Бедная старая Черная Полоса, думал Рэймидж: это название склоняется попусту почти каждым моряком во флоте. Когда испанским вином заменяют грог, моряки высокомерно именуют это «черной полосой», а быть назначенным в Средиземноморье часто именуют «попасть в черную полосу». И во время штиля сильное течение, идущее на восток из Атлантики часто, несет судно мимо Гибралтара в Средиземное море, и оно должно проводить целые дни, противостоя течению и ветру — пока не задует с востока левант. Это также называют «попасть в черную полосу», так как команда невезучего судна проводит время, разглядывая залив Черная Полоса и мыс Европа под разными углами во время лавирования.

Однако он будет чертовски рад насладиться этим видом; и у «Ла Провиденсиа» такая небольшая осадка, что, если ветер начнет стихать, он может отойти ближе к берегу, где течение намного слабее и можно иногда даже найти противоток.

Стаффорд принес фонарь, открыл стеклянную дверцу в нактоузе и поставил фонарь так, чтобы он освещал компас.

Мыс Подадера был теперь на раковине правого борта, и когда они отошли от высокого берега с ветром на траверзе, Рэймиджу пришлось дать дополнительные приказы по выставлению парусов. Море было спокойно, не считая невысокой зыби, и «Ла Провиденсиа» катилась по воде, как брошенный плоский камень, тогда как «Кэтлин» с ее более глубокой осадкой и совсем другим парусным вооружением, пахала себе борозду в воде. Рэймидж посмотрел на часы. Час назад он лежал на кровати в гостинице, задаваясь вопросом, что делать дальше. Ему было жаль, что он не догадался оставить записку американскому консулу.

Конвент находился в пяти минутах ходьбы от офиса Специального уполномоченного. Рэймидж поднял руку, чтобы остановить едущий мимо экипаж, вспомнил, что у него нет денег, и зашагал по крутому мощеному подъему переулка Конвента. С раздражением на грани озлобления он вспоминал встречу со Специальным уполномоченным. Она началась с почти восторженных поздравлений, но в конце концов старый дурак оказался совершенно бездушным. Допуская, что отсрочка отплытия даже на полчаса ради посещения Конвента, конечно, может позволить флоту Кордовы пройти через Гибралтарский пролив, и, вероятно, позволит Наполеону пересечь Канал, он тем не менее дал понять, что молодой офицер должен посетить Конвент, чтобы встретить «нужных людей».

Смесь волнения и нервозности вызвала у Рэймиджа приступ неудержимого смеха, который ему удалось остановить только тогда, когда он видел страшный испуг в морщинистом лице старухи, стоявшей в дверном проеме. Она предлагала ему за пенни связку липких фиников из грязной плетеной корзины, в которую слетелись, похоже, все мухи с Берберского побережья, но убрала ее, глянув ему в глаза, и поспешно перекрестилась свободной рукой.

Поднявшись по переулку, Рэймидж повернул налево на Главную улицу, и его тут же окружила толпа оборванных разносчиков, которые на плохом испанском навязывали все что угодно, от лечебных кореньев и распятий, до больших оплетенных бутылей арака; их настойчивость и фанатичный блеск глаз наводили на мысль о том, каково это было стоять перед судом Инквизиции.

Когда он проходил через большие двойные двери Конвента, двое часовых грохнули прикладами мушкетов в безупречном салюте, однако сумели при этом дать понять, как мало солдаты уважают военно-морских офицерах вообще и молодых лейтенантов в частности.

В приемной высохший маленький человечек, древний парик которого в течение долгих лет служил кормушкой для моли, встал и осторожно спросил о цели о посещении молодого лейтенанта. Целая жизнь, проведенная на службе, очевидно, научила его ничто не считать само собой разумеющимся: изящно одетый джентльмен с томным голосом и при тросточке с золотым набладашником мог потребовать аудиенции с губернатором только для того, чтобы всучить ему поддельный аккредитив, в то время как другой мог оказаться долгожданным кузеном губернатора. На лице бедняги был написан его проверенный опытом девиз: Нельзя Быть Слишком Осторожным.

Рэймидж неохотно назвал свое имя и, объясняя, что привело его сюда, подчеркнул, что это не имеет большого значения, так как он по сути просто посыльный. Старик продолжал кивать, как голубь, подбирающий только что насыпанное зерно, потом указал Рэймиджу на стул и поспешно ушел вдаль по очевидно бесконечному коридору. Рэймидж сознательно позволил мыслям бесцельно блуждать, чтобы ослабить напряжение. Почему резиденцию губернатора называют Конвент, что по-английски означает «женский монастырь»? Он всегда хотел спросить у кого-нибудь. Часовня по соседству первоначально принадлежала францисканскому мужскому монастырю… В испанском языке словом «монастырь» обычно называют религиозное заведение, обитатели которого никогда не покидают его, в то время как те, кто может свободно путешествовать — как францисканцы, — жили в «конвентах». Сколько губернаторских гостей надоедало ему за обедом банальным шутками о монахинях и…

Маленький человечек звал его из дальнего конца коридора с выражением, которое у него, наверное, выражало крайнее нетерпение, и Рэймидж едва удержался, чтобы не вскочить, как нетерпеливый школьник. Вместо этого он поднялся с тщательно отработанной медлительностью, состроил недовольное выражение лица, от которого, он знал, мускулы щеки будут ныть нескольких минут, и пошел по коридору: шляпа прижата левым локтем, рука на эфесе шпаги. Цок-цок-цок — он шагал, надеясь, что резкие удары каблуков задушат глупый смех, который зарождался в области адамова яблока.

С момента, когда Специальный уполномоченный сказал ему, Рэймидж сознательно отгонял прочь эту картину; шагая по переулку Конвента, он вынуждал себя думать о чем-то другом. Даже ожидая на стуле в приемной, он размышлял о монастырях. А теперь… Маленький человек, несущийся впереди, останавливался через каждые несколько шагов и оглядывался, дабы удостовериться, что лейтенант идет за ним, словно тот от страха мог сбежать в боковую дверь. Рэймидж хотел добродушно ободрить его, но вместо этого скорчил еще более злобную гримасу и прорычал:

— Идите, черт побери, чуть помедленнее, у меня только две ноги.

— О, конечно, конечно, сэр, я очень сожалею, — сочувственно сказал маленький человечек, как будто третьей ноги Рэймидж лишился в сражении.

Двумя этажами выше коридор был поуже, двери расположены теснее, значит, и комнаты меньше — он предположил, что они теперь в приватной части резиденции. Маленький человек сделал паузу у двери, постучал и, прежде чем Рэймидж мог остановить его, вошел в комнату и объявил нейтральным голосом, который показывал, что он не потрудился упоминать имя ранее:

— Лейтенант Рэймидж.

После мрачных коридоров комната была почти ослепительно ярко освещена, и на мгновение Рэймидж зажмурился, пока дверь осторожно закрылась за ним.

— Ты похож на сову, которую только что разбудили, — сказала она, подошла и бросилась в его объятия. Шляпа упала, ножны опустились с лязгом, и они вцепились друг в друга с отчаянием разлученных влюбленных или утопающих.

Казалось, прошло несколько часов — часов, в течение которых он хотел сорвать одежду, разделяющую их тела: несколько часов бесконечных поцелуев — ее глаза, губы, брови; несколько часов после того, как он тайком утер слезы со своих глаз и открыто — с ее; несколько часов после того, как отступили волны головокружения и он смог слышать ее шепот:

— Мой драгоценный! Я думала, что ты мертв — и затем этот глупый человек… — Она всхлипнула, но больше не было ни слез, ни печали, один только вопрос, почти невозможность поверить. — …Какой-то глупый человек говорит мне, что пришел флотский офицер, чтобы видеть меня, и у меня…

— У тебя что?

— У меня было ужасное предчувствие, что он собирается сказать мне, будто они узнали, что ты погиб.

— И когда ты увидела, что это я, все, что ты могла сказать, что я похож на сову!

— Сову?

Он отодвинул ее и держал на расстоянии вытянутой руки. Нельзя было не увидеть, что она действительно озадачена. Мог ли он…