У Саутвика не было таких сомнений относительно намерений сэра Джона.

— Ты уверен, что это — номер восемьдесят? — крикнул он Джексону.

Американец кивнул, но, чувствуя, что вопрос имеет большее значение, чем это понятно ему, посмотрел снова.

— Да, сэр, это номер восемьдесят.

— Дай мне книгу сигналов на минутку, — сказал Саутвик, и пока он искал нужное число, проворчал: — Смотри внимательно — на случай если они поднимут «Отменяется».

Обернувшись к Рэймиджу, он сказал:

— Это правильно, сэр, это — номер восемьдесят. Но вы не думаете, что тут ошибка? Я ожидал «Поворот все вдруг».

Рэймидж ничего не сказал: он поглядел на свои часы — восемь минут двенадцатого — и затем на ведущие испанские суда; идея формировалась у него голове.

— Но, сэр, — убеждал его Саутвик, — они все удерут, если мы будем лавировать по очереди!

— Ждите и смотрите, отменит ли приказ «Виктори».

— Но «Каллоден» уже поворачивает. Все, что мы делаем, это хватаем крысу за кончик хвоста, когда у нас есть все ее чертово тело почти рядом!

— Этого будет достаточно, мистер Саутвик, — сказал Рэймидж коротко.

Был шанс, что у сэра Джона припрятана некоторая уловка в рукаве, но он начинал сомневаться относительно этого: с таким ветром корабли могут плыть только на определенной скорости и в определенных направлениях: аналогично в колоде карт бывает только четыре туза.

К настоящему времени «Кэтлин» шла за кормой «Превосходного» и в конце британской линии — как щенок, бегущий за сворой гончих. Впереди раздавался непрерывный грохот залпов, и кэтлинцы наблюдали, как «Бленхейм» развернул свои реи и сменил галс вслед за «Каллоденом». Десять минут после полудня — и «Каллоден» прилагал все усилия, чтобы догнать последнее испанское судно.

Чуть не плача от разочарования, Рэймидж впился взглядом в массу судов, образующих авангард эскадры Кордовы: почти четкий клин, «Сан Николас» все еще ведущий, еще по крайней мере семь судов в плотно собранной группе прикрывают его корму, по два и по три в ряд, остальные тянутся вслед вдоль изогнувшейся полумесяцем линии.

— Одно утешает, — прокомментировал Саутвик, — они плывут как стога сена, дрейфующие по ветру…

— Флагман, сэр, — сказал Джексон. — Номер сорок. «Пройти через линию врага».

Пятнадцать минут пополудни. Таким образом, сэр Джон приказывал «Каллодену» попытаться прорезать линию Кордовы, разделив ее надвое.

— Он никогда не сможет сделать этого, — сказал Саутвик спокойно. — Мы никогда не догоним их на таком ветру. И только «Каллоден» и «Бленхейм» повернули — еще тринадцать осталось!

С невыносимой медлительностью «Принц Георг», «Орион» и «Непобедимый» повернули один за другим при легком бризе, а затем, когда «Колосс» начал поворачивать, его фока-брам-стеньга переломилась посредине и начала падать — так медленно, так изящно, что прошла целая минута, пока Рэймидж понял, что ее перебило ядром, причем она прихватила с собой и стеньгу. Потом рей и топсель накренились на одну сторону и рухнули на палубу спутанным клубком дерева, канатов и парусины, лишив корабль возможности лавировать. Его капитан, очевидно, решил отвернуть в сторону, чтобы уйти с дороги тех, кто шел следом, потому что почти сразу Рэймидж увидел через подзорную трубу, что его бизань-топсель начинал хлопать на ветру.

— Ветер немного повернул, сэр, — сообщил Саутвик. — Чистый вест теперь.

И он стал еще слабее. Рэймидж сомневался, делают ли британские суда намного больше, чем узел. Но даже учитывая отсутствия ветра, он был удивлен медленным темпом сражения. Сражения между отдельными судами — его единственный опыт до сих пор — были намного быстротечнее и куда понятнее: разница как между шашками, где два игрока могут двигать их только в одном из двух направлений, и шахматами, где концентрация на диагональных проходах слона, например, оставляет вас беззащитным против коварного прыжка коня. И сейчас сэр Джон играл в шахматы на доске, половина которой была скрыта от него в дыму.

