, как кружится медленно вниз, вниз, вниз, в черный провал тишины.

Барабан бил в такт с его сердцем, барабан, который никогда не прекратит бить, вечно посылая экипаж корабля судна к оружию и на смерть. Сердце дуба — наши мужчины… Та-та-та, та, та-та… Рэймидж попытался закричать на барабанщика, чтобы остановился, но не мог сказать ни слова. Удары были регулярными и громкими: они пульсировали в его ушах, в его висках и груди, и когда он повернул голову, чтобы уйти от них, он почувствовал, что поднимается по спирали вверх — невесомый, дрожащий и напуганный. Он открыл глаза и увидел красное лицо Саутвика, сморщенное от беспокойства. Лицо начало медленно вращаться над ним, и Рэймидж закрыл глаза снова.

— Мистер Рэймидж!

— Что это, Саутвик?

— Как вы себя чувствуете, сэр?

— Что происходит?

— В вас выстрелили через пушечный порт после того, как «Сан Жозеф» сдался.

Пульс, пульс, бах, бах; повязка через бровь была тугая, и лицо Саутвика начало вращаться снова. Рэймидж сжал руками голову и почувствовал ткань: полосы ткани вокруг головы, как тюрбан индийца.

Саутвик, казалось, шептал где-то вдалеке. Рэймидж открыл глаза снова, чтобы увидеть лицо Саутвика вблизи: бусинки пота выступили на его щетине. Небритый Саутвик? Это все было очень странно: он не был в своей каюте на «Кэтлин». Рэймидж начал садиться, но лицо Саутвика завертелось снова.

— Легче, сэр, легче! Вы на борту «Непобедимого». Коммодор поднял свой широкий вымпел на нем.

— Но почему я не…

— Вы помните, сэр, — сказал Саутвик успокаивающе. — Вы помните, как мы брали на абордаж «Сан Николас», а затем «Капитан»…

— Да, я помню.

Это возвратилось медленно, сначала не в виде фактов, а картинами: «Кэтлин» возле огромного утеса — который был «Сан Николасом»; столкновение, и куттер, опрокинувшийся поперек носа испанца; потом безумный бег вдоль палуб «Сан Николаса»; потом коммодор и подъем по грот-русленю «Сан Жозефа», и испанский офицер, кричавший, что они сдаются. Внезапно картина остановилась.

— Что произошло после этого?

— После чего, сэр? — Саутвик был озадачен.

— После того, как этот чертов испанец сказал, что они сдаются?

— В вас выстрелили через пушечный порт. Они не знали внизу, что их корабль спустил флаг. Если вы простите меня на минуточку, сэр…

Он что-то крикнул часовому у двери. Рэймидж вздрогнул, боль заглушила слова Саутвика.

— Вы упали, сэр, — продолжал Саутвик.

— Я не удивляюсь.

— Нет, я имею в виду, что вы упали в море между этими двумя кораблями.

— Почему же я не утонул или не был раздавлен?

— Опять эти двое: Джексон и Стаффорд. Они прыгнули за вами.

— Они безумны. Неудивительно, что я чувствую себя больным. Я, должно быть, заглотил половину Кадисского залива.

— Это точно, сэр. Я бросил им конец, но потребовалось время, чтобы сделать петлю у вас под мышками. Когда они подняли вас на палубу, мы думали сначала, что вы покинули нас. Я никогда не видел человека, который выглядел бы настолько мертвым.

— Вы должны послать за теми двумя.

— Ну, если вы подождете немного, сэр…

Рэймидж чувствовал себя слишком слабым, чтобы спорить.

Раздался стук в дверь, но человек не ждал ответа. Рэймидж попытался повернуться, чтобы посмотреть, кто это, но его голова снова пошла кругом.

— Ну, мистер Рэймидж, — сказал знакомый, высокий, носовой голос, и коммодор, стоял в ногах гамака. — Ну, мистер Рэймидж, у вас крепкий череп — к счастью!

— В настоящее время, он кажется мне чересчур тонким в некоторых местах, сэр.

— И это тоже! Теперь у вас будет два шрама на носу с правого борта, пулевое ранение вдобавок к удару сабли. Что не так уж плохо, леди любят это. Честное слово, если уж вам суждено быть раненным, солидный шрам, которым они могут восхищаться, стоит больше, чем самое красивое лицо в комнате! Мой собственный небольшой подарок после сражения, например, не принесет много славы. У меня совершенно неромантично ранен живот!