— Звучит удивительно заманчиво. Пожалуй, и мне тоже такое.

Она принесла ему напиток, звякая стаканами, потом выхватила вишню пальцами и отправила ее в рот.

— Извините, здесь нет соломки для коктейлей, и я обхожусь без нее, — она, смакуя, потягивала крем де роз. — Я не перестаю удивляться, — сказала она, — что вы так молоды.

— Раньше я был еще моложе, — ответил он, улыбаясь.

Ее отношение к нему было неопределенным, забавно-почтительным — он был такой важной персоной!

— С другой стороны, — сказал он, смеясь, — я никогда не был молод.

Она хотела вернуть его в прошлое и хотела быть для него тем, о чем мечтают очень молодые люди. Но они не говорили об этом, они чувствовали себя заговорщиками, которые собирались вместе восстановить настроение былых лет. Александр вдруг ощутил, что он утратил, став так быстро взрослым.

— Потанцуем? — пригласила она, поднимая руки и начиная двигаться под музыку.

— Простите, — засмеялся он, — не могу, никогда не учился.

— Каждый может танцевать.

— На переполненной танцплощадке я могу пошаркать ногами, но такие па, какие делаете вы, слишком трудны для меня.

Она с удовольствием засмеялась.

— Я так рада, что есть что-то, что я умею делать.

Он взглянул на часы, потом увидел ее затуманенное лицо и сказал:

— Меня ждет внизу шофер, — Затем, после паузы: — Джанет, я хочу, чтобы вы постояли за себя… и, помните, звоните мне в любое время.

— Не беспокойтесь, — сказала она.

Джанет подошла и стала около него, глядя снизу в его глаза, и он взял ее руки в свои, наклонился над ней и поцеловал ее в губы так целомудренно, как будто они были очень молодыми и он еще не занимал такого положения, как будто бы она могла отказать ему, когда он просительно посмотрел в ее глаза. Ее напряженное состояние заставило его улыбнуться, словно теперь он был намного старше нее. Снова, не торопясь, с заученным спокойствием он наклонился к ней и еще раз поцеловал. Соприкасались только их губы и руки. Они целовались недвусмысленно, и этот единственный контакт длился момент. Она подставила ему с готовностью губы, и это прикосновение было, как у детей, легким поцелуем, он походил на сложный спор, который сводился к одному пугающе простому выводу: их поцелуй разъяснил суть их отношений. Между ними внезапно не стало ничего не решенного. Не было спешки, и он ощущал ее рядом, чувственно и нежно, желая быть любимым без пресыщения, желая острых ощущений, которые заставляют играть кровь, и быть приятным — не отталкивающим.

Он заботливо стянул с нее платье, пока она стояла молча, и он обрадовался ее превращению из официально одетой женщины в эротическое видение: подвязки с оборками, прелестные трусики, обнаженные ляжки, чулки… Теперь у него было много девушек, которых он мог с легкостью получить, но в их заговоре с Джанет этого не было. Такое случалось с ними когда-то, когда это было невозможно, и дрожь от восхищения сохранилась до сих пор. Между ними протянулись нити этого настроения, и он касался ее так, как будто это было для него абсолютно новым. Ощущение шелкового нижнего белья заставило замолчать его рассудок, он чувствовал мягкую, как лепесток, плоть, и это имело вкус первозданного опыта. Она спустила трусики, подобно кому-то, кто возникал давно в его дневных грезах. Она позволила трусикам остаться, неуклюже обвившись вокруг колен, и наклонилась к стене, и сделала это возможным для него. Они вспоминали, как давным-давно держались за руки на многочисленных свиданиях и вместе смеялись, и долго думали друг о друге, и говорили о будущем, и танцевали на площади в толпе, и теперь то, о чем они оба так долго думали, с таким горячим ожиданием и боязливым предчувствием, — происходило. И все было так, как они мечтали. Ее лицо стало удивительно свежим, и каждое ощущение, казалось, застигало ее врасплох. В этом была красота истинного голода. Для них обоих это было, не более чем миг. Ему казалось это более унизительным, чем обычно, и вся обстановка подтверждала происходящее: рабыни с обнаженной грудью, державшие факелы, его автомобиль и шофер, ожидавший снаружи. Вилли, Роули, вульгарно-навязчивая мысль: "Как она к этому относится?" Ее обжег взгляд Александра, и она догадалась о его мыслях: для нее в этом не было унижения; он снова почувствовал к ней спокойную нежность и даже признательность. Она дала ему что-то очень сильное — память о мечте. Джанет была только частично удовлетворена и хотела его снова, немедленно. Он отнес ее на кровать и раздел. Теперь он ясно замечал все вокруг: что над ними абсурдный, похожий на паланкин полог, следы от стаканов на столе около кровати, тщательно рассчитанная мягкость освещения, тяжелый запах духов, корсет с причудливой бахромой, висящий на ширме, открытый комод с грудой скомканного нижнего белья… На этот раз он любил ее чуть отстраненно. Ее страсть трогала его, как игра на сцене. Ее лицо стало таким напряженным, таким выразительным, каким не было никогда в другое время. Он снова почувствовал почти романтическое отношение к ней. Она испытывала такую радость от плотского удовольствия! Александр тянул время, боясь огорчить ее, но все же сказал, что ему пора идти.

— О! — закричала она.

— Боюсь, что это так.

Он одевался быстро, осознавая, что она наблюдает за ним все время, как бы пытаясь заставить его помнить о том, что только что было между ними.

— Но я увижу вас снова? — спросила она.

— Конечно, я позвоню вам.

— "Вы нас не беспокойте, мы вас сами вызовем?"

— Нет, нет, во всяком случае, как я вам сказал, вы можете позвонить мне, что бы ни случилось. Я хочу этого. Но я позвоню и увижу вас снова. Я хочу.

По ее настоянию он взял номер ее телефона и записал на клочке бумаги.

— Вы можете потерять его, — сказала она встревоженно.

Он засмеялся.

— Знаете, хорошо бы все было так трудно, как найти номер вашего телефона.

— Даже если вы потеряете его, вам сообщат номер, стоит только позвонить в отель и сказать, кто вы.

— Я запомню это, — дразнил он ее и легонько поцеловал.

— О, не уходите, не уходите! — умоляла она.

— А, теперь вам нужно постоять за себя, — сказал он, уходя.

Две недели спустя, в маленьком городишке, сразу за мексиканской границей, Александр и Сьюзен Кейб поженились. Пауль был шафером. Другим единственным свидетелем был прохожий, которого подхватили прямо на улице. О новости не сообщали до тех пор, пока новобрачные плыли на "Мавритании" в Европу. Потом, через несколько дней, газеты были полны этой историей, и в Саутгемптоне они вынуждены были дать пресс-конференцию для репортеров, которые там их ожидали.

Вереница автомобилей остановилась у подножия холма. Если оглянуться назад, через плоскую равнину можно было увидеть путь, который они проделали, — оставался след поднявшийся и еще не осевшей пыли. Жара. Солнце, похожее на кровавый апельсин. Александр ехал в головном, ведущем автомобиле, его новый черный бугатти "ла рояль — conpe de ville"[55] с огромным длинным капотом, открытым отсеком для шофера и тонко изогнутым щитком от грязи, который загибался назад плавно, как распущенные девичьи волосы. Фрэнки выпрыгнул из отсека водителя и открыл дверцу Александру, остальные тоже покинули автомобили.

— Привал мы сделаем у подножия! — крикнул им Александр.

Некоторые из нью-йоркских финансистов смотрели с опаской на крутой, скалистый путь, извивавшийся по склону к вершине холма, и один из гостей, промокнув лоб салфеткой с одеколоном, спросил:

— А есть ли какие-нибудь ослы, чтобы поднять нас туда?

— Мы не рассчитывали на развлекающихся посетителей, — быстро ответил Александр. — Это не очень далеко.

На Александре были кепи, джинсы "левис", заправленные в сапоги для верховой езды, и тропический китель офицера британской армии. Полевой бинокль висел у него на шее. Он начал карабкаться по склону, за ним следовал Фрэнки, неся маленький дипломат из крокодиловой кожи. На полпути Александр остановился и взглянул вниз. Нью-йоркские финансисты расстегнули высокие тугие воротнички, им помогали взобраться на скалы кое-кто из шоферов. Вилли Сейерман, одетый в бушменскую куртку и шорты, презиравший всякую помощь, быстро поднимался, кидая свое большое широкое тело вверх в крутом наклоне. Александр ждал, пока Вилли догонит его.