Без пятнадцати минут час. Его ноги горели; он чувствовал, что его мутит от голода. И, как предчувствие сильной зубной боли, стоял острый вопрос: почему Кордова теперь держит на северо-запад? Это уводило его от его подветренного подразделения и, что более важно, далеко от Кадиса. Это была уловка: он был уверен в этом. «Сан Николас», «Сантиссима Тринидад» и остальная часть авангарда скоро будут на траверзе. Но важнее было то, что «Каллоден», «Бленхейм» и «Принц Георг» все еще не догнали последние испанские суда.

В течение десяти минут он шагал взад-вперед вдоль правого борта, время от времени потирая шрам на лбу. Его пистолеты — он нашел ящик и свою одежду там же, в хлебной кладовой, куда засунул их, когда «Кэтлин» была захвачена, — были засунуты за пояс и больно давили ему на ребра. Он вытащил их и отдал Джексону. Не желая говорить с Саутвиком, он послал его вниз за какой-нибудь едой и был благодарен, когда стюард принес половину холодного цыпленка, которого он проглотил мгновенно, разрывая руками.

Медленно суда авангарда Кордовы потянулись на траверзе и дальше. Был уж почти час дня, а «Виктори», идущая вслед за поврежденным «Колоссом», все еще не поворачивала — «Колосс» был, вероятно, на ее пути — но «Каллоден», казалось, выиграл немного у испанского арьергарда и шел хорошим ходом перед «Бленхеймом».

Стюард пришел с миской воды и салфеткой, и Рэймидж ополоснул жирные пальцы. Бессмысленно, возможно, так как он может превратиться в бесформенную массу плоти и крови до того, как стрелки часов доберутся до следующего часа. Что заставило его думать об этом? Он вздрогнул, пытаясь отбросить эту дикую идею, поскольку из всех кораблей британского флота «Кэтлин» была в самом безопасном положении: ни один из испанцев не напал бы на нее.

Когда он вытер руки и отдал салфетку стюарду, он глянул через плечо стюарда, и его желудок свело судорогой.

Вместо бортов «Сантиссима Тринидад», «Сан Николаса» и остальной части авангарда, он смотрел на их правые скулы: за те несколько мгновений, пока он был занят мытьем рук, они привелись к ветру, поворачивая в сторону «Кэтлин» и, очевидно, намереваясь пройти очень близко от конца британской линии, вероятно, обстреливая при этом «Превосходного» (и «Кэтлин» также, так как она окажется на линии огня).

Рэймидж чувствовал, что смотрит на шахматную доску сверху и может предвидеть следующую полудюжину ходов с неестественной ясностью: если сэр Джон не сигнализирует немедленно восьми кораблям, образующим британский арьергард, повернуть все вдруг и перехватить их, ничто не сможет остановить корабли Кордовы, идущие, чтобы соединиться с его другими шестью кораблями с подветренной стороны, как только они минуют корму «Превосходного». И с его флотом, соединившимся снова, Кордова сможет тогда снова лечь на курс, ведущий к убежищу Кадиса. И острова дыма, конечно, скрывают весь этот маневр от «Виктори».

Рэймидж сказал:

— Мое почтение мистеру Саутвику: я хочу, чтобы он вышел на палубу немедленно. Старшина-рулевой, приведите нас к ветру, но я не хочу, чтобы это было слишком заметно.

Идея — фантазия, можно сказать, — захватывала его все сильнее. Так, наверное чувствует себя человек, задумывая самоубийство. От этой мысли у него закружилась голова.

Джексон видел, как он потирает бровь и смотрит с тревогой на корабли впереди, и, предположив, что капитан ждет сигнала от коммодора, от адмирала Томпсона на «Британии» или сэра Джона на «Виктори», американец тщательно навел подзорную трубу. И почти сразу же последовательность флагов затрепетала на мачте флагмана.

— Позывной «Минервы», сэр, и… — Джексон пролистал книгу сигналов, — …и «Колосса»: «Взять на буксир».

Рэймидж, который инстинктивно шел к Джексону в ожидании приказа «Поворот все вдруг», развернулся на пятках, чтобы скрыть гнев и разочарование, и снова увидел ведущие корабли Кордовы. У них теперь был ветер приблизительно на три румба сбоку по корме — что давало им почти максимальную скорость.