Рэймидж смотрел в подзорную трубу, старательно изображая беспечность, но, опустив трубу, с трудом удержался, чтобы не потереть шрам над бровью. Вместо этого он смахнул пушинку с рукава мундира.

Два судна, паруса которых теперь поднимались над горизонтом на северо-востоке, были фрегатами — вероятно, передовые дозорные испанского флота, хотя это трудно было определить точно: в нагретом воздухе их изображения казались перевернутыми.

Но спустя несколько минут после того, как они были замечены с «Кэтлин», фрегаты поменяли курс и двинулись по направлению к куттеру — каждый отклонялся немного в сторону, так что если бы Рэймидж отбросил буксир и попытался бежать, любой из них мог перехватить его. Они, очевидно, шли под достаточно сильным ветром и, вероятно, принесут ветер с собой.

Лицо Рэймиджа обвисло от усталости, его налитые кровью глаза казались теперь запавшими, а не просто глубоко посаженными. Однако он был свежевыбрит, его мундир недавно отглажен, и, не видя его лица, можно было подумать, что перед вами изящный молодой офицер на борту флагмана на якорной стоянке в Спитхеде.

Он сложил подзорную трубу, потер шрам над бровью, тут же отдернув руку, и повторил про себя еще раз, что его долг теперь состоит в том, чтобы разрушить «Сабину». Однако он понимал, что испанская команда теперь, когда помощь уже близка, ни за что не позволит его матросам взойти на борт, чтобы взорвать или сжечь фрегат, даже если это будет означать смерть их офицеров, удерживаемых в качестве заложников на «Кэтлин». И у него нет времени, чтобы подготовить шлюпку к взрыву.

Джанна сказала по-итальянски, отчего это прозвучало более интимно:

— У нас не осталось много времени, чтобы побыть вместе, caro mio[7]…

Рэймидж вздрогнул, потому что не видел, как она подошла, и ответил, не оглядываясь:

— Боюсь, что нет, — и потом добавил торопливо: — Не волнуйтесь — вы будете, вероятно, спасены снова, прежде чем они дойдут до порта. Их обязательно перехватят.

— Нас оставят живыми, чтобы взять в плен?

Это не прозвучало как вопрос, и она сказала это настолько просто, что поначалу он не воспринял ее слова всерьез.

— Мы не будем сражаться, — ответил он почти резко.

— Почему нет? Мы можем использовать заложников. Почему бы не пригрозить убить их, если эти два корабля не позволят нам уйти — мы можем заключить сделку и оставить их с разрушенным судном.

— Моя дорогая, — сказал он мягко, — мы не можем.

— Почему? Почему нет? — спросила она в отчаянии.

— Потому что… ну, потому что мы не можем убить заложников. А нам придется, если они сочтут наше заявление блефом.

— Почему мы не можем? Это — война. Вы однажды прочитали и нам длинную лекцию о том, как мы, тосканцы, позволяем Наполеону идти через нашу страну без борьбы. Теперь у вас страх в сердце. Не забывайте, что испанские офицеры нарушили свое честное слово и послали людей с ножами, чтобы попытаться убить нас вчера вечером!

На это можно было ответить, но он слишком устал, чтобы думать об этом, и она добавила:

— Если они захватят Антонио и меня, то мы будем казнены.

— Не будете! Они понятия не имеют, кто вы.

— Они догадаются. Испанский капитан слышал, как часовой называл меня маркизой сегодня утром. Я видела выражение его лица.

Вот что происходит, подумал Рэймидж, когда играешь в азартные игры. Захват «Сабины» на самом деле не был азартной игрой — он был совершенно уверен, что угроза взорвать шлюпку сработает, потому что достаточно хорошо разбирался в том, как мыслят испанцы. Но он не думал о том, что будет после того, как «Сабина» окажется на буксире у «Кэтлин»; он не думал о последствиях. Сократив скорость «Кэтлин» вдвое, он удвоил время плавания к Гибралтару, и это удвоило вероятность того, что их перехватят. И удвоило вероятность того, что Джанна и Антонио закончат жизнь на французской гильотине.

Джанна поняла, что творится у него в душе, и коснулась его руки.

— Нико — ни Антонио, ни я не хотели бы изменить то, что произошло, вы понимаете?

Он был слишком удручен, чтобы ответить немедленно, и она сказала страстно:

— Нико — я говорила с Антонио. Вы были правы — мы теперь понимаем это, мы, тосканцы действительно позволили Наполеону идти по нашей земле. Но вы дали нам волю и возможность вернуть нашу гордость. Мы горды, Нико, — мы гордимся «Кэтлин», вами, всеми вашими моряками, гордимся собой. Антонио просит только об одном: чтобы мы сражались с этими двумя кораблями. Он будет убит, но мы умрем так или иначе — французы позаботятся об этом. Терять нам нечего. Кроме, — добавила она спокойно, — меня и вас. Мы теряем друг друга. Так что, caro mio, если ваш долг — сражаться, тогда…

Тогда, сказал себе Рэймидж с горечью, давайте умрем в гробу, который так неосторожно построил лейтенант Рэймидж. Его взгляд был устремлен на металлическую спираль — подъемный винт карронады. Если он сдастся без борьбы, то кэтлинцы будут гнить в испанской тюрьме а Джанна и Антонио закончат жизнь на французской гильотине. Нет у него никакого выбора. Он обернулся к штурману и приказал:

— Мистер Саутвик, готовьте судно к бою!

Саутвик потирал руки, выкрикивая приказ, не дожидаясь, пока помощник боцмана просвистит в свою дудку. Не задерживаясь, он подошел к каждому люку и крикнул вниз.

Как только он возвратился на корму, Рэймидж приказал:

— Удвойте часовых у пленников. Предупредите их, что если они двинутся хоть на дюйм, их застрелят. Есть у нас какие-нибудь мушкеты на борту? Если есть, пусть часовые вооружатся ими, и удостоверьтесь, что они понимают мой приказ.

— Есть, сэр!

Пришел Антонио, довольно усмехаясь и дергая себя за бороду.

— Так значит, в конце концов мы будем драться, Нико!

— Да.

— Хорошо. Я боялся, что вы будете… — он замолчал, смущенный. — Из самых лучших побуждений…

Рэймидж рассмеялся:

— Антонио, вы волнуетесь о моей репутации больше, чем о собственной шее.

— Моя шея — часть вашей репутации, — парировал Антонио. — И на сей раз я участвую в сражении, что бы вы ни говорили!

Матросы бежали по палубе, раскладывая банники и прав‰ла около карронад, снимая парусиновые чехлы с кремневых замков и пробуя их, чтобы удостовериться, что кремни дают хорошую искру. Другие поливали из ведер палубу и посыпали ее песком. И Рэймидж чувствовал, что каждый человек знает, что на сей раз борьба на смерть — факт, а не звонкая фраза, и был поражен их жизнерадостностью. Они были слишком заняты, чтобы задумываться о том, что их ждет, слишком заняты для мыслей о смерти.

Джексон, стоя поблизости, покашливал осторожно, пока Рэймидж наконец-то не обратил на него внимание.

— Прошу разрешения позаимствовать «приблизитель» на минутку, сэр.

Рэймидж дал ему подзорную трубу, и через несколько секунд американец вскарабкался по выбленкам.

Тогда Рэймидж спустился вниз, чтобы сложить секретные документы в утяжеленную свинцом коробку, в которой были просверлены отверстия, чтобы она быстрее утонула, поднял ее наверх и поместил перед нактоузом, попросив старшину-рулевого следить за ней. К тому времени Джексон спустился сверху. С усмешкой на узком лице, он помахивал подзорной трубой, в то время как пальцы другой руки запустил в свои тонкие светлые волосы.

— Прошу прощения, сэр, но я вполне уверен насчет этих двух фрегатов.

— Ну, выкладывай, кто они?

— Я уверен, что это «Героиня», сэр. Я служил на ней шесть месяцев. Или она — или фрегат ее класса. Другой — тот, что идет круто к ветру, — это «Аполлон».

— Ты абсолютно уверен?

— Да, сэр.

Это имело смысл. Оба корабля были в эскадре сэра Джона Джервиса. Рэймидж видел, что Джанна смотрит на него с любопытством, не скрывая счастья.

Она пробормотала по-итальянски:

— Значит, мы увидим еще один закат.

Антонио услышал и проворчал: