— Но коммодор сделал это немного поздно, — рискнул заметить Саутвик.

Рэймидж пожал плечами с притворным безразличием.

— Поздно для нас; но у него, вероятно, хватит времени, чтобы перехватить их — особенно, если мы сможем обеспечить задержку. У него не будет времени, чтобы пойти на лидера, однако.

— Он пойдет на «Сантиссима Тринидад»?

Рэймидж кивнул. Он знал инстинктивно, что, если бы был какой-либо выбор, то коммодор занялся бы самым большим кораблем в мире, и случайно тот был с подветренной стороны от остальных и поэтому самым близким к «Капитану».

Потом Рэймидж посмотрел на испанские корабли, на «Капитана», на британскую линию и на свои схемы в блокноте и внезапно понял, что его план не только бесполезен, но и абсурден. Несмотря на то, что он только что сказал Саутвику, он знал, что, даже если «Кэтлин» действительно удастся задержать испанский авангард в течение пятнадцати или двадцати минут, вероятность, что «Капитан» догонит их, ничтожно мала. Но, что еще более важно, даже если он сделает это, он не будет в состоянии помешать всем этим кораблям: у каждого из них более мощный бортовой залп, все они будут обстреливать его снова и снова прежде, чем он сам сможет дать по ним залп. И он понимал, что даже теперь может повернуть «Кэтлин» под тем или иным предлогом и возвратить ее к надлежащей позиции за кормой «Превосходного». Но он еще смотрел на свой эскиз «Кэтлин», перегораживающей путь «Сан Николасу», когда понял, что, несмотря на то, что линии карандаша говорили ему, он должен продолжать, потому что, если он вернется теперь, то за всю оставшуюся жизнь не сможет убедить себя, логика или страх заставили его сдаться.

Как только он решил продолжить, он рассердился на себя за эти бесконечные колебания между страхом и спокойствием, уверенностью и неуверенностью. И еще он думал о том, что хотя у коммодора, возможно, тоже были подобные сомнения (хотя едва ли подобные страхи) он, однако, оставил линию и собирается попытаться, и только это имеет значение. Если «Кэтлин» даст ему дополнительные пятнадцать или двадцать минут, они могут составить всю разницу между полным провалом и частичным успехом…

И он должен положить конец работе мысли и фантазии: «Сан Николас» приближается быстро, и у него нет права на ошибку. У Эдвардса уже готовы жаровни, все четыре ноги каждой из них привязаны, чтобы противостоять качке, и они полны старой стружки, обрубков дерева, политых смолой, и несколько клочков бумаги лежат рядом для разжигания.

Дюжина Рэймиджа вооружилась до зубов. У Джексона в руке была абордажная сабля, а за пояс заткнут мясницкий топор — по-видимому, заимствованный или украденный у помощника повара. Стаффорд обрезал древко абордажной пики, так что у него был в действительности кинжал с трехсторонним лезвием на трехфутовой рукоятке, и он тренировался размахивать абордажной саблей правой рукой и делать выпады пикой — левой. Он постиг старинный main-gauche[13], понял Рэймидж, не видя ни разу рыцарского поединка. Макстон, цветной моряк, имел по абордажной сабле в каждой руке и рубил воображаемого врага с такой быстротой, что Саутвик прокомментировал Рэймиджу:

— Он может разрубить человека на четыре части прежде, чем кто-то заметит его движение.

— Он родился с мачете в руке, — ответил Рэймидж, вспомнив слова Макстона в Картахене. — Он учился махать саблей, пока рубил сахарный тростник.

Тем не менее «Сан Николас» надвигался. Чем ближе он подходил, тем менее изящным казался: форштевень не мог скрыть закругленных очертаний носа, разрезаемые им волны были не белыми перьями, а массой воды, сталкиваемой с пути грубой силой тяжелого корпуса. Паруса больше не выглядели приятно выпуклыми, но слишком натянутыми, слишком заплатанными и плохо установленными. То, что издали виделось красивой леди, вблизи оказалось потасканной портовой шлюхой.

Однако потасканной или нет, но нельзя было усомниться, что у шлюхи есть зубы: дула пушек «Сан Николаса», как дюжины черных пальцев, торчали из портов. Через несколько минут он сможет разглядеть мелкие детали позолоты на его носу и на носовой фигуре. Корабль был приблизительно в миле от них.

Стаффорд дразнил Фуллер снова:

— Что ты собираешься делать с этой пикой? — спрашивал он. — Возьми удочку и большой крючок, приятель: тебе не надо драться. Просто забрось свой крючок, чтобы зацепить их за штаны!

Фуллер проворчал, продолжая укорачивать древко пики:

— Рыбы могли бы преподать тебе пару уроков.

— Ну да! Мозговитые твари эти рыбы. Такие мозговитые, что хватают твой крючок. Для этого надо много мозгов.

— У трески в голове больше мозгов, чем во всем твоем теле, чертов взломщик!

— Кончайте там! — прервал их Саутвик. — Оставьте это для донов.

Он подошел к Рэймиджу со своим мечом.

— Возможно, вы захотите воспользоваться им, сэр. Он неплохо мне послужил.

