— Почему они не преклоняют колена? — вопрошал он санитара, который следовал за ним по пятам. — Они что, не знают, кто я такой?

— Они знают, знают, — втолковывал ему санитар, — вы только не обращайте внимания, ваше императорское величество. Они знают, кто вы, ваше императорское величество. Они знают, вы царь, а теперь пойдемте.

— Я требую уважения ко мне, — сказал беловолосый человек, задрав высокомерно голову. — Вы слышали? Я требую этого!

— О'кей, забулдыга. Теперь пошли, время принимать ванну. Не входите в раж, молодчага.

"Это тоже комично", — думал Александр.

Беловолосая женщина у зарешеченного окна, — ее пронзительный хохот напомнил ему почему-то об отце, когда он лежал мертвым с полотенцем на лице. "Нельзя думать о таких вещах, но мысль невозможно обуздать, она заполняет мозг своими коварными посланиями, а затем ухмыляется, как бы говоря, — это только мысль, не реальность, — пронеслось в голове Александра. — Впрочем, со всяким может случиться, со всяким… На экране яблоневый цветок выглядит более реальным, чем настоящий, и пот и кровь тоже. Снимок, сделанный в лаборатории фотографов, выглядит более реальным, чем модель. Этот сумасшедший был бы идеальным исполнителем роли царя, более совершенным, чем реальный царь. В кинофильмах настоящие русские князья играли официантов, они были идеальными исполнителями этих ролей. Что такое реальность?" Одному английскому режиссеру Александр говорил, что хочет больше света в сцене, ему не нравилась темная сцена. "Но, м-р Сондорф, — говорил этот режиссер, — это же Англия в феврале". — "Я знаю, — отвечал Александр, — но я хочу больше света. Ол'райт, пусть это будет исключительный февраль. Я хочу видеть солнечный свет в этой сцене. Я хочу видеть солнечный свет, льющийся в окна". Было ли теперь это ощущение внутри него реальным? Предчувствие? Болезненная мысль? Смерть была только болезненной мыслью, но это случилось, и вы никогда не сможете испытать ее, вы можете только ждать ее, смерть не поддается опыту, потому что после механизм останавливает запись. А может быть, был такой случай, когда взрыв миллиардов клеток мозга обозначает бессмертие? Мгновение, продлевающее жизнь, — бессмертие? Это пример протяженности в вечности. Мужчина, играющий на пианино, выражение наслаждения на его лице — кто знает, может, тишина заменяла ему музыку, звучащую внутри него?

— Александр, с вами все в порядке? Александр?

— Что? Да, все в порядке, пойдемте за ней.

Они первыми поднялись по ступенькам, покрытым ковровой дорожкой. На площадках были различные знаки и метки. Они направились вправо. Звонки тревоги звенели по всему зданию, некоторые громко, пронзительно и близко, другие приглушенно и отдаленно. Они слышали спорящих людей, переполох распространялся, пациенты в холле начали ощущать что-то необыкновенное и тревожились: что случилось? И стали вести себя, как люди в горящем здании, которые только что почуяли дым. Странные сетования слетали с их губ. Коридор был в форме кольца, и они могли видеть больных в холле, внизу, — озадаченные лица, задранные вверх головы… Полные страха глаза наблюдали за пришельцами…

— Мы попали в круг, — крикнул Александр остальным. — Назад, идем назад!

Александр и его спутники проделали весь путь обратно, пока не нашли узкий проход, обозначенный буквой "Е". Повернув под прямым углом, они пошли в этом направлении, остановившись у запертой на засов двери. За ней пол не был покрыт ковром, огнетушители, ведра с песком, запертые стенные шкафы, большие, окрашенные краской звонки тревоги, несколько переговорных труб со свистками — все покрыто сложным переплетением труб. В воздухе плохо пахло смесью запаха тела, дезинфекционных растворов, мочи и чего-то неопределенного — это был запах разрушенного ума.

Они подошли к тяжелой двери с толстыми окованными перетяжками, она была заперта и не поддалась, даже когда они все вместе навалились на нее. Человек в темном костюме выстрелил четыре раза в замок, и они снова попытались надавить на дверь. На этот раз она поддалась. Коридор, куда они теперь попали, был шире, с пыльными узкими зарешеченными окнами, через которые была видна тусклая задняя сторона здания с рядом таких же зарешеченных окон. Открытые бункеры для мусора и еще неопорожненные судна и ведра, двое блаженно ухмыляющихся мужчин, моющих швабрами пол, — вода сильно пахла дезраствором. Вдоль одной стены множество дверей без окон, скорее напоминавшие общественные туалеты, каждая с круглым глазком.

