— Так как же мы будем резать?

Александр засмеялся:

— Разве Стаупитц с нами подписывал контракт? И потом, мы ему просто не скажем.

— Ты думаешь, что он ничего не заметит? — ехидно спросил Сейерман.

— Нет, он заметит, но будет поздно. Мы сделаем сотню копий и пустим ленту одновременно в сотне мест. Он имеет право наложить запрет на демонстрацию картины, но я знаю, что делать, я сохраню все вырезки из его фильма. Допустим, он обратится в суд. Кого он переиграет? Он и сам не пойдет в суд, ибо он знает, что ему нечем оправдать те сцены, которые мы купируем. Как он объяснится перед присяжными, этими моралистами? Его угрозы действенны только в споре с Ай-Пи-Эм, поскольку те могут выпустить картину только в ее первозданном виде. Но в первозданном виде они ее выпустить не могут; и даже если они опередят нас, разорвут с ним контракт, искромсают картину и начнут ее прокатывать, он все равно не станет с ними судиться. Но они, конечно, и сами на это не пойдут. Так что, мистер Сейерман, я уверен в успехе нашего предприятия и готов лично вложить пятьсот долларов в картину.

Сейерман засмеялся:

— Итак, он вложит пятьсот долларов, а мне останется только выложить остальные сорок девять тысяч пятьсот.

В те вечера, когда он не был занят в конторе, Александр совершал прогулки вдоль Пятой авеню до угла Сорок второй улицы; он шел спокойным размеренным шагом мимо тех великолепных львов, что охраняют вход в мраморное великолепие Публичной библиотеки. В главном читальном зале с его итало-ренессансным потолком, с его бесплатной выдачей бумаги и карандашей, с его постоянно сменяющимся населением — студентами, научными работниками, священниками, писателями, биологами, химиками и другими искателями знаний самой разнообразной наружности, от изящно одетых матрон до слегка неряшливых юнцов, — Александр проводил немало свободного времени. Он предпочитал Нью-Йоркскую Публичную библиотеку всем другим, меньшим библиотекам города главным образом потому, что здесь царил дух космополитизма, здесь запросто можно было сказать новоприбывшему иностранцу, что его кожаные каблуки чиркают по мраморному полу, оставляя черные отметины, и добавить, что натуральные американцы и даже натурализированные иммигранты, отправляясь в библиотеку, обуваются обычно в туфли на резиновой подошве. Он наслаждался роскошеством убранства, и всегда, входя в свойственную этой библиотеке благоговейную тишину, он ощущал присутствие знаний; путь благочестивого верующего есть постоянное ощущение присутствия Божия. Здесь, в непосредственной близости двух или более миллионов книг он чувствовал, что именно здесь может найти некий ключ, которым откроет для себя мир, ключ, который сокровища мира сделает его сокровищами. Этот магический ключ, этот "Сезам, отворись!" несомненно находится здесь, в бесконечных отвесных утесах книг, надо только правильно выбрать фолиант и открыть его на нужной странице, и тогда он узнает нечто — он не мог себе даже представить, что именно, — что объяснит ему мир исчерпывающе и всесторонне. Он должен отыскать это интуитивно, и он даже думал, что найдет здесь то неведомое, что придает лицу вечного его преследователя из детских кошмаров тот странный, знающий взгляд. Сначала он читал беспорядочно, выбирая книги из-за названия, обещающего некое открытие; позже его интерес привлекли определенные темы — философские дискуссии, научные феномены, некоторые аспекты природы и разума; смотрел он и другие книги, отыскивая неуловимые ответы в джунглях ненужностей. И чем больше он читал, тем больше, казалось, усложнялись вещи, явления и связи между вещами и явлениями, идеи, найденные в одной книге, давали временное удовлетворение, позволив проникнуть в некий предмет, но часто другая книга ставила под сомнение ценность предыдущей, оспаривала ее. Он научился читать очень быстро, пролистывая страницы в поисках самого существенного, что находится в данной книге, причем нередко он, читая все быстрее и быстрее, чувствовал, как им овладевает волнение, почти азарт, нарастающий с каждой страницей, и чем ближе к концу, тем больше надежда, что вот-вот несомненно он найдет то, что нужно. Но книга кончалась, он как бы вылетал из нее, а смысл так и не был найден, вновь удаляясь от него в мировое пространство; тот кульминационный миг открытия, которого он ждал, тоже неуловимо отдалялся, и тем быстрее, чем быстрее он за ним гнался. Всякий раз отчаяние овладевало им: он никогда не будет способен уловить этот некий великий смысл всего.

В конце концов, чувствуя головокружение и даже стыд от своей неспособности разобраться во всей этой противоречивой информации, он принял практическое решение: отныне он будет читать только энциклопедии, начнет с буквы "А" и, перескакивая через то, что ему неинтересно, дойдет до буквы "Z". Потом, по крайней мере, он будет знать все, что надо знать людям в разумных пределах.

Он составил план действий на десять месяцев, и уже дошел до статьи "Аристотель", так что начал даже думать, что, хоть и приходится отвлекаться, но все же он реально может выполнить задуманное, как бы оно ни казалось невозможным. А отвлекаться приходилось, поскольку часто рядом могла сесть девушка, и тогда его сосредоточенности приходил конец; вместо того, чтобы прочесть тридцать тысяч слов, он настраивал себя на возможность проведения вечера с этой девушкой; он мог бесконечно перечитывать некую сентенцию, пока его мозг прокручивал разные варианты предполагаемого знакомства: как он обратится к ней, что скажет, одним словом, он переключался на ту область, которая была не меньшей частью самоусовершенствования, — область возвышенную и благородную. Воображаемые им события, исполненные таинственности, более способствовали озарению, нежели все эти энциклопедические знания; вот что стояло между ним и его тягой к просвещению. Он слишком часто уносился вдаль, подхваченный мощным потоком грез, и у него не было сил для противодействия. Вот и сейчас неподалеку расположилась пухленькая притягательная блондинка, листающая книгу с эскизами моделей одежды, в то время как глаза ее блуждали по залу, будто призывая кого-то прийти и прервать ее неопределенное состояние, тоже далеко не похожее на поглощенность поисками познаний. Александр был не единственным, кто приметил ее и принял сигналы ее взоров. Через стол сидел молодой человек, которого он и раньше встречал в библиотеке; у него были довольно длинные, соломенного цвета волосы, широкие ноздри и постоянно улыбающиеся серо-голубые глаза. Александр не мог точно определить, из какой именно страны он прибыл, но было в незнакомце что-то славянское. Он взглянул на девушку холодноватым, оценивающим взглядом, вроде бы искательным, но без малейшей тени неуверенности. Весь его облик был окрашен непринужденностью и какой-то — отнюдь не вызывающей — самоуверенностью, которой Александр так завидовал. Их глаза встретились, красноречиво говоря о том, что интересы их пересеклись, и молодой человек славянского типа поднял брови в любезно-состязательной вопросительности. Это была скорее уступка, похожая на то, как уступают в трамвае единственное свободное место. Александр отклонил предложение небольшим покачиванием головы, после чего молодой человек встал и подошел к девушке.

— Не слишком ли долго вы читаете эту книгу? — спросил он.

— Дело в том, что… Да, собственно, нет. Можете взять ее. Я только заглянула, но это совсем не то, что мне нужно.

Он взял книгу и посмотрел название. "История костюма".

— На какой предмет вы ее читаете?

— Просто интересуюсь. А вам она зачем?

— Мне она не нужна.

— Но вы же спросили…

— Нет, я не так спросил. Я хотел сказать этим, что вы устали. Я хотел спросить, куда вы пойдете, дочитав эту книгу?

— О, я поняла, — сказала она с внезапной холодностью.

— Хорошо, но какой еще повод мог я найти, чтобы подойти к вам и заговорить? Ну, что вы на это скажете?

Она пожала плечами, как бы говоря, что это ей совершенно безразлично.