Меч был огромный. Рэймидж мог представить себе бородатого викинга, размахивающего этим мечом двумя руками после того, как выпрыгнул на берег из своего драккара. Но когда он вытащил его из ножен, он понял, что меч отлично уравновешен.

— Я принимаю его, мистер Саутвик, — сказал он, — и надеюсь, что найду ему хорошее применение.

Штурман поклонился и перебросил перевязь через плечо и голову Рэймиджа.

«Сан Николас» подошел еще ближе, и Рэймидж отметил с удовольствием, что остальная часть авангарда инстинктивно жмется к его корме. Они ведут себя как стадо коров, жмущихся к своему вожаку, когда их загоняют в ворота, и тем усиливающих беспорядок.

— Бросьте лаг, пожалуйста, мистер Саутвик. Джексон, передай мне пистолеты. Старшина-рулевой, какой курс?

Рэймидж хотел знать точный курс «Кэтлин» и ее скорость и, после того, как посмотрел на «Капитана», глянул на свою схему. Саутвик встал около него, изучил карандашный набросок и покачал головой:

— Коммодор не сможет сделать это.

Рэймидж пожал плечами снова и указал на британскую линию. «Превосходный» уже оставил строй и следовал за «Капитаном».

— Возможно, и нет. Но мы, кажется, забыли про впередсмотрящих, мистер Саутвик. Я надеюсь, что мы не пропустили сигналов?

— Немного трудно понять, куда смотреть, — сказал Саутвик недовольно. — Слишком много всего происходит!

— Вы просто должны смотреть; я сам буду думать и планировать! — вспыхнул Рэймидж.

— Простите, сэр.

— Вы тоже простите, — сказал Рэймидж поспешно. — Мы все немного на нервах. Ну, я должен сказать несколько слов экипажу судна: времени остается мало. Соберите их на корме, мистер Саутвик.

Балансируя на карронаде, пока матросы собирались вокруг него, Рэймидж задавался вопросом, как много отразилось на его лице в прошедшие полчаса. Заметно ли было, как небольшое сомнение росло, пока не обратилось в парализующий страх? Или до сих на лице отражается горячечное возбуждение, охватившее его как опьянение?

Он был окружен морем нетерпеливых, взволнованных и небритых лиц: матросы были раздеты до пояса, и у большинства из них головы были обвязаны тряпками, чтобы пот не заливал глаза. Они выглядели крепкими — почти дикими — нетерпеливыми и уверенными. И они стояли молча. Слышен был только случайный скрип румпеля и всплески воды под транцем, когда куттер слегка клевал носом. Несколько беспокойных чаек кричали за кормой, как будто пытаясь привлечь внимание помощника кока и намекнуть ему, что самое время вылить за борт помои.

— Я сказал вам ранее, — начал Рэймидж, — что мы будем только зрителями в первых рядах. Ну что ж, я был не прав: мы собираемся стать участниками боксерского поединка и…

Он сделал паузу, удивленный взрывом радостных криков, понял, что матросам понравилась его метафора насчет бокса, и быстро перефразировал то, что собирался сказать.

— …и я просто хочу удостовериться, что вы знаете, куда мы нанесем наш первый удар. Ладно: вы можете видеть, что доны пытаются обогнуть конец нашей линии. Похоже, что сэр Джон не может этого видеть из-за дыма. Так или иначе, вы все видели, что коммодор оставил линию, чтобы перехватить их, и есть опасность, что он не сможет встретить авангард испанцев вовремя. И тут — наш выход. Там идут они, сгрудившись, ведомые «Сан Николасом». — Он указал в сторону носа и увидел, как мало времени осталось. — Ну, и я уверен, что, если мы сможем сделать что-нибудь, чтобы остановить «Сан Николас» или заставить его внезапно поменять курс, остальная часть этой неуклюжей банды за его кормой так запутается, что они начнут наталкиваться друг на друга. Если мы сможем натворить достаточно беспорядка, чтобы задерживать их только на десять или пятнадцать минут, этого будет достаточно для коммодора и капитана Коллингвуда. И, в общем, именно это мы собираемся сделать. Большинство из вас служило на линейных кораблях. Вы знаете их слабое место — утлегарь и бушприт. Стоит их свернуть, и в девяти случаях из десяти рухнет и фок-мачта. У нас есть только один удар — и именно туда мы и ударим. Вы можете видеть, что мы направляемся к «Сан Николасу». Он может нацелить на нас только свои погонные орудия, и, откровенно говоря, они не пугают меня. В последний момент я отверну на левый борт — как боксер, отступающий, чтобы вдарить потом посильнее, — и затем внезапно поверну на правый борт и ударю его в нос. Если я точно рассчитаю время, наша мачта зацепит его утлегарь, и при небольшой доле удачи его бушприт должен запутаться в наших снастях. Что произойдет после этого, каждый может догадаться сам. Мое предположение — что в течение нескольких секунд, прежде чем его корпус раздавит нас, мы всем нашим весом повиснем на его бушприте, и он начнет тащить нас. Но через минуту он все же начнет топить нас или переворачивать — и чем дальше, тем больше будет тяжесть на его бушприте. Я говорю вам: мы еще посмотрим, потонем ли мы до того, как рухнет его бушприт!