Надеясь найти дорогу на пересечении коридоров, в самом конце, они пошли прямо. Слева в открытой двери видны были дюжины две мужчин и женщин, стоящих в разных очередях, одетых в старые потрепанные купальные халаты. Они следили за большой мускулистой женщиной в черном бомбазине[65], с ненормально толстыми руками, похожими на ствол дерева. У нее был вид служительницы в немецкой уборной. На поясе у нее висела связка ключей. За очередью мужчин и женщин виднелись двери, одна обозначенная как палата обработки мужчин, а другая — как палата обработки женщин. На звонок тревоги испуганно выглянули терапевты и бросились к дверям. За дверью Александр увидел две большие ванны, из одной шел пар. Там стоял обнаженный пожилой мужчина, с него капала вода, он дрожал, и рука его тоже тряслась. Конец коридора был перегорожен другой огромной запертой дверью. Фрэнки направил пистолет на женщину со связкой ключей и показал быстрым жестом, чтобы она открыла дверь. Ключи звякали, и ее жирные груди тряслись. Она побежала к двери и отперла ее, как было приказано, и когда Фрэнки уткнул дуло пистолета в ее жирную плоть, она сказала им, где блок "Ж", и дала им ключ из своей связки. Они снова очутились в коридорах, покрытых коврами, чисто пахнувших и выметенных. Снова они были на кольцевой галерее, глядя вниз на больных — привилегированных сумасшедших в их покрытой коврами преисподней, с личными санитарами, с их снисходительными охранниками, всегда готовыми подыгрывать их безумию. Человек, играющий на беззвучном пианино, начал плакать, охваченный атмосферой быстро распространяющейся истерии, генерал прохаживался вверх и вниз, сверкая глазами, одетая в бальное платье женщина исходила криком с нарастающей силой. Паника распространялась от одного к другому, теперь все санитары были на ногах со смирительными рубашками наготове, встревоженные и обменивающиеся друг с другом взглядами и условленными жестами.

Александр почувствовал, что с ним что-то происходит, словно из песочных часов слишком быстро высыпался песок, опустошив его до срока. И в это же самое время у него возникло ощущение, что он уже был в этом месте, и даже не то, что он здесь был, но всегда знал о нем в прапрапамяти. Каким-то образом здесь не было ничего незнакомого. Мужчины и женщины, ожидавшие горячей или холодной ванны, их панически испуганные лица, обращенные, чтобы посмотреть на него, — он всех их знал. Комната № 11 была третьей по счету. Александр вошел один. Джанет сидела прямо на стуле около кровати, она чуть вскрикнула, и у него возникло впечатление, что она очень долго сидела здесь и кричала.

— Джанет, — сказал Александр очень деликатно.

Она не повернулась, когда он вошел в комнату.

— Джанет!

Теперь она обернулась, узнала его, и начала плакать, не владея собой. Он обнял ее и помог ей подняться. Она положила ему на грудь голову и рыдала, рыдала, пока он шептал ей, как шепчут ребенку:

— Ну, ну, теперь все в порядке, все в порядке, теперь о вас позаботятся.

Вилли ждал у круглого бассейна. Он нервничал, предчувствуя, что будет уничтожен всеми этими событиями. Александр беседовал со Стефаном Димсом уже в течение двух часов. Вилли устал сидеть внутри дома и вышел на воздух. Сколько раз он прошелся вокруг плавательных бассейнов? Двадцать? Сотню? Почему Александр заставлял его ждать таким образом? Вилли помнил, как люди пользовались тем, чтобы заставлять его ждать в прежние годы, прежде, чем он стал кем-то, ждать письма, ответа, телефонного звонка, улыбки… Ему отказывали даже в гневе, заставляя болтаться между надеждой и отчаянием. Это было частью техники, позже он применял ее сам с уничтожающей эффективностью: "М-р Сейерман увидит вас и встретится с вами, как только освободится", "Скажите ему, чтобы он подождал, скажите, я на совещании, попросите его зайти завтра". Он заставлял этих сволочей ждать. Главное, никогда не говорить нет, всегда "может быть", "вероятно", или "как только будет возможно", или "мы вам перезвоним"… Дайте гневу и сомнению забродить в просящих — это великое оружие. Ничто не деморализует, как длительная неопределенность; и никогда не проявлять своей враждебности, а всегда большая широкая улыбка, твердое рукопожатие — звоните мне в любое время, всегда рад вас видеть, затем заставляйте этих ублюдков ждать и томиться. А теперь это проделывали с ним. Они помнил, как он использовал ожидание для девушек, которые хотели поступить в "Германн Глэнц и К°", в дождь, часами. Когда же появятся Александр и Димс? Может быть, они играют с ним? Он вспомнил ожидание на Рейбурн-стрит, где висели объявления в рамке на